Наследница Роксоланы - Эмине Хелваджи

Когда она уходила, старый армянин перекрестил ей спину. Просто на всякий случай, чтобы Верховный Ювелир не оставил девушку своим покровительством, как он в свое время хранил ее мать.

Они оба, Бал и Багдасар, были уверены, что увидятся завтра – и тогда многое станет ясным. Однако неисповедимы пути Верховного Ювелира, и этим же вечером, в сумерках, произошло событие, из-за которого им не довелось встретиться больше никогда.

* * *

Истанбул подступал издали, окраинами, предместьями – и был он сам на себя не похож. Или, наоборот, похож?

Будто красавица в рваной, дешевой, заросшей грязью накидке поверх роскошного платья. Причем на той накидке местами виднелись драгоценные заплатки – богатые виллы, ухоженные сады при них, вблизи скрывающиеся за неперелазными стенами, а издали хорошо различимые, – но остальное было хуже, чем в нищей деревне. Чем ближе к центру, тем шире станут улицы, опрятнее обочины вдоль них, чаще начнет поблескивать серебро на седлах и уздечках, больше станет степенно держащихся людей в хороших одеждах…

Но как снаружи были яркие заплаты на рванине, так и внутри останется грязь на нарядном платье красавицы, на холеном ее теле.

Великий город.

Наверное, все великие города таковы, но из всех них Аджарат только Истанбул и видел. Да и тот не слишком-то видел прежде, честно говоря. Мало что увидит пленник, которого ведут от порта к темнице, – и еще меньше увидит тот же пленник, после побега из темницы пробивающийся к порту. Ночью. Сквозь кровавую пелену перед глазами, сабельный блеск, боль от ран и боль потери.

И сквозь надежду. Надежду сохранить, спасти ту, которую полюбил навсегда и доселе любишь больше жизни, больше спасения души.

Но теперь оба они готовы пожертвовать и жизнью своей, и душой за спасение дочери…

Не надо сейчас об этом.

Если совсем повезет, Аджарат и в этот раз не увидит главные улицы Истанбула, дворцы и рынки, нарядное платье и немытое тело столицы столиц. Его путь – на Ловчее поле. А оно поле и есть, в окружении предместий, но за городскими стенами.

– …Слушайте меня, правоверные, и да пребудет вам уроком моя участь! – зычно и как-то равнодушно орал коренастый, голый по пояс детина, шествуя со связанными руками меж двух молодцев в зеленых кафтанах младших джеллат; старший палач, в алом кафтане, шагал сзади. – Не промышляйте разбоем! А если уж случится такое, просто грабьте – но не режьте глотки! Тогда и вам всего лишь голову отрубят! А так – да пребудет вам уроком моя участь! Слушайте меня, правоверные!

Аджарат только зубами скрипнул, объезжая процессию. Оглянулся: слуга с запасной лошадью в поводу, кажется, был настроен послушать, не расскажет ли разбойник еще каких подробностей, но увидел бешеное лицо хозяина и торопливо понукнул коня.

Ехали они о дву конь каждый. Один Аджарат скорее бы добрался, но так все же нельзя: трое суток быстрейшей езды почти без передышки, иной раз и часть ночи захватывали, рысью и скорым шагом, потому, когда все-таки останавливались дать роздых лошадям и себе, надо было спать поочередно.

Иначе всякое могло случиться. Ведь прямо степью ехали, привалы делали у ручьев и источников, караван-сарай ни разу по пути не попался. А вот лихие люди попасться могли: разбойничек, которого сейчас мимо провели, в Блистательной Порте не единственный.

На четырех лошадей и наемного слугу Аджарат истратил все золотые из потайного кармашка в поясе. Кармашков таких, правда, было три.

С караван-баши они расстались по-дружески. Аджарат, наверное, мог претендовать на часть оговоренной платы, ведь сопровождал он купцов уже больше половины дороги, но даже не упомянул об этом. Начальник каравана, человек опытный, сразу понял, что случилось нечто совсем уж из ряда вон, и тоже не стал задавать лишних вопросов. Предложил наняться к ним опять, когда через полгода он снова будет отправлять караван из Амасьи; сказал, что сведения собирать продолжит и, если что узнает, известит письмом.

Аджарат дважды механически кивнул. Он сейчас мысленно уже был там, куда вело его другое письмо – то, которое получено вот здесь, прямо в городке-оазисе. Но все-таки вести в нем могут быть и неточны. Могут они и опоздать – да и он сам (Аджарат с трудом заставил себя додумать эту мысль до конца) может опоздать: ведь срок-то на несколько лун крýгом… Так что да, пусть караванщики на всякий случай собирают те сведения, о которых шла речь. И добрые отношения с ними сохранять действительно нужно.

…По мосткам кони пересекли широкий арык. Дальше нелепо, как изумруд на медном перстеньке, лежал коротенький отрезок мощеной дороги – такой, что двум каретам без труда разъехаться: остаток византийского тракта, сейчас он тянулся в никуда, через полсотни шагов исчезая в поле.

Поле…

Вон там, за стеной колючего кустарника, оно и лежит – Ловчее поле. Не ошибиться: над кустарником виднеется бунчук, венчающий какой-то из тамошних шатров. И сокол сидит на нем. И множественный собачий лай – Аджарат прислушался, – слитный лай трех свор с разных концов поля, да еще редкие одиночные вкрапления.

А потом коротко рыкнул барс, мгновенно перекрыв все остальные звуки.

Аджарат удержал захрапевшую, вскинувшую голову лошадь. Сунул руку в карман, нащупал письмо. Доставать, перечитывать его не стал: и так знал наизусть.

«Дорогой мой муж, счастье мое и жизнь моя! Пришло письмо от некого Гафура. Его нет среди имен, которые ты мне называл, однако из письма следует, что это сын одного из купцов позапрошлого каравана, который сопровождал ты, и пишет он, выполняя отцовскую просьбу.

Пишет он, что был в Истанбуле и о твоем деле даже не вспомнил сперва, занятый своими. Однако, накупив товара и отвезши его на склад, озаботился приобрести сторожевого пса, ибо караван должен был отправляться лишь через неделю. Сказали ему, что лучше всего сделать это на Ловчем поле, где не только гончих и борзых показывают. Ты, муж мой, посещал уже главное Ловчее поле в ильче[5] Юскудар, однако Гафур, по невежеству своему, подумал, что речь идет о малом поле, что в ильче Пендик, со стороны восточной окраины его. Купил ли там пса, не пишет, но видел двух юнцов, зарабатывавших тем, что показывали охотничью рысь и ее умения. Тогда вспомнил этот сын купца и сам купец о том, что расспрашивал ты его отца о таком звере, ища купить его и тем утешить меня. По словам его, один из тех юнцов лишь держал лошадь под охотничьим чепраком, а команды рыси отдавал второй. Будто бы на спор ловил тот зверь специально выпущенных зайцев и приносил своему хозяину живыми, а когда кто-то, решив потешиться, спустил на зверя гончую, та яро ринулась, но тут же возопила о пощаде. С определенностью пишет Гафур, что видел он большую рысь, а не ловчего каракала: каракалов-то таких на Ловчем поле было много, их там просто продавали, а о продаже той рыси ее юные хозяева даже не заговаривали. В присутствии Гафура один человек попробовал было прицениться, но мальчишки замахали на него руками. И смотритель того поля сказал, что они в неделю на день или два приходят, как бродячие артисты с дрессированным зверем, не для того, чтобы его продать.