Казус бессмертия - Сергей Ересько

– Да. Я – мифическая личность. И никакого Иисуса не толкал. Ты – пьян, а я – нет. С чем тебя и поздравляю.

Ковальски проглотил подступивший к горлу комок и пробормотал:

– Куда я попал?

– В долину фарса, − серьезно ответил Агасфер.

Он достал стакан, налил в него водки, подвинул его по столу поближе к Максу и, положив рядом кусок лепешки, произнес:

– Выпей.

– Нет, − сказал Ковальски. – На мне лежит ответственность за подчиненных мне молодых солдат. Нам до границы идти около десяти километров. Мало ли на кого нарвемся. Да и здесь оставаться опасно.

– Почему? Местное население уже привыкло к взрывам и стрельбе. До вечера тут вряд ли кто появится.

– Опасно не местное население… Ты лучше скажи, он знал о том, что ты – это ты?

– Конечно. Даже пытался умертвить. Вот так мы и жили.

Агасфер забрал ранее налитую порцию, выпил ее сам, и закусил лепешкой. Он был уже основательно пьян. Ковальски встал. Старик произнес слегка заплетающимся языком:

– Пойду, соберу овец и потом приду попрощаться. Не с вами. Больно вы мне нужны. С ним. Вот ведь как получается. Ведь это я его сдал. Вы бы ушли, считая его дохлым, а он бы очнулся и отправился в Грузию… Знаю, что он – сволочь. А все равно – жалко. Будь проклято это чувство сострадания! Уж он-то этого чувства точно не имеет…

* * *

Через два часа слегка протрезвевший Агасфер подошел к скале и увидел, что отряд уже готов к выходу. Шенгеле был на ногах и с отсутствующим выражением лица стоял в середине шеренги солдат. Ковальски давал последние указания.

Старик остановился перед Йозефом на расстоянии вытянутой руки, взглянул ему в глаза и с искренним состраданием в голосе спросил:

– Йося, водочки на дорожку выпьешь?

Тень промелькнула по лицу Шенгеле, в глазах что-то блеснуло и он, резко выбросив правую ногу вперед, носком сапога врезал Агасферу в пах. Старика сжало в комок и он, присев, с шипением завалился на траву, подтянув ноги к животу. Шенгеле сквозь зубы процедил по-русски:

– Жри свое пойло сам, Иуда.

Никто больше не шевельнулся. Солдаты с интересом смотрели на корчащегося от боли Агасфера, и лишь Ковальски участливо сказал на идише:

– Ты встань на ноги и приседай. Сразу легче станет.

Агасфер, не внимая доброму совету, просто валялся, пока боль не утихла. Наконец, он осторожно встал и сказал, обращаясь к Максу:

– Вот тебе и чувство сострадания. Это ты ему сообщил, что я его сдал? Спасибо тебе за это. Тогда слушай, что я тебе скажу. Этот негодяй двадцать лет назад изобрел некую сыворотку, делающую человека бессмертным. Он вколол ее себе и теперь – неубиваем. Во всем вашем отряде он – самый ценный экземпляр. Его необходимо обязательно доставить в Израиль и выпытать секрет производства эликсира бессмертия. Он в пути будет специально нарываться на пулю, чтобы его в очередной раз убили и бросили или тащили на себе, существенно затруднив поход. А вы не стреляйте. Вы его ножиком в зад колите. Эта процедура прибавит скорости…

Шенгеле громко заявил на идише:

– Уберите от меня этого сумасшедшего еврея.

Солдаты засмеялись. Йозеф обратился к Агасферу по-русски:

– Мое сердце чует, что мы еще встретимся. Может, не скоро, но обязательно. И при других обстоятельствах. Вот тогда я вспомню тебе все…

Ковальски, которому Берштейн перевел речь Шенгеле, подошел к нему вплотную и, четко выговаривая слова, стал их жестко выстреливать изо рта:

– То, о чем ты мечтаешь, не произойдет никогда! Любой ценой мы доставим тебя в Израиль. Там за тебя возьмутся наши врачи. Господь внимает молитвам, и потому ты сделаешь многое для нашего народа. Твое бессмертие станет объектом изучения. Ты будешь умирать много раз, и будешь возвращаться к жизни лишь для того, чтобы снова умереть при очередном опыте. Тебя можно заражать любыми болезнями и следить за их течением, пробуя самые каверзные препараты, испытывая их на тебе. Воистину, мир не знал лучшей лабораторной мыши со времен Создателя. И не имеет значения приговор Нюрнбергского трибунала, согласно которому ты должен быть всего-навсего повешен. Теперь ты испытаешь все, через что прошли твои жертвы. Ты будешь неоднократно биться в агониях, ты будешь страдать от вечных болей, сотрясающих организм при введении противоядий, ты станешь энциклопедией мучений… И пусть к тебе в эти моменты приходят образы тех детей, которые попали в твои лапы. Пусть придут близнецы, которых ты срастил по образу сиамских, и которые умерли от заражения крови, так как ты не удосужился провести операцию в стерильных условиях. И пусть они не были евреями, но они были детьми!

Ковальски, распалившись, начал захлебываться, и речь его стала бессвязной. Он уже кричал:

– Бесконечная смерть будет местью! Сначала ты будешь умирать за каждого из четырех миллионов людей, уничтоженных при твоем участии. Потом – за каждого нациста, избежавшего возмездия. Даже за тех, которые успели сдохнуть до того, как мы смогли их найти… А потом ты будешь страдать за обездоленных родственников, оставшихся без своих близких… А потом за стариков, которых заставили чистить улицы Вены зубными щетками…

Макс больше не мог говорить. Он тяжело дышал и зрачки его, расширившись, превратились в двери ада, готового поглотить его пленника в любую секунду.

Он закрыл глаза, отдышался, и спокойно обобщил:

– Короче, ты ответишь за все и за всех. Если б ты помер тогда − в 1979 году – ничего бы этого не случилось. А теперь станешь козлом отпущения.

– Великим Многоразовым Козлом, − добавил Агасфер и улыбнулся. – Теперь, Йося, еврейский народ будет тебя только благодарить…

Шенгеле, опустив взгляд себе под ноги, молчал. Ковальски дал команду, солдаты повернулись направо, и колонна направилась в сторону выхода из долины. Макс на прощание махнул Агасферу рукой, а тот в ответ старомодно поклонился. Даже когда цепочка, уводившая Шенгеле, скрылась из глаз, он все еще стоял и смотрел ей вслед, беззвучно шевеля губами.

Эпилог

Чечня. Итум-Калинский район. Осень 2000-го года.

В одну из холодных ночей выпал первый снег. Агасфер уже давно топил печку-буржуйку. В домике было тепло. Единственное неудобство заключалось в том, что надо было несколько раз за ночь вставать, и подкладывать дрова. Если старик спал крепко, то просыпался, стуча от холода зубами. Вот и сегодня он ругал остывшую печку самыми черными словами… Для того, чтобы согреться, пришлось чуть свет выпить водки. Это помогло.

Агасфер выгнал из загона овец и подумал, что снег лежит неглубокий. Всего несколько сантиметров. Овцам такое препятствие – не помеха. Но все равно через несколько дней отару перегонят вниз, в село. У него был выбор. Либо остаться на зиму в долине и коротать дни в полном одиночестве, либо спуститься в селение и занять небольшую каморку, пристроенную к коровнику на скотном дворе у Шамиля.

Старик предпочитал оставаться на пастбище. Зимой, правда, никто к нему не приходил, и за продуктами приходилось отправляться самому раз в неделю, но это его не смущало. А одиночество – штука привычная. С конца лета (после увода Шенгеле), он и так ни с кем не общался. Муса с той стороны ручья предпочитал даже не здороваться с Агасфером, а те чеченцы, что приносили ему харчи, представляли собой необразованных и недалеких индивидуумов, и разговаривать с ними было не о чем. Единственный раз в долине появился Шамиль, который опять что-то с кем-то не поделил. Он отсиживался в домике трое суток, и старик отвел с ним душу. Они пили виски и разговаривали о жизни, а по вечерам, глядя через открытую дверцу на живительный огонь, полыхавший в печке, читали друг другу стихи Хайяма и громко пели старые советские песни. На третью ночь своего присутствия Шамиль показывал Агасферу, чем отличаются чеченские танцы от ингушских, лезгинских, адыгских и всех прочих танцев. Происходило это перед домиком. Ярко светила полная луна, и причудливые тени носились по долине. Старик хлопал в ладоши, отбивая такт, и орал: «Тум-така-тум». Им было весело и жарко… Потом Качукаев ушел, и Агасфер опять остался один.

Он давным-давно научился разговаривать сам с собой. Это его никоим образом не смущало, и он не зачислял себя в ранг психически нездоровых людей. Уткнувшись взглядом в землю, он всегда бубнил что-то, и со стороны могло показаться, будто Агасфер о чем-то постоянно спорит с воображаемым собеседником…

Чуткое ухо где-то на пределе слышимости уловило легкое жужжание. Еврей встрепенулся и окинул взором долину. Никакого движения он не заметил. Овцы мирно и неторопливо щипали траву в проплешинах. Звук приближался с востока. Агасфер, сплюнув под ноги, встал с камня и привычно направился в сторону скалы, в которой чернело отверстие спасительной пещеры. Идти было недалеко. Он неторопясь взобрался наверх, уселся на входе, свесил ноги вниз и, хорошо хлебнув из фляжки, стал внимательно осматривать долину.