Том 4. Письма 1820-1849 - Федор Тютчев

Сегодня день рождения Мальтица, ему исполнилось 47 лет! Есть же люди еще старее меня.

Милая кисанька, как ты себя чувствуешь? Как подвигается лечение? Восстановились ли твои функции? Доставь мне удовольствие, не торопись с сидячими ваннами. А Мари? Рядом с ней теперь нет никого, кто пожурил бы ее за Narren,[17] но, надеюсь, это не мешает ей превосходно себя чувствовать. При этом условии я прощаю ей ¾ ее капризов. Расскажи мне о своих прогулках. Увы, я не таков, как ты, ничто не внушает мне такой тревоги, как разлука. Мне кажется, что все силы природы подстерегают и ждут только минуты, когда я отвернусь, чтобы ополчиться против меня.

Киссинген, наверное, наполняется публикой на глазах. Приехали ли Люксбурги? Видала ли ты их?

Прощай, моя кисанька, я в отчаянии от своего скверного почерка. От стыда перо падает у меня из рук. У нас стоит жара, как в первые дни нашего приезда в Киссинген*, но здесь еще меньше тенистых мест, чем там.

Прощай. Береги себя хорошенько. Это важнее всего на свете. До встречи навсегда.

Тютчевой Эрн. Ф., 6/18 июня 1842*

71. Эрн. Ф. ТЮТЧЕВОЙ 6/18 июня 1842 г. Веймар

Weimar. Ce samedi. 18 juin

Ma chatte chérie. J’ai été obligé de dire encore une fois, en lisant ta lettre: gentille créature…Mais n’est-ce pas un compliment que tu me fais, quand tu prétends t’ennuyer si fort de mon absence. En tout cas cette absence tient à sa fin, et tu me reverras très probablement jeudi prochain, car je compte partir d’ici le 21, c’est-à-d<ire> mardi. C’est hier que j’ai vu pour la première fois la Gr<ande>-Duchesse. J’avais déjà dîné deux fois à la cour et passé la soirée sans l’avoir aperçue. Hier c’était sa première sortie.

On est ici d’un accueillant pour les étrangers qui est presque touchant. Il y a de la reconnaissance dans l’accueil qu’on leur fait. Il est vrai que c’est bien petit et qu’il faut avoir réduit ses prétentions à un temps assez humble pour supporter à la longue un pareil séjour. Cependant on ne manque pas, tant s’en faut, de société ici. Hier j’ai passé la soirée chez le Ministre de Prusse* où il y avait une cinquantaine de personnes. Avant-hier chez la belle-fille de Goethe, etc. etc. C’est que tout le monde vit continuellement réuni, comme à bord d’un vaisseau. Que dis-tu de ce changement de température? Je m’en ressens fort désagréablement, et toi, ma chatte? Et la cure, comment s’en trouve-t-elle? Je suis fort impatient de juger par moi-même des résultats obtenus.

D’après ce que tu me dis de ton petit genre de vie depuis mon départ, je vois bien que tu as renoncé à la prétention de lutter de popularité à Kissingen avec Madame <1 нрзб> et que l’aubergiste de l’hôtel de Russie ne doit pas compter sur les séductions de ta présence pour augmenter le nombre des convives à la table d’hôte. Tout cela me fait espérer que je ne trouverai pas à mon retour ma place prise, à moins que le magnifique et ingénieux banquier ne me la succède sur les entrefaites. Et les Luxbourg? où en es-tu avec eux.

Maltitz me parle souvent de toi. L’autre jour il riait encore en se rappelant la manière dont tu regardais Sévérine. Il a parfaitement compris l’expression d’un dédain bienveillant et amusé — et si fort en contraste avec l’indignation toujours flagrante et vibrante de sa femme… Ici cette faculté de s’indigner trouve moins d’occasion de s’exercer. Aussi est-elle descendue au diapason d’une disposition d’esprit généralement âpre, mais pour tout le monde également.

Au reste je me trompe fort ou la pauvre femme a quelque chagrin secret. C’est probablement celui de n’avoir pas d’enfants et de voir aussi son mari beaucoup moins amoureux d’elle, qu’il en faudrait pour lui donner l’espoir de voir ce vœu se réaliser. Hélas, hélas. Quand on est au lit avec sa femme, ce n’est pas tout que de lui lire les vers de Schiller. Tous les deux, et la vieille Hannstein aussi, me chargent de te dire mille amitiés de leur part. Anna t’écrit elle-même*.

Comment va la petite Marie? A distance il me semble que tu es injuste pour elle et que ses prétendus caprices ne sont que de gentillesses. Je me flatte que je la retrouverai dans l’état de santé le plus normal.

Adieu, ma chatte, je partirai sans faute le 21, car il y a des moments dans la journée où je me sens tout manchot, tout dépareillé.

J’oubliai de te dire que j’ai été dans la nécessité de me faire faire un pantalon de drap pour pouvoir me présenter à la cour. Il s’est trouvé que le Brochet avait oublié d’en prendre un. Mais comme il ne voulait pas de prime abord convenir de cette négligence, il m’a tout bonnement apporté le sien, espérant que je prendrais ce change. Et cela lui aurait probablement réussi, si l’ampleur du pantalon, dans lequel il voulait m’endosser, ne m’avait pas fait éprouver un sentiment de bien-être inaccoutumé qui mfait aussitôt découvrir la superchérie. Rusé Brochet, va?..

Перевод

Веймар. Суббота. 18 июня

Милая кисанька, читая твое письмо, я принужден был в очередной раз произнести: благородное создание…Но не хочешь ли ты мне польстить, говоря, что так сильно скучаешь без меня. В любом случае, разлука приближается к концу, и, вероятно, ты увидишь меня в ближайший четверг, поскольку я предполагаю уехать отсюда 21-го, то есть во вторник. Вчера я впервые видал великую герцогиню. Я уже дважды обедал при дворе и провел там один вечер, так и не увидав ее. Вчера состоялся первый ее выход.

Здесь столь радушны к иностранцам, что это почти трогательно. В приеме, какой им здесь оказывают, проглядывает благодарность. По правде говоря, жизнь здесь весьма скучная и нужно оставить в стороне всякую притязательность, чтобы долго переносить ее. Однако это не означает, что здесь нет общества. Вчера я провел вечер у прусского посланника*, где собралось до полусотни гостей. Третьего дня был у невестки Гёте и т. д. Дело в том, что все живут тесным кругом, постоянно собираясь друг у друга, как на борту корабля. Что ты скажешь о такой перемене погоды? Я испытываю весьма неприятное ощущение, а ты, моя кисанька? А как подвигается твое лечение? Мне не терпится самому оценить достигнутые успехи.

Судя по тому, что ты пишешь о своем образе жизни после моего отъезда, я ясно вижу, что ты отказалась от намерения поспорить с популярностью г-жи <1 нрзб> в Киссингене и что хозяин hôtel de Russie не должен более рассчитывать на приятность твоего присутствия, чтобы увеличить число обедающих за табльдотом. Все это заставляет меня надеяться, что я по возвращении не найду свое место занятым, если только великолепный и ловкий банкир уже не занял его. А Люксбурги, какова ты с ними?

Мальтиц часто говорит со мной о тебе. На днях он еще смеялся, вспоминая, как ты смотрела на Северина. Он прекрасно понял твое добродушно-пренебрежительное и веселое выражение, столь разительно отличающееся от явного и горячего негодования его жены, свойственного ей обыкновенно… В этом случае ее способность негодования имеет под собой еще меньше оснований. Вообще у нее она перешла в резкое расположение духа, теперь уже ко всем без разбора.

Впрочем, возможно, я ошибаюсь, либо у бедняжки есть какое-то тайное горе. Может, причиною то, что у нее нет детей, да к тому же она видит, что муж гораздо меньше теперь ее любит, чтобы можно было надеяться воплотить эту мечту. Увы, увы! Когда лежишь в постели с женой, читать ей стихи Шиллера — это еще не все. Оба они и старая Ганштейн кланяются тебе. Анна пишет тебе сама*.

Как малышка Мари? На расстоянии мне кажется, что ты несправедлива к ней и что ее так называемые капризы всего лишь милые шалости. Льщу себя надеждой, что найду ее в более добром здравии.

Прощай, милая кисанька, я непременно выезжаю 21-го, потому что каждый день бывают минуты, когда я чувствую себя как без рук, совершенно разъятым на части.

Забыл сказать, что я был вынужден заказать себе шерстяные панталоны, чтобы иметь возможность представиться ко двору. Оказалось, что Щука забыл взять мои. Но как он не хотел поначалу признаваться в своей небрежности, он просто положил мне свои — в надежде, что я не замечу подмены. И это ему, вероятно, вполне бы удалось, если бы обширные панталоны, в которые он пытался меня вырядить, не заставили меня испытать непривычное ощущение свободы, и тем самым обман вскрылся. Каков хитрец Щука?..

Тютчевым И. Н. и Е. Л., 1/13 сентября 1842*

72. И. Н. и Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ 1/13 сентября 1842 г. Мюнхен

Munich. Ce 1/13 septembre 1842

Je désire, chers papa et maman, que cette lettre vous parvienne avant celle que je vous ai écrite d’Ostende* et que vous soyez au plutôt rassurés relativement à l’argent que devait m’être transmis par Mr de Maltzoff. Deux jours après mon retour à Munich j’ai reçu les lettres de change en question, et il ne me reste plus qu’à vous remercier des soins que vous avez bien voulu donner à cette affaire. Nicolas vous aura informé, je suppose, du changement survenu dans ses projets et de la résolution qu’il a prise de passer l’hiver prochain à Vienne*. Bien que j’eusse compté sur lui pour faire en commun le voyage de Pétersbourg, je n’en persistais pas moins dans l’idée d’y aller passer l’hiver, comme je vous le disais dans ma dernière lettre, lorsqu’au moment de m’embarquer à Ostende, d’où il ne faut que six jours pour arriver à Kronstadt, j’ai appris, à mon très grand désappointement, que la Grande-Duchesse Marie de Leuchtenberg, dont la présence m’eût été si nécessaire à Pétersbourg, allait en partir pour tout l’hiver en Italie. Cette nouvelle m’arrêta tout court et m’a fait modifier mon plan en ce sens qu’au lieu de commencer par Pétersb<ourg> je commencerai par vous, et je suis convenu avec Nicolas que nous ferions le voyage ensemble et que de Vienne nous nous rendrions directement auprès de vous. Maintenant je suis tout à fait à sa disposition, et mon départ dépendra du sien.

Un autre désappointement qui m’attendait à Pétersb<ourg>, c’était l’absence de Mad. de Krüdener qui, elle aussi, passera cet hiver à l’étranger et qui se trouve en ce moment ici avec son amie la Comt<esse> Annette Chérémétieff*. J’ai un grand plaisir à la revoir, d’autant plus que je ne m’y attendais aucunement.

Nous sommes revenus ici après un absence de 4 mois à peu près, très satisfaits du voyage et même du succès de la cure, au moins de la dernière, de celle des bains de mer. Je vous ai déjà dit, je crois, que Kissingen n’avait pas réussi à ma femme, par contre, Ostende lui a fait un bien réel. J’y ai pris aussi quelques bains par pure curiosité et sans nécessité aucune.

Quant au voyage, c’est un des plus agréables qu’on puisse faire. Ces bords du Rhin que je ne connaissais encore ont tout à fait répondu à mon attente. Il est vrai que je les ai vus dans un moment plus favorable que mon pauvre oncle Николай Николаевич* qui en 1828, ne voulant pas quitter l’Allemagne sans avoir vu le Rhin, est parti de chez nous pour aller le visiter par une belle matinée du mois décembre, avec 14 degrés de froid et quatre pieds de neige. J’ai eu grand plaisir aussi à voir la Belgique, avec ses superbes villes et ses campagnes qui ne sont qu’un jardin continu que l’on traverse du Rhin jusqu’à la mer sur un espace de près de 300 verstes en 8 heures du temps grâce au chemin de fer.