Странные приключения Ионы Шекета. Книга 2 - Песах Амнуэль

К невесомости я не привык — на всех космических аппаратах и на астероидах создается нормальная сила тяжести, а на планетах, где мне доводилось высаживаться, бывало, что я весил даже два-три центнера. Так что по дороге к вольеру я испытал немало не очень приятных минут и с чувством жалости подумал о космонавтах прошлого века, которые, будучи не преступниками, а героями, вынуждены были проводить в невесомости недели и даже месяцы. Вольер 2347 оказался надутым воздухом пластиковым шаром диаметром примерно метров сорок. Биллизарец плавал внутри подобно эмбриону в чреве матери. — Шекет! — воскликнул он. — Меньше всего я хотел бы видеть именно вас, но, поскольку вы единственное живое существо, которое я лицезрею за три года заключения, то позвольте вас обнять, заключить в объятия, расцеловать, прижать к груди, выразить удовольствие… Он направился в мою сторону с явным намерением осуществить все, о чем говорил, и мне пришлось, прижавшись спиной к стенке вольера (что при столь низкой силе тяжести сделать было исключительно трудно, я весь взмок от напряжения), задать свои вопросы: — Расследование по вашим делам, — сказал я, — показало, что Биллизария использовала двух агентов в первом веке нашей эры. Есть информация, что одним из этих агентов были вы. Нас интересует цель задания, географические координаты выхода и результат. — Ха! — сказал биллизарец. — Я раскалываюсь, а суд паяет мне еще один срок за вмешательство в земную историю при отягчающих обстоятельствах! Держи карман! Хотите, я расскажу вам, Шекет, о своем детстве на замечательой планете Биллизар, а вы потом изложите это в книге, которую будут читать во всей Галактике, потому что… — Стоп! — прервал я. — Суд не может припаять вам новый срок по той же статье, по которой вы уже сидите, так что в этом отношении можете не беспокоиться. — Я получу письменные гарантии? — деловито осведомился биллизарец. — Вот они, — сказал я и бросил ему информ-пакет. Конечно, я не рассчитал, у меня нет опыта бросаться предметами почти в полной невесомости. Пакет пролетел гораздо выше головы биллизарца, врезался в противоположную стену вольера, отразился от нее и начал рикошетить по самым немыслимым траекториям. Минут пять биллизарец гонялся за своими гарантиями, будто гончая за дичью. А я крепко держался за поручень и твердо знал, что не отпущу его ни при каких обстоятельствах. Наконец биллизарец оставил тщетные попытки, подплыл ко мне и сказал: — Верю на слово, Шекет. Эта штука в конце концов упадет, но не раньше чем часа через два. Давайте я пока расскажу о том, что вас интересует, а за это время пакет сам опустится ко мне под ноги. — Итак, — потребовал я, — цель, координаты и результат. — Отвечаю, — биллизарец, судя по всему, приготовился рассказывать ровно столько времени, сколько продолжалась сама операция — возможно, неделю, возможно, две. — Цель экспедиции, как всегда, заключалась в изменении земной истории таким образом, чтобы побольше досадить евреям. — Дались вам евреи! — прервал я. — Вашему институту ксенофобии больше нечем было заниматься? — Шекет, о чем вы говорите? Если бы не мы, то и евреев не существовало бы! — Не понял, — насторожился я. — Послушайте, на суде меня об этом не спрашивали, судей интересовала конкретная операция по созданию мусульманской религии. Но если бы вы взяли на себя труд подумать… Например, посидели бы тут в вольере годика три… Наверняка пришли бы к дельным мыслям и не задавали глупых вопросов… — Не нужно переходить на личности, — предупредил я. — Хорошо-хорошо. Так я о нашем институте. Мы занимаемся ксенофобией, если вы не забыли. — Занимались, — поправил я. — Теперь они занимаются этим без вас. — Спасибо, что напомнили, — грустно сказал биллизарец. — Так вот, на мелочи наши специалисты предпочитают не размениваться. Натравливать одно племя на другое — фи, это тоже распространение ксенофобии, но это так мелко… — Погодите, — насторожился я. — Так вы там чем занимались в институте? Изучали ксенофобию или создавали ее сами? — Шекет, вы меня удивляете! Чтобы что-то изучать, нужно сначала это что-то создать. Причем в таких масштабах, чтобы изучать было интересно. Так я о чем говорил-то? Да! Ксенофобия в масштабе племен — это мелко. Мы всегда стремились на тех планетах, куда удавалось внедрить агентов, насаждать ксенофобию мирового масштаба. Все против всех! Это создает широкое поле для исследований. Помню, на Эпсилоне Кормы, на третьей от звезды планете, как ее еще называли… Да, Мирунарада… — Меня не интересует ваша Мирунарада, — прервал я поток воспоминаний биллизарца. — Вернитесь на Землю. — Хорошо, на Землю, — согласился тот. — На Земле в древние времена еще не было народа, на котором можно было бы изучать ксенофобию человеческих организмов. Мелкие стычки и даже войны, как вы понимаете, не в счет. — Понимаю, — мрачно сказал я, действительно уже поняв, куда он клонит. — Ученые из креационной группы поставили перед нами, полевыми агентами, задачу: создать народ, на примере которого они могли бы изучать признаки ксенофобии. Мы… Впрочем, первая часть операции проходила без меня, я работал на Эпсилоне Кормы, на этой… как ее… Мирунараде. Там, знаете ли, была такая… — Вернитесь на Землю! — проревел я, и от звука моего голоса биллизарец отлетел чуть ли не на середину вольера. — Да, да… — поспешно сказал он. — Мои коллеги на Земле стали искать и обнаружили народ, который находился во власти египетского фараона. Сырой еще материал и именно потому пригодный для обработки. Главное, что у них был свой вождь по имени Моше. Вы ж понимаете, что на одного человека воздействовать проще, чем на целый народ… — Понимаю, — повторил я. — Ну так что вы меня тогда спрашиваете? — неожиданно разозлился биллизарец. — Значит, сами представляете ход событий. Пришлось убедить Моше поднять народ. Пришлось наслать на Египет небольшой мор, чтобы убедить фараона отпустить народ его. А в пустыне уж наши агенты взялись за обработку этого Моше. Мол, его народ избран и все такое. — Ваши ученые, значит, — сказал я, — работали над темой «Избранность и ксенофобия»? — Примерно так, — с сомнением отозвался биллизарец. — А для чего, черт побери, вам еще и ислам создавать понадобилось? возмутился я. — Для усиления воздействия, для чего еще? — удивился агент. — Понятно, — еще раз сказал я, едва сдерживаясь, чтобы не двинуть биллизарца в третье, нагрудное ухо. — На какой срок вас посадили в этот вольер? — На десять лет! — возмущенно отозвался биллизарец. — Придется походатайствовать, чтобы дело пересмотрели и влепили вам пожизненное заключение, — сказал я. — Но Шекет, — запротестовал он, — вы же дали мне гарантию, что по одному делу дважды… — Ничего, — я направился к выходу, потому что мне даже одним воздухом с этим типом дышать не хотелось, — ради такого случая не грех и кодекс изменить! — Шекет! — взывал биллизарец, но я не обращал внимания. Вообще-то я не подвержен приступам ксенофобии, но тут меня прихватило… Не знаю, пересмотрели ли дело этого агента, но за институт ксенофобии, что на планете Биллизария, взялись с моей подачи не только Зман-патруль, но и ШАБАК с Мосадом впридачу.

ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ

Посетив биллизарского агента в его тюремном вольере на Весте и доложив начальству о результатах этого посещения, я крепко задумался о том, какие меры предпринять, чтобы раз и навсегда пресечь разрушительную работу института ксенофобии. Как-то я даже набрался наглости и попросил аудиенции у изображения самой госпожи Брументаль, бессменного шефа нашего Змам-патруля. Удивительно, но факт: мне разрешили высказать свое мнение. — Проблему нужно решить раз и навсегда, — сказал я, стараясь придать голосу уверенность, которой на самом деле не испытывал, — иначе нам предстоит еще много веков исправлять последствия действий этих горе-ученых. То они создают ислам, то насаждают антисемитизм в России, то провоцируют резню армян в Турции… — Вы правы, Шекет, — рассеянно ответило изображение госпожи Брументаль, читая одновременно какой-то очень пространный документ, занявший почти весь объем комнаты. — Вы правы, но вы ошибаетесь. — Э-э… — сказал я, подняв брови. — Вы правы, — терпеливо объяснило начальство, — когда говорите о малой эффективности наших действий. Это так. Но ошибаетесь, предлагая сбросить на Биллизар и этот чертов институт темпоральную бомбу. Я ведь правильно поняла — вы это хотите предложить? — Э-э… — повторил я. — Пожалуй. Нет института — нет проблемы. — Вот типичное рассуждение практика! — воскликнуло изображение, расшвыряв по углам несколько сотен еще не прочитанных страниц. — Поймите, дорогой, там ученые работают, настоящие теоретики, гении, можно сказать! Наука, понимаете ли, стоит вне морали. А каждая наука должна иметь предмет исследований, вы согласны? — Конечно, — кивнул я. — К примеру, если бы не было звезд, то не появилась бы и астрономия. — Чушь! — воскликнуло изображение. — Вы переворачиваете все с ног на голову! Астрономия появилась бы все равно — раньше или позже, — но, не обнаружив звезд на небе, чем бы занялись первые астрономы, как по-вашему? — Удавились бы с тоски, — ляпнул я, не подумав. — Я была лучшего мнения о ваших мыслительных способностях, — холодно сказало изображение. — Не имея предмета исследований, астрономы вынуждены были бы его создать, вот и все. — То есть, вы хотите сказать, — сказал я с глупым видом, — что сначала мог появиться интерес к изучению звезд, а только потом — сами звезды как плод деятельности астрономов? — Это же очевидно! В мире, где идеи первичны, а материя вторична, иначе и быть не может! — Да, - вынужден был согласиться я, — но ведь в нашем мире все наоборот: первична как раз материя… — Шекет! — в ужасе воскликнуло изображение. — Не говорите при мне подобную чепуху, иначе вас придется уволить в запас. Мне нужно напоминать вам прописные истины? Скажите, разве дом, в котором вы живете, появился раньше, чем идея дома в голове архитектора? — Ну… То дом… — А государство Израиль разве не возникло сначала в мыслях Герцля? — Ну… То государство… — А мироздание? Разве оно не появилось после того, как… — Хорошо-хорошо, — торопливо сказал я, не желая вступать с начальством в теологический спор. — Пусть так. Но какое все это имеет отношение к вредной для евреев деятельности Биллизарского института ксенофобии? — Прямое, — буркнуло изображение и, видимо, решив, что уже потратило на меня слишком много своего драгоценного времени, заключило аудиенцию словами: — Поговорите с Мирбикипом, это академик-биллизарец, он сейчас как раз гостит в Иерусалиме. Изображение погасло, и мне не оставалось ничего другого, кроме как отправиться на поиски биллизарского ученого. Я ожидал увидеть существо, похожее на агента, отбывавшего наказание на Весте, а обнаружил подтянутого старика, которого можно было бы даже принять за человека, если бы не досадные отклонения: скажем, лишняя рука, торчавшая посреди живота, или два носа, расположенные на длинном лице симметрично друг другу где-то в районе ушей. Милое существо, в иных системах я впоследствии встречал и пострашнее. — Это вас зовут Шекет, — агрессивно встретил меня биллизарец, — и это вы засадили в тюрьму одного из лучших наших агентов? — А это вы, значит, послали его создавать для евреев гадости в истории? отпарировал я. — И после этого еще являетесь в Иерусалим и… — И пользуюсь гостепримством ученых Еврейского университета, — подтвердил Мирбикип. — Шекет, вы вообще понимаете, что такое наука? — Наука, — сказал я, — изучает явления природы и находит им объяснения. — Гм… — буркнул он. — А если явления природы еще нет? Тогда наука обязана это явление создать, чтобы было что изучать! Так вот, когда мне было только двадцать биллизарских лет, я задумался над такой проблемой: почему в природе все одноименное отталкивает друг друга, а разноименное притягивает? — Не понял, — осторожно сказал я. — Вы же изучали физику! — возмутился Мирбикип. — Одноименные заряды отталкивают друг друга? Да, отталкивают. Можно ли создать атом из одних протонов? Нельзя, он распадется. Мир без альтернатив просто немыслим! Для того, чтобы понять, что такое добро, нужно иметь перед собой зло. Чтобы описать свет, нужно знать, что такое тьма. Это элементарно. — Хорошо, — согласился я. — Но при чем здесь ксенофобия вообще и антисемитизм, в частности? — Сразу видно, Шекет, что вы никогда не занимались академической наукой, пожал средним плечом биллизарец. — Это верно, я полевой зман-патрульный. — Оно и видно. А я с юности задумывался над главными вопросами мироздания. Вы знаете, что у нас на Биллизаре никогда прежде не было войн, а убийства происходили только случайно? — Да? — поразился я. — Хорошо же вам жилось! — Хорошо? — возмутился Мирбикип. — Мы видели только одну сторону бытия и ничего не знали о другой! Когда мне было двадцать лет, я, будучи гением от рождения, задумался. «Почему, — подумал я, — одноименные заряды в природе отталкивают друг друга, а разумные существа — нет? Почему один электрон, встретив другой, спешит прочь, не желая иметь с ним ничего общего ни в пространстве, ни во времени, а два разумных существа, напротив, стремятся сблизиться?» — Потому что они разумны и понимают, что… — Ничего они не понимают! — раздраженно сказал биллизарский ученый. — Они не понимают, что если в неживой природе существует нечто, оно может существовать и среди разумных существ. — Может, но — зачем? — пожал я плечами. — Затем, что это интересно! — воскликнул Мирбикип. — Когда мне было двадцать два, я собрался с силами и двинул в челюсть своему научному руководителю. У меня просто не было иного выхода! Я задумал создать новую науку и должен был иметь предмет исследований. — Если нет звезд, их нужно создать… — пробормотал я. — А, вы начали понимать! — возбужденно сказал Мирбикип. — В тот же день я ушел из института — ведь мне нужно было продемонстрировать, что и в обществе разумных одноименные заряды способны отталкивать друг друга. А потом я объявил о создании новой науки на ученом совете. Науку я назвал контрологией — изучением того, что противоречит общепринятому. — Могу представить, как коллеги отнеслись к вашему докладу, — сказал я. — Разумеется, положительно! В то время на Биллизаре никому и в голову не приходило, что можно выступить против чего бы то ни было! Я стал заниматься контрологией, но у меня, вы ж понимаете, не было предмета исследований — никто не желал поступать так, чтобы другому было плохо, никто не желал поступать вопреки мнению соседа… В общем, кошмар. А когда я предложил открыть лабораторию практической контрологии и прежде всего уволить половину сотрудников, чтобы я смог на их примере изучить действие отталкивания, то ученый совет со мной, конечно, согласился, но провести в жизнь такое постановление так и не смог. И что мне оставалось делать? — Действительно, что? — только и смог сказать я, хотя понимал уже, куда клонит мой собеседник. — Создать институт ксенофобии и ставить опыты на представителях других цивилизаций! — И ученый совет с таким предложением, естественно, согласился, — вздохнул я. — Естественно! Разве он мог отказать? Так я стал первым и бессменным директором института ксенофобии, набрал штат сотрудников и начал готовить из них полевых агентов для засылки на другие планеты. — Погодите, — насторожился я. — Вы хотите сказать, что на других планетах, как и на Биллизаре, в то время никто не вступал друг с другом в конфликты, никто не воевал… — Никто, — с сожалением сказал Мирбикип, — начинать пришлось практически с нуля. — Когда же это было? — продолжал недоумевать я. — Ведь, насколько я помню, на Земле, к примеру, люди испокон веков убивали друг друга. Неандертальцы, например… — В этом году, — гордо сказал Виндикип, — наш институт отметил свое первое миллиардолетие. — Сколько? — поразился я. — Институту ксенофобии — миллиард лет? — Ровно миллиард, — подтвердил биллизарец. — А… сколько же вам лично? — Вы что, считать не умеете? Миллиард и двадцать три года, разумеется. — Вы так долго живете? — вырвалось у меня. — Мы живем вечно, — сказал Виндикип. — Почему бы нам не жить вечно, если на Биллизаре изначально не было никаких противоречий, в частности, противоречий между клетками организма? Наши клетки живут в мире друг с другом, и следовательно… — Эх, - сказал я с сожалением, — почему я не биллизарец? Но тут до меня дошло окончательно, и я воскликнул: — Значит, это вы научили первое живое существо на Земле убивать своего соседа? — Да, в то время я только начал создавать предмет для исследований контрологии. — И на других планетах в Галактике… — Практически на всех! — Черт побери! — воскликнул я. — Вы из целой Галактики сделали предмет для исследований вашей дурацкой науки — контрологии! — Почему дурацкой? — насупился биллизарец. — Наука не хуже других. — Понятно, — сказал я, вставая. — Прощайте, не хочу пожимать вам руки, да и видеть больше не желаю. — Замечательно! — воскликнул Виндикип. — Вы учитесь на ходу, Шекет! Именно так и должен поступать настоящий ксенофоб! Я из принципа пожал ему все пять рук и вышел из гостиничного номера. — Вы были правы, — мрачно сказал я изображению госпожи Брументаль, напросившись на очередную аудиенцию. — С институтом ксенофобии мы справиться бессильны. Иначе придется разрушить Вселенную и создать ее заново. То, что насаждалось миллиард лет, невозможно исправить за год-другой… — Идите, Шекет, и работайте, — сказало изображение. — И не нужно думать о проблемах, которые вас не касаются. Вы согласны пойти в очередной рейд или нуждаетесь в отпуске? Дело в том, что в Атлантиде — двенадцать тысяч лет назад — два биллизарских агента пытались устроить государственный переворот. Мы должы им помешать. — А зачем, — вырвалось у меня, — если Атлантида все равно погрузилась на дно океана? Изображение госпожи Брументаль смерило меня пронзительным взглядом, и я сказал: — Согласен. Атлантида так Атлантида. С биллизарцами у меня теперь свои счеты.