Царская Русь - Дмитрий Иванович Иловайский

в окрестностях Львова, почему это посполитое рушение и получило насмешливое прозвание куриной войны.

Уже давно польская шляхта с завистью смотрела на значение и богатства, скоплявшиеся в руках высшего духовенства, на свободу его земельных имуществ от военных повинностей, на слишком широкую сферу духовных судов и вела постоянную борьбу с десятинами, от которых духовенство не хотело освободить шляхетских имений. Польская церковь в те времена сохраняла более самостоятельности от папской курии, нежели какая-либо другая, и короли почти самовластно распоряжались раздачей епископств. Но сребролюбивое вмешательство Боны в эту раздачу размножило число прелатов, не отличавшихся образованием и строгими правилами, вообще мало достойных своего звания и возбуждавших против себя много недовольных. Неудивительно, что это же самое духовенство не обнаружило ни искусства, ни энергии, когда пришлось вступить в борьбу с распространившейся тогда церковной реформацией.

Процветавшая с XV века в западной Европе эпоха Возрождения наук и искусств коснулась и Польши с Литвою, чему особенно способствовал обычай знатной молодежи доканчивать свое образование в заграничных университетах и академиях. Там напитывались они все более и более забиравшими силу идеями итальянских и немецких гуманистов, а вместе с тем привыкали несочувственно, критически относиться к некоторым сторонам католической иерархии и церкви. Когда же на сцену выступили Лютер, Цвингли, Кальвин и другие реформаторы, то, естественно, в Польше и Литовской Руси их идеи также нашли сочувствие со стороны поколения, воспитавшегося под влиянием гуманизма. В Польше и Литве уже существовали гуситские общины чешских и моравских братьев, учение которых нашло здесь приют после гонений в собственной земле. Эти общины прола-гали дорогу и новым реформационным идеям. Вторжению реформаций в польско-литовские страны много помогли также тесное соседство и политическая связь с Прусско-немецкой областью, в которой лютеранство быстро распространялось, как и во всей северной Германии. Западная часть Пруссии, как известно, вошла в состав польских провинций, а восточная оставалась владением Тевтонского ордена, но в зависимости от польской короны. Известно также, что великий магистр Тевтонского ордена Альберт Бранденбургский снял с себя духовно-рыцарский сан, принял лютеранство и, с согласия самого Сигизмунда, как своего ленного государя, обратил восточную Пруссию в светское княжество. В королеве-кой же Пруссии во главе реформационного движения выступил торговый немецкий город Данциг. Сигизмунд тщетно пытался прибегать к некоторым мерам против лютеранских проповедников. Реформация скоро и прочно здесь утвердилась и отсюда стала влиять на соседние великопольские провинции, где в городском населении также был значительный элемент немецких колонистов. А из восточной Пруссии сочинения и проповедники реформации легко проникали в соседние литовско-русские области. Католическое духовенство собирает синоды для обсуждения мер против ереси. По его просьбе король издает строгие эдикты, которыми запрещается распространять сочинения Лютера и защищать его учение под страхом сожжения на костре и конфискации имущества; молодым людям возбраняется посещать Виттенбергский университет, а также входить в личные сношения с Лютером и другими реформаторами. Но все эти эдикты оставались без исполнения, благодаря в особенности привилегированному положению шляхты, ее нерасположению к духовенству и сочувствию реформационным идеям. Это сочувствие обнаруживалось и со стороны некоторых свободомыслящих членов самого духовенства. Оно проникло и в среду придворную: так итальянец Лисманин, духовник королевы Боны, пользовавшийся влиянием на нее, втайне принял протестантизм и сделался усердным его проповедником; а сын и наследник короля Сигизмунд-Август, управлявший Литвою, терпел протестантских проповедников при своем дворе, и сам, по-видимому, сочувственно относился к ереси. Но пока был жив Сигизмунд I, реформация не выступала открыто и только подготовляла почву в Польше и Литовской Руси. Решительные успехи ее относятся ко времени следующего короля и последнего Ягеллона, т. е. названного сейчас Сигизмунда-Августа.

Выше мы видели, что уже на Львовском рокоше шляхта порицала королеву Бону за дурное воспитание сына. Действительно, из всех зол, которые итальянка принесла Польше, едва ли не более важным было это воспитание, немало повлиявшее и на прекращение самой династии Ягеллонов. Сигизмунд-Август вырос на руках женщин и итальянских учителей, которые сделали из него человека любезного, приятного в обращении, но вместе с тем изнеженного, слабохарактерного, наклонного к придворной роскоши и удовольствиям, чуждого мужественных привычек, не выносившего суровостей военного стана. Когда ему минуло двадцать три года, отец дал ему в супруги Елизавету, дочь Фердинанда, короля Венгрии и Чехии. Казалось, этот брак должен был вновь скрепить родственные связи двух могущественнейших среднеевропейских династий, Габсбургов и Ягеллонов, имевших в то время общего врага в лице грозной Оттоманской империи. Но юная Елизавета не нашла счастья в своем замужестве. Говорят, будто та же королева Бона, опасаясь соперничества во влиянии на сына, своими интригами постаралась произвести в его сердце охлаждение к молодой супруге, и последняя вскоре умерла от огорчений, не оставив потомства; злые языки пустили даже слух об отраве (1545 г.). Около этого времени старый король совсем передал сыну управление великим княжеством Литовским, и Сигизмунд-Август основал свое пребывание в Вильне. Придворные литовские вельможи, приезжая к Сигизмунду I в Варшаву, до небес восхваляли перед ним правительственную мудрость его сына, так что однажды король, слыша одни похвалы, будто бы сказал им: «оставьте же что-нибудь для порицания». Главным источником лести послужила необычайная щедрость королевича к окружавшим его. Он отличался расточительностью и неумеренными расходами на свой двор даже в то время, когда страну посетил неурожай, произведший страшный голод между бедными классами населения. Несмотря на это бедствие, виленский двор нисколько не желал уменьшить количество ежедневно потребляемого им рогатого скота, пива и меду; бедные крестьяне с великими убытками и усилиями должны были из далеких мест везти сюда овес, сено, живность. Пиры, музыка, танцы и маскарады, заимствованные у итальянцев, и в эту печальную пору не прекращались во дворце молодого наместника Литвы, который скоро наскучил правительственными заботами и отдался забавам в кругу веселой шляхты, стекавшейся сюда с разных сторон, чтобы заискивать милостей у своего будущего государя. Беспечность и леность Сигизмунда-Августа выразились в его привычке откладывать важные дела до следующего утра, почему он и получил потом название король-утро.

Между красивыми виленскими дамами, составлявшими свиту покойной принцессы Елизаветы, самой прекрасной была Варвара, дочь великого гетмана литовского Юрия Радивила и вдова трокского воеводы Гаштольда, который женился на ней, уже будучи пожилым человеком, прожил с ней недолго и оставил ей в наследство свои обширные имущества. Она пленила сердце Сигизмунда-Августа, и сама в свою очередь поддалась его обаянию. По смерти Елизаветы, когда на время траура затихли придворные забавы, Сигизмунд начал посещать Радивиловские палаты, в которых жила молодая вдова вместе со своей матерью и надвилейские сады которых примыкали к ограде Нижнего великокняжеского замка. Благодаря этому соседству посещения