Охота на мух. Вновь распятый - Лев Златкин

— Махнем к тебе или ко мне?..

— К тебе, только к тебе! — Мир-Джавад поднялся и подхватил красотку под руку.

— Можно разорить тебя на «мотор»? Или на поезде?

Девчонка, широко раскрыв глаза, гипнотизировала Мир-Джавада обаянием, молодостью и неотразимостью.

— Для тебя только такси, дорогая! — воскликнул Мир-Джавад, вспомнив фразу из зарубежного фильма, который он смотрел на закрытом просмотре, где собрались люди, призванные ругать все иностранное для тех, кто и в глаза ничего иностранного не видел.

Конечно, Мир-Джавад мог повести ее на одну из своих конспиративных квартир, где он встречался со своими секретными агентами, но они ему осточертели и приелись на работе, хотелось чего-нибудь свеженького.

Поймать такси было минутным делом. Ехали долго. Проезжали поселок за поселком, уже Мир-Джавад стал беспокоиться, не попал ли он в хитроумную ловушку, и ощупывать теплую рукоятку «вальтера», а конца пути все не было, только фары машины резали лучами черноту ночи. Наконец, девчонка показала шоферу, где надо свернуть, и сказала:

— Приехали!

Шофер остановил машину. Девчонка вышла, за ней следом Мир-Джавад, расплатившись с шофером, разумеется фальшивками. Такси развернулось и укатило в сторону города. Мир-Джавад огляделся. В черноте ночи слабо проглядывали домики поселка, рабочий поселок засыпал рано.

— Иди за мной! — тихо приказала красотка.

Мир-Джавад, ни секунды не сомневаясь, пошел следом за ней. Внезапно девчонка резко остановилась и, прижав палец к губам, прошипела:

— Тс-с! Замри!

И изящно указала на забор, тянувшийся вдоль улицы.

— Спрячься, чтобы тебя не видели, и жди!

И растворилась в черноте ночи. Мир-Джавад на всякий случай, ожидая девчонку, приготовил пистолет к бою.

— Ощущение, будто вступил в ад, — подумал начальник инквизиции.

Но кое-где горели окна, и ощущение было неполным… Девчонка скоро вернулась, чем-то расстроенная.

— Черт бы его побрал! Отчим дома, пьян в стельку, скандалит, ко мне нельзя.

Мир-Джавад притянул ее к себе.

— Ночь теплая, пойдем в сад!

— Там змеи, я боюсь! — прошептала девчонка, ощутив его.

— Глупая, ночью змеи тоже спят! — тоже перешел на шепот Мир-Джавад, лаская нежное податливое тело девчонки.

— Подожди, я принесу одеяло, постелить!

Девчонка выскользнула из объятий Мир-Джавада и исчезла в темноте, но не успел он остыть от возбуждения, как она появилась вновь, взяла за руку Мир-Джавада и, открыв незаметную для глаз калитку, ввела его в сад. Неподалеку, среди кустов роз, было расстелено толстое одеяло из верблюжьей шерсти.

— Гони монеты вперед! — распорядилась девчонка, снимая с себя всю одежду.

Мир-Джавад покорно отсчитал ей сотню фальшивых фунтов…

До утра девчонка демонстрировала чудеса своего искусства любви, причем делала это с душой, не так, как подопечные Бабур-Гани. Но когда Мир-Джавад пристроился к ней сзади на коленях, неожиданно на него насел огромный мохнатый пес, который попытался овладеть им. Мир-Джавад изловчился и, выхватив «вальтер», пустил три пули в голову пса. На выстрелы сразу залаяли собаки, захлопали истошно двери домов, раздались встревоженные голоса. Девчонка с ужасом обернулась, и даже в темноте на ее лице была видна печать смерти. Мир-Джавад мгновенно понял, чем грозит ему скандал, свидетели ему были не нужны, и он, ни секунды не мешкая и не сомневаясь, выстрелил девчонке в ухо и изошел в уже мертвое тело…

Затем привычно замел следы: навалил на голый труп девчонки мертвого пса… скрылся, не одеваясь, лишь прихватив одежду с собой…

Арчил докладывал Гаджу-сану о конфискациях, обстоятельно перечисляя суммы, поступившие в казну государства, описывал драгоценности и картины, поступившие во дворец. Сосун слушал его словно нехотя. Арчил заметил это и обиделся.

— Что скажешь, я плохо постарался? Какие сокровища тебе достал!

Гаджу-сан заговорил голосом проповедника:

— Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут; но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапываются и не крадут; ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше… Ни серебра, ни золота, ни одежды я ни от кого не пожелал: сами знаете, что нуждам моим и нуждам бывших при мне послужили руки мои сии. Во всем показал я вам, что, так трудясь, надобно поддерживать слабых и памятовать слова Господа Иисуса, ибо Он Сам сказал: «блаженнее давать, нежели принимать»…

Арчил хмыкнул и грубо прервал друга.

— Семинарию вспомнил? Стареешь, что ли? Ты знаешь, когда впадают в детство? А поговорка: «что старый, что малый», — тебе ни о чем не говорит?.. «Не собирайте сокровищ»… Как же!..

Арчил повернулся и ушел, даже не попрощавшись, а Гаджу-сан, сверкая желтыми глазами, злобно смотрел ему вслед.

Гаджу-сан не позвонил Мир-Джаваду не потому, что забыл о его существовании. Он помнил о нем, он все помнил. Но Гаджу-сан заканчивал плести паутину и не хотел отвлекаться на второстепенные дела…

Вождь планеты собрал все подробности романа Арчила с молодой женой одного из старых и заслуженнейших бойцов и теперь, изучая фотографии любовников, снятых в самых смелых позах, обдумывал: какие послать из них старому бойцу, а какие нет, чтобы пощадить старое больное сердце соратника. И решил послать все…

Гаджу-сан позвонил. Через секунду вошел секретарь.

— Пришел? — спросил Сосун.

— Ждет! — так же коротко ответил секретарь.

Гаджу-сан кивнул ему, и секретарь скрылся. Вошел кривоногий, маленького роста, весь заросший волосами горец.

— Давид, я долго не отдавал тебе Голиафа! — засмеялся Гаджу-сан. — Прости меня!.. Теперь твой час настал! Подойди поближе!..

Сосун с нескрываемым удовольствием смотрел на своего личного раба, служившего при нем палачом. Он убивал любого, не было для него никаких препятствий, не было охраны, он находил лазейку в любом тщательно охраняемом доме. А к Арчилу Давид питал необозримую ненависть: много лет назад тот совратил его несовершеннолетнюю сестру…

— Пошлешь эти фотографии старому бойцу. — Гаджу-сан отдал фотографии Давиду. — Дурак, думал, что старые заслуги спасут от молодых рогов… Сообщи ему, когда он может встретить Арчила в штаб-квартире без охраны и где: там, куда и цари пешком ходят.

— Он сумеет? — глухо спросил Давид.

— Не уверен! — Сосун подмигнул Давиду. — Разрешаю, но так, чтобы все подумали, что это он… Сумеешь?

Давид подумал и кивнул, с трудом сдерживая радость, гордо и зловеще.

Давид, недолго думая, принес фотографии старому бойцу и не менее старому мужу лично. Когда-то Давид с группой боевиков выручал его вместе с другими из камеры смертников. Старик занимал очень высокий пост, но встретил избавителя по-дружески, тепло и ласково.

— Жена дома? — спросил подозрительно Давид.

— К подруге уехала, та заболела, некому попить подать.

— Это хорошо, что ты один, разговор к тебе серьезный имею.

Долго пили чай с кизиловым вареньем, ни старик, ни Давид спиртного не употребляли, вспоминали родные горы, прекрасную юность… Расчувствовались… Давид достал из внутреннего кармана френча фотографии.

— Арчил ведет себя не по-мужски, друг ты мой старый! Смотри, какую гадость он показывает направо и налево…

И Давид протянул несчастному мужу фотографии. Старый боец в прошлом, а ныне несчастный, жалкий, старый муж держал дрожащими руками скабрезные фотографии, смотрел на них и ничего не видел, слезы туманили ему глаза, он безумно любил эту женщину, всю жизнь он воевал или работал, времени для любви не было. И вот, когда седина покрыла волосы, а морщины избороздили лицо, он утонул, весь растворился в этих детских глазах, в чуть смущенной улыбке красавицы, не замечая, что это лишь ширма, маска, за которой прячется наглая, холодная и расчетливая хищница…

— Тебе надо поговорить с ним наедине, без свидетелей! — распалял старого друга Давид.

— Зачем? — вздохнул, глотая слезы, рогоносец, роняя из рук на стол фотографии.

— Как, зачем? — изумился Давид. — Припугни его, чтобы отстал, не разрушал бы твое последнее счастье… Пистолет у тебя именной?

— Именной! — машинально подтвердил старый муж.

Он настолько был ошеломлен увиденным, что позы, которые он впервые увидел на этих снимках и о которых даже не подозревал, предстали перед ним как живые, и он еще больше возжелал свою жену, чья измена так больно отозвалась в его верном сердце.

— Покажи мне! — попросил Давид.

Старый боец, продолжая думать о своем, принес ему именной браунинг с приваренной к рукоятке золотой пластинкой, где восхвалялась его безумная храбрость, о которой поют песни.

Давид достал обойму, воспользовавшись растерянностью и рассеянностью старого друга, незаметно достал из нее один патрон, проверил механизм пистолета и, протянув браунинг другу, сказал жестко: