Constanta - Марьяна Куприянова

Валере ответь.

– Окей, а что ответить? – спросила она, садясь за ноутбук.

– Спасибо. Все нормально.

– Ай-ай-ай, а ведь друзьям врать нехорошо! Где ты тут «нормально» увидела?

Ольга знала мой логин и пароль, поэтому быстро зашла на мою страницу. Я даже приподнялась немного, несмотря на боль – так хотелось увидеть +1 во входящих сообщениях.

– Ну?

– Ничего нет.

Понятно. Самые близкие либо рядом, либо используют более надежный способ связи – телефон, а не социальную сеть, которая в принципе создана для легкого общения и развлечений. Я легла обратно и сжала зубы, чтобы не заплакать, глядя в потолок. Так ужасно осознавать себя ненужной. Ненужной именно ему.

– Удаляй. Страницу, – приказала я.

–Что-о?

– Удаляй.

Не хочу, чтобы у него была возможность хоть как-то связаться со мной. Не хочу его знать, видеть, вспоминать. Ненавижу. Люблю так сильно, что ненавижу за безразличие. И все это Ольга поняла по моему взгляду, полному умоляющих, но злых слез.

– Хорошо. Удаляю. Уверена?

– Да.

– Я думала, он нравится тебе.

– Так и есть. Именно поэтому – удаляй.

Подруга больше не стала ничего спрашивать. Она слишком хорошо меня знает, ей не нужно объяснять причины и мотивы моих порой алогичных поступков.

– Валере напиши. Как есть.

– Хорошо. Пишу, что тебе не лучше. Но что я тебя усиленно лечу. Несмотря на то, что ты изо всех сил сопротивляешься.

– Пиши.

– Готово. Отправила. Вове этому твоему звонить?

– Звони.

– И что сказать?

– Что когда мне будет лучше, я снова выйду на шабашки.

– На шабашки? Вы на стройке работаете, что ли?

– Нет. Звони.

– Ну, слава богу, – она с облегчением набрала номер. – Гудок пошел. Здравствуйте. Нет, это не Яна. Яна лежит рядом и не может разговаривать, поэтому попросила меня. Нет. Нет. Да. Ей настолько плохо. Нет, она не может. Она просила передать, что как только ей станет лучше, она свяжется с вами. Да, и ему передайте то же самое. Я ее лечу. Да. Хорошо, я передам. До свидания, – Ольга с улыбкой сбросила и положила мой телефон на стол. – Скучают пацаны по тебе ужасно. Все привет передавали – и Вова, и Витя, и… Рома, кажется. И скорейшего выздоровления. Так что все. Ты просто обязана выздороветь.

Я улыбалась. Но в душе все равно плакала. Потому что думала о том, что Довлатов за все это время даже не написал мне. Это значит, что и не звонил. Следовательно, не вспоминал. В отличие от меня. Нет никакой надежды на взаимность. Я веду себя как полная дура. Я раскисла… Расклеилась, как никогда в жизни. Потому что придумала себе, что такой, как Довлатов, может полюбить такую, как я, поверила в это, а теперь страдаю. Зачем я это делаю? Но, с другой стороны, разве я могу управлять этим? И если бы могла управлять, стала бы я себя так мучить?

***

Всю неделю я провалялась дома, очень похудела, но боль в теле наконец-то прошла.

Остался только мокрый кашель, настолько сильный, что иногда я не могла заснуть, потому что меня словно разрывало изнутри. Когда я заходилась в приступе, казалось, что сейчас согнусь пополам и выплюну на пол все, что есть внутри. А звук при этом был такой, будто лает собака.

Новости из универа меня не слишком-то радовали.

Во-первых, на меня написали докладную о непосещении занятий все, кому не лень. Это грозило серьезными проблемами. Во-вторых, новенькая наша совсем там распустилась, и с этим надо было что-то делать. Но ведь как-то это прекратить из всей группы могла только я, у нас же все до усрачки цивилизованные интеллигенты, поэтому моего возвращения после болезни негласно ждали, по словам Ольги.

В-третьих, те самые новости наконец-то доползли до Довлатова: и история с Корнеевой, и новенькие докладные, и мое отсутствие в университете целую неделю. Он наконец-то хватился меня, да только поздно. Ольга рассказывала, что он подходил к старосте, узнавал, что со мной, но та только плечами пожимала, строя ему глазки и оправдываясь тем, что дозвониться она до меня не может, поэтому не знает, где я и что я: просто пропала. Без вести, как говорится.

А когда староста указала Константину Сергеевичу на Ольгу, видимо, как на единственную мою подругу, которая может знать, как со мной связаться, Ольга сделала то, за что я ее обняла, прослезившись: просто сбежала оттуда и старалась не показываться ему на глаза. А староста весь оставшийся день ходила грустная. Наверное, из-за того, что Довлатов подходил к ней только затем, чтобы обо мне поговорить, а не чтобы ее на свидание пригласить.

Мне, в принципе, было все равно, что он меня там ищет и как он это делает – лишь бы не нашел. Более всего меня волновали другие вещи: докладные о непосещении и Журавлева, с которой было запланировано разобраться в понедельник.

Выходные прошли в подготовке к учебе и походам по магазинам. Ольга выбирала мне одежду, а я только меряла и кивала: да, нет. Ненавижу делать покупки, даже себе. Что мне надо? Да купите мне спортивный костюм и кроссовки, и все – я могу целый год в этом ходить, мне не надо больше ничего! Но нет.

«Ты же девушка, – читала мне нотации Ольга, – ты должна носить блузочки, юбочки, платья, каблучки! Ладно, знаю, на последние три пункта ты не согласишься, но хотя бы рубашки и брюки позволь тебе посмотреть!»

И я великодушно позволяла, кашляя в кулак в сторонке. Не так уж многим людям я могу позволить делать за себя выбор. Но в плане покупки новых вещей я не умею делать его самостоятельно, поэтому без помощи друга обойтись не могу.

18. Сила инерции

Сила инерции – векторная величина, численно равная произведению массы т материальной точки на её ускорение w и направленная противоположно ускорению.

Страшнее всего было идти в понедельник в универ только из-за возможной встречи с Константином Сергеевичем.

Я очень не хотела видеться с ним, и, кажется, то, что говорила Ольга про наши взаимоотношения, чистая правда. Я побаиваюсь его, потому что уважаю, и осуждение с его стороны будет для меня весомым. Хотя я никому не позволяю себя судить, а он мне никто. И когда успело все так сложиться, я сама не понимаю. Но факт остается фактом – его мнение для меня значит почти столько же, сколько свое собственное.

И еще я боюсь увидеть его злым, почти точно так же, как боюсь ярости отца, когда провинюсь в чем-то. А