Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ) - Кисель Елена Владимировна

Ламора была мамашиной горничной, так что она-то и нашла тогда. И прощальную записку, и её саму. Мать не нарушила ни единого приличия: выдержала все памятные встречи по отцу, приняла все соболезнования от родственничков. Дождалась последнего дня, когда можно снимать белое платье – и отравилась, аккуратненько при этом улёгшись в собственную постель и обложившись белыми розами из оранжереи. Мне она оставила прощальное письмецо, полное соплей, извинений и уверений в том, что она очень меня любит и очень надеется, что я буду счастлива.

Я почему-то не была.

Молоко белое, жирноватое – приходится чуть развести.

Не терплю белый цвет. Белые розы и белый лист бумаги. Её белое лицо и платье. Белый храм и белые одежды всех этих… тётушки, дяденьки, Морковка вот тоже обрядился. Земля и та укуталась в траурный белый.

Я надела чёрный и заявила, что плевать хочу на их правила и приличия. И без того было не продохнуть от белизны. Внутри.

Глажу Кляксу, пока она опять не засыпает. Укутываю потеплее, пристраиваю в кресло. Надеюсь, Морковку ещё там не засыпало книгами.

– Есть что?

Его Светлость поднимает затуманенный взор. Стол перед ним завален томами. Закрытыми и открытыми. Разных эпох и степени пропыленности.

– А? Ну, я выбрал то, что может быть полезно, но ты видишь, тут много. Поможешь?

Ненавижу копаться в книгах, но Морковке одному не справиться. Лезу в тома, пролистываю наугад. Попадается пока что только то, что мы уже знаем: эдикт Кормчей, запрет на создание «Зверей Рода», рассказы о том, почему ожившие гербовые считались такими ценными. Оказывается, что так короли-идиоты пытались приблизиться к королям древности, тем, что были до Прихода Вод. Древним королям якобы служили говорящие животные. И выполняли все их прихоти.

Об обряде Исторжения – только упоминания. И неутешительные сведения вроде того, что Обряд проводит именно что Глава Рода. При этом должен присутствовать как минимум один наследник, а лучше – все.

Попутно описывается куча других родовых обрядов. От механизмов защиты родового поместья и замыкания его на себя и наследников до «сна замка». И непременных брачных обрядов: Малый Брачный, Полный Брачный, обручение, сватовство… ну-ну.

Подонка Оттона мне подогнали, когда тётка уже забрала «бедную сиротку» под своё крылышко. Мне на момент сговора за соседа Венейгов стукнуло пятнадцать, но тётка поясняла, что свадьба, конечно, будет не сегодня и не сейчас, но надо бы официальную церемонию обручения провести. Оттоны же тоже из высшей знати, но род у них менее древний, так что «милый Альбрехт» перейдет в род Драккантов и возглавит его наилучшим образом.

«Милый Альбрехт» многозначительно ухмылялся. Блёкло-рыжий, с подвитыми кончиками усов. Рвался целовать кончики пальцев и кидался комплиментами. Всем своим видом изображал предвкушение.

«Он совсем как твой отец, милая, – щебетала тётушка, –- тоже Дар Огня, и тоже любит охоту и веселье, но ты не думай – он будет тебе хорошей опорой».

Славная такая опора, любящая капканы и силки. И повыделываться с дружками.

Показать всему миру свою добычу.

– Морковка, глянь, не оно?

– Я что-то не понимаю… постой…

Его Светлость с усилием отрывается от книженции, в которую влип. Всматривается в абракадабру, которую я ему демонстрирую.

– О-о-о, похоже, да… тут, правда, жреческая тайнопись, дай-ка… Да, точно он. Тут даже с указаниями, как и где проводить.

Отлично. То есть, было бы отлично – если бы мы знали, как заставить Старика провести обряд.

У Его Светлости такой вид, будто этот самый Обряд Исторжения его и не интересует вовсе. Стеклянными глазами пялится на страницы.

– Мелони, я, похоже, нашел, почему так быстро умирали бастарды. При желании можно сконцентрировать воздействие фамильяра на одном из членов семьи. Так сказать, передать ему… гм, основную честь. Но это же, как я понимаю, обряд Главы и наследников… что-то невозможное, они же не могли… хм…

И решительно закапывается в книги опять, бормоча что-то под нос. Что-то насчёт истории какого-то там бастарда, про которого он якобы читал.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Морковка, Грызи-то сообщаем? Что обряд нашли?

– А? Да, конечно… нашли.

Ясно, спрашивать бесполезно. Неохотно тащусь на поиски Водной Чаши. Папаша на них не скупился: в каждом зале стояли. Даже в Трофейном.

Прошибает дрожь. Может, это от того, что вышла в зябкие коридоры. Может, от воспоминаний о зале, после визита в который в детстве я закатила папаше знатную истерику.

Чучела. Головы. Рога и жала. Хлысты и черепа.

Шкуры и бессмысленные глаза.

– Сюрприз на помолвку, ха!

Это у них долго мелькало в речи. У Подонка-Оттона и его дружков. Сюрприз на помолвку. Подарочек для невесты. Сколько не прислушивалась – даже со слухом Следопыта не узнала – что это будет.

– А не передумал? Она у тебя, вроде, малость, на голову…

– Ха! Помолвку всё равно не расторгнут, так что пусть привыкает.

Что-нибудь женскопакостное, решила я тогда. Вышивка, платья. Из того, что не терплю.

А потом стояла на крыльце. Глядела на сюрприз.

Сюрприз глядел в ответ. Стеклянными, мертвыми глазами зверей. Трофеев, которые мне разостлали под ноги слуги женишка.

Огнистые лисы, земляная кошка, йосс и кербер, и алапард и яприли… Мех, страдальческие оскалы, пустые глазницы.

Подонок Оттон глядел в глаза и ухмылялся нагловато. Всем своим видом сообщая, что я с нынешнего дня – тоже его трофей.

Наверное, он ждал, что я закричу. Устрою истерику или заплачу. Чтобы поторговаться потом с дядькой и теткой насчет приданого – мол, видите, невестушка совсем не в себе и приличий не блюдет. У нас тут другие условия…

Только вот я шагнула вперед молча и молча вцепилась в его рожу. Врезав перед этим ему кулаком по горлу и коленом – туда, куда меня папаша учил бить, на всякий случай.

А следующих минут я не помню – выдрано. Помню, он вопил. И кожа разъезжалась под когтями, и брызгало алым. Не помню, вцепилась ли я ему во что зубами – в нос или в ухо. Но во рту почему-то стоял вкус крови.

А ещё Подонок от растерянности лупил пламенем во все стороны, так что нас не сразу растащили.

Ещё помню свой подол потом. Сиреневый, расшитый мелким жемчугом. Весь в брызгах крови. Хоровые причитания Венейгов о том, что помолвка-то сорвалась, да и кто вообще теперь… после такого-то… пятно на роде.

Помню, я отплевывалась от успокаивающих зелий. И уже тогда понимала, что сбегу. Сбегу с концами, пока меня не начали пичкать этими зельями до состояния «полной покорности».

И никогда не вернусь ни к Драккантам, ни к Венейгам. Пусть я – пятно на роде. Эти самые роды – одно большое вонючее пятно на мире.

Чашу нахожу только в четвертом зале. Может, до обряда «магической консервации» слуги успели растащить. Чаши были недешёвые, мастерградские, усыпанные то аквамарином, то хризолитами.

Отыскиваю на каминной полке. Огромной, как сам камин, в котором яприля можно зажарить.

Поворачиваюсь, чтобы уходить – и понимаю, что на меня смотрят. Со стены.

Вир болотный, совсем забыла, что здесь их портрет. Писался вскоре после свадьбы, потому папаня вполне себе стройный. Широкоплечий, с нарочито серьезной миной и смешливыми искорками в глазах. Тёмная шевелюра в кои-то веки приглажена. Мать по сравнению с ним – бледная тень, ивовая веточка. Томно прикрыла глаза, выдала виноватую полуулыбку.

Предки с портрета глядят ласково. Будто бы пытаясь в чем-то там убедить. Что они никого не предавали и не бросали, видимо. Или что мое место здесь, ага, ну да. Чтобы стать чем-то вроде Линешентов. Или Венейгов. Или их.

– Плевать, – говорю им. – Вы мертвы, ясно?

Выхожу, как следует наподдав по двери ногой.

В библиотеке Рыцарь Морковка сидит с таким видом, будто его шандарахнуло по голове. Всеми томами, которые он тут перерыл.

– Мелони, – говорит он обморочным голосом. – Ты пришла.

На тычки не реагирует, как обожравшийся шнырок. Ставлю Чашу на стол, вызываю Грызи.