Пятый угол - Леонид Мендельсон

Больше не было сил лежать в одной позе; невозможность принять другую, требующую пространства, усугубляло ощущение дискомфорта. Плавными, медленными и равномерными движениями («Как сапер», — подумал Наум) он начал высвобождать поочередно части тела и, смог наконец бесшумно сползти с кровати.

Половина шестого утра. Наум зажег камин в салоне, сварил себе кофе и сел в глубокое кресло, блаженно погружаясь в зрелище пляшущих, еще робких огоньков, и в аромат кофе, постепенно заполняющий все свободное пространство.

«И все же, что произошло? В чем привлекательность, точнее, шарм этой женщины? Красивая, умная? Нет, здесь что- то другое, так однозначно не классифицируемое. Это сумма, складывающаяся для него, пока, из чисто эмоционального восприятия мыслей с подтекстом, улыбок, ответов одними только глазами или губами? Нестандартные реплики? Мимолетная нарочитая вульгарность, которая, кроме как для «красного словца», не воспринимается?»

Часы пропели шесть раз. Вдруг, что-то большое и мягкое накрыло его, овладевая губами, глазами, ногами — всем телом. Оно, это явление, было настойчиво-мягкое и необыкновенно возбуждающее, требовательное, манящее. А еще — звуки. Звуки, нейтрализующие остатки трезвого мышления.

«Сирена, — мелькнула мысль. — Бедный я Одиссей! А быть может, богатый?..» Потом все превратилось в бешеный танец, рассекаемый вспышками огня в камине, грохотом падающего кресла, болью от резкого движения по жесткому ворсу ковра и, главное, ощущением собственной мужской силы.

За завтраком, у кухонного стола, Людмила сидела с мокрыми после душа волосами и медленными глотками, не отрывая взгляда от лица Наума, отпивала кофе. «Таких глаз я еще у нее не видел, — подумал Наум. — Что говорят они?.. Нет, они не говорят, они — просто зеркало ее состояния». Наверное, эти мысли отразились на его лице, потому что последовало:

- Мне надо поставить глаза на место.

- То есть?

- Они сейчас непозволительно болтливы. Между прочим, с твоими очами тоже неприлично выходить на люди; они как после глубокого похмелья.

- Ты не догадываешься, чего, точнее кого я так много выпил? Если следовать традиции нашей с тобой Родины, то клин похмелья выбивают клином. Ты намекаешь на это?

- Нет уж, оставь свой клин при себе, а мне пора на работу. Что же касается последних оставшихся у тебя сил, побереги их для грядущих подвигов. Я имею в виду, что стал слишком популярной личностью среди некоторых работников советского посольства. Не секрет, что все тайны государственного масштаба распространяются, как минимум, со скоростью звука. Не могу понять, что за возня там происходит, но уж слишком часто произноситься твое имя.

- Ничего мудреного, оно и на страницах газет мелькает.

- Дай бог, чтобы только это. Но уголовные дела не вызывают особого интереса у ленивых дипработников. Что ты еще натворил?

- Чист, как стеклышко. Думаю, Скотленд-Ярд направил документы о моем задержании в Англии в связи с незавершением дела о смерти дяди и Моррисона.

- В любом случае, будь готов к приглашению в посольство.

Оставшись один, Наум подошел к зеркалу и без воодушевления посмотрел на отросшую за ночь щетину и красные от бессонной ночи глаза. «Точно бомж с похмелья. Что она сказала о приглашении в посольство? Собственно, что удивительного в этом, если верноподданный их страны оказывается участником громкого уголовного дела, пусть всего-навсего в качестве свидетеля, и нужно получить достоверную информацию из первых уст, и оказать посильное содействие».

Приглашение не заставило себя долго ждать: около десяти часов утра раздался телефонный звонок, и спокойный мужской голос попросил зайти в посольство между двумя и четырьмя часами пополудни. Собеседник положил трубку, не дожидаясь ни вопросов, ни ответа.

ГЛАВА 2

Старый особняк на Кенсингтон Палас Гарден, бдительные английские полицейские снаружи и строго-внимательные лица отечественной охраны, молодой человек с несколькими папками в руке, нетерпеливо перебирающий ногами перед Наумом и, наконец, небольшой кабинет с высокими, плотно зашторенными окнами.

Хозяин кабинета, работающий при свете настольной лампы, прячет документы в ящик стола и встает навстречу Науму. Среднего роста, крепкого телосложения — о таких принято говорить «крепыш»; взгляд внимательный, изучающий. Пригласил, как бы не для формальной беседы, к журнальному столику.

- Ну что же, Наум Григорьевич, не получился у вас отдых? Сочувствуем. Нанервничались, наверное, как следует, да еще в чужой стране, в незнакомой обстановке. Но здесь вы на Родине, и можете расслабиться.

Наум согласно кивает головой в такт сочувственным замечаниям собеседника, а на последней фразе мелькнула мысль, что нелишне поблагодарить за благоденствие.

- Меня зовут Иван Кузьмич. Пригласили вас, как нетрудно догадаться, чтобы разобраться в случившемся и оказать посильную помощь. Мы располагаем лишь отрывочными сведениями, поэтому попрошу поподробнее рассказать о ваших родственниках и печальном событии того дня.

Наум предполагал ограничиться короткими объяснениями, но собеседник оказался настойчивым — задавал вопросы, просил дополнительных сведений, вновь возвращался к отдельным моментам, — как бы проверяя точность информации, — интересовался мнением о причинах смерти Давида и Моррисона. Беседа, скорее походившая на допрос, длилась не менее трех часов. Наум чувствовал, что от усталости не в состоянии продолжать эту процедуру; голова плохо соображала, начался озноб. Было непростительным ребячеством явиться в посольство как на прогулку, после бессонной ночи. Очевидно, это было заметно и внешне, потому что Иван Кузьмич, наконец, встает, приглашая собеседника проститься.

- Не смею вас больше утомлять, Наум Григорьевич. Мы постараемся помочь вам как можно скорее вернуться в Москву. Но есть просьба: изложите на бумаге все то, что рассказали мне сегодня; сами понимаете — бюрократия. И, пожалуйста, не позднее завтрашнего дня.

Тон просьбы не оставлял места для возражений, тем более, что в кабинете тут же оказался уже знакомый молодой человек с папками, приглашая пройти к выходу.

Первые проблески того, что мозг начинает потихоньку функционировать, появились только дома, под струями горячего душа; тепло постепенно оживляло части тела, проходил озноб и возвращалось спокойствие. Когда часы своим звоном оповестили о наступлении девяти часов вечера, Наум уже спал, и все события прошедших суток проплывали невероятным калейдоскопом в сновидениях: Иван Кузьмич клянется на своем партийном билете, что помощь советским людям за рубежом есть его главная в жизни цель, молодой человек с папками предупреждает, что Людмила Григорьевна арестована до тех пор, пока он не напишет все откровенно, но охранник не выпускает его из посольства. Дверь не открывается, хотя он непрерывно давит на кнопку звонка. Трель, назойливая и почти беспрерывная; Наум начинает понимать, что это в реальности — кто-то стоит у входной двери. Не нащупав в темноте тапочки и прошлепав босыми ногами по холодному полу, он впускает в квартиру Роберта.

- Только не спрашивай, где я был и сколько сейчас времени. Все завтра.

У Наума не было ни сил, ни желания задавать подобные вопросы, поэтому он быстро нырнул под одеяло. И перед тем, как крепко заснуть, успел подумать: «Хорошо, что он вломился не вчера ночью.»

Через стекло, покрытое каплями дождя, молочно-серый утренний свет вползал в комнату. Казалось, что на это действие он израсходовал последние силы и остановился, оставляя в темноте все пространство далее одного шага от окна. Хотя Наум чувствовал себя достаточно отдохнувшим, хотелось еще полежать, оправдывая свою лень возможностью обдумать план на день. Итак, подготовить материал для посольства и переговорить с Беном — это в первую очередь. Что еще? Телефонный звонок все-таки вытащил его из постели. Мужской голос был спокойным и уверенным: «Наум Григорьевич, мы ждем вас в посольстве к четырнадцати часам. С подготовленной информацией».

«Что им так приспичило? Или у работников посольства нет других проблем в Англии?!»

Тем не менее, в указанное время все тот же молодой человек засеменил впереди по коридору, пригласил зайти в комнату, забрал написанное и попросил подождать. Помещение напоминало, скорее, место для отдыха, нежели рабочий кабинет: мягкие кресла, журнальный столик, книжные шкафы, и только в углу, возле окна, приютился небольшой рабочий стол. Ожидание затягивалось.

«Наверняка эта комната прослушивается, — подумал Наум. — Микрофоны могут быть установлены где угодно, но не стоит особо вертеться и проявлять интерес — не исключена и телеаппаратура».

Наконец, минут через тридцать, в комнату зашел мужчина средних лет, худощавый, выше среднего роста, коротко постриженный и без особых примет, если бы не очки с высокими диоптриями, отчего его голубые глаза казались неестественно большими, как у фантастической рыбы или инопланетянина. Говорил Иван Сергеевич, — так он представился, — чуть наклонив голову вперед и к правому плечу, как бы заглядывая в глаза собеседнику и приглашая того ответить таким же вниманием. Через пять-шесть минут беседы Наум почувствовал себя дискомфортно, а еще через некоторое время понял, что вот так, глядя в эти расширенные глазницы, теряет нить разговора и плохо контролирует свои ответы.