Из бездны - Шендеров Герман

– Что ж делать-то? – в пространство спросил Олег, переваривая информацию.

– А что, спастись хочешь?

– Хочу! – горячо кивнул он.

– Тогда надобно их хозяину вернуть.

– А ты, мать, знаешь, как?

– Э-э-э, разбежался! Мне с того какой навар?

– Да я…

– Позжей сочтемся, – перебила бабка. – Сама решу.

– Ты, мать, лоха во мне увидела? Давай-ка на берегу добазаримся.

– Недолго тебе на этом берегу осталось, скоро на тот перевезут. Так, разок выдохнешь и не вдохнешь.

Дыба думал недолго. Слишком свежо было воспоминание о мальчонке с пакетом на голове.

– Согласен! – гаркнул он.

– Ну тогда вот тебе для начала. – Старуха покопалась в складках пальто и извлекла на свет деревянную иконку – с нее на Олега, подняв двоеперстие, требовательно взирал Христос. – С собой носи, у сердца самого. Как почуешь, что наступает шелуха, – молись, отпустит.

– Да я не умею…

– Эх, молодежь! – с досадой крякнула старуха. – Запоминай: «Душу тебе, Спаситель, вверяю, прибереги меня, грешного, прими меня в Царствии Твоем». Повтори!

Дыба повторил, разглядывая облупившуюся краску на маленькой дощечке. И действительно стало легче – точно изнутри вынули какую-то гирю и переложили Спасителю на плечи. «Чай крест таскал и мою ношу подержит», – рассудил Олег.

– И… все? Это поможет?

– Скоро сказка сказывается… Это так, отсрочка. – Левосторонняя старуха пожевала губами, поправила платок на голове, прикрывая редкие седые пряди. – Ты мне скажи… Ты гипнотизеру тому должок вернуть желаешь?

– Спрашиваешь! – кивнул Дыба: ай да бабка!

– Тогда приезжай сегодня в три ночи на кладбище за Малеевкой, у ворот ждать буду. Тама все и расскажу. А сейчас поди – поставь свечку Сайдуласу.

– За здравие, что ль?

– За упокой! – каркнула старуха.

С неожиданной для своего возраста прытью она заковыляла прочь.

– Стой, мать! Звать-тебя как?

– Марлен Демьяновна я! – скрипнула та, по-птичьи обернувшись одной лишь головой.

– Как Дитрих, что ли?

– Как Маркс и Ленин! – отрезала бабка.

* * *

Свечку за упокой Дыба поставил в том же храме. Косясь на дырку в иконостасе, он осторожно приблизился к кануну. Почесал ежик коротких волос, подбирая нужные слова. Наконец воткнул тонкую палочку воска в подсвечник, чиркнул «крикетом» и пробормотал:

– Ну… Это… Короче, Господи, это… рабу твоему Вискасу Сайдуласу чтоб земля стекловатой.

Хрюкнул себе под нос – смешная оговорка получилась. От дыхания Дыбы свечка тут же потухла. Он пощелкал зажигалкой, но то ли фитиль отсырел, то ли еще что – загораться свеча никак не хотела. Сначала думал взять новую, но покумекал и решил: бабка говорила про одну свечку; раз потухла, так оно, наверное, и надо.

Олег вышел из церкви, сел в машину и отправился на рынок – караулить гипнотизера. Свечка свечкой, а старый добрый наезд всяко надежней.

На сердце у Дыбы было неспокойно. Сидя в Широком, который служил ему и транспортом, и офисом, и столовой, он задумчиво жевал купленный на рынке беляш и рассматривал иконку, подсуропленную кривой старушкой. Не забывал и поглядывать на дверь гипнотизерского офиса – никакого движения.

Иисус пузырился, будто побывал под кислотным дождем. Иконка не казалась старой, скорее подпорченной. Жмуры подходить не спешили, словно чуяли, что теперь у Олега есть «крыша». В качестве эксперимента он зачитал, перекатывая куски недожеванного мяса по языку:

– Душу тебе, Спаситель… Как там?.. Поручаю. Убереги меня, неверного, и… это… Короче, помоги мне, лады?

Спаситель взирал строго и беспристрастно, помощью ближнему явно не отягощенный. Дыба прислушался к своим ощущениям. Дышать стало полегче. Может потому, что он протолкнул застрявший в горле кусок беляша хорошим глотком пепси-колы. Жмуры, впрочем, тоже не появлялись – и то хлеб. Иконку он положил на торпедо, под лобовое стекло.

Успокоившись, Олег даже задремал напротив офиса Сайдуласа и, когда очнулся, понял, что опаздывает. Ядовито-зеленые цифры на приборной панели показывали полтретьего. На всех парах он погнал Широкого по трассам к кладбищу.

У ворот уже поджидала Марлен Демьяновна. Пригнувшись к земле, она стояла за пределами светового пятна от единственного на кладбище фонаря. Дыбе на секунду показалось, что старушку сильнее прижало к земле, а на плече у нее сидит…

– Тьфу ты, примерещится же! – сплюнул он: за спиной бабки, растопырив голые ветки, торчал стриженый клен, без листьев походивший на туалетный ершик.

– Явился – не запылился! – недовольно прокомментировала старуха, сунув в руки Дыбе совковую лопату. – Пошли, тут недалече.

Шагая за бабкой сквозь темень ночного кладбища, он не раз и не два запнулся о торчащие тут и там куски оград. Огонек масляной лампы неровно покачивался в руке старухи. Где-то поблизости голодно и отчаянно выли бездомные псы; низко нависало светло-коричневое, в цвет слякоти небо.

– Здесь! – гаркнула старуха. Олег пригляделся и увидел грубо обтесанный деревянный крест-времянку. Бабка ткнула вниз и приказала: – Копай!

– Э, мать, это мы так не договаривались! Я если бы знал – пацанов бы подтянул…

– А срать ты тоже пацанов с собой берешь? Сам давай. Твоя могила – тебе и копать.

– В смысле, моя? – испугался на секунду Дыба и принялся близоруко вглядываться в фанерную табличку, но ничего не смог разглядеть.

– В том смысле, что копать – тебе. А выбрала я ту, что посвежее, – чтоб земля помягче. Рой давай, а то до первых петухов провозимся!

Олег уперся в черенок, вгрызся лопатой в почву – пошло хорошо. Сразу вспомнилась учебка, где старшина заставлял без конца рыть окопы и траншеи. Руки помнили ремесло, работа спорилась.

– А что, Марлен Демьяновна, зачем могила-то? Для Вискаса?

– Для тебя! – скрипнула старуха. Услышав, что лопата остановилась, она вздохнула и принялась объяснять: – Вот скажи, милок, ты смерть-то видел?

– Отож! – возмущенно выдохнул Дыба. – Я же и Афган прошел, и здесь…

– Ты мертвяков видел, это да. А смерть-то саму?

– Кого? Старуху с косой, что ль?

– Ой, дурак… Смерть как явление видел? Ну, вот когда электричество – искру видно, когда взрыв – вспышку, когда горит что – пламя. А когда умирают?

– Ну…

– То-то же. А ты не думал, дурак, что целая жизнь берет и уходит в никуда? Человек же ж родился, ходить учился, маму-папу слушал, октябрятский значок получил, в пионеры посвятили, потом в армию, на завод… А потом его – р-р-раз, и на токарный станок намотало. А оставшаяся жизнь куда?

– Так это… Все! – растерянно пожал плечами Олег, даже перестав копать. Весь он был покрыт сырой черной землей и теперь походил на самого настоящего черта.

– Ага, щас! Ты за свои восемь классов образования про закон сохранения энергии не слышал? – Дыба аж рот открыл – не ожидал от старухи таких познаний в физике. – В никуда ничего не девается. Смерть, ты ж пойми, не отсюда она, не из нашего мира! То таинство великое, чудо мистическое! Кабы вся мощь непрожитой жизни здесь оставалась – разрывало б вокруг все к чертовой матери. А с деток – с младенчика мамкой заспанного али ребятенка утонувшего – и вовсе б котлован оставался, в них-то жизни через край. Самый что ни на есть сок! – Бабка шумно сглотнула. – Смерть – она суть-то человеческую на ту сторону переводит. А что той стороны касалось – землица могильная, доска гробовая, тушка человеческая – оно-то дыхание ее хранит, как эту вашу радияцию.

– А на кой он, этот мирный атом?

– На кой! Опарыши мертвячьи хвори снимают; гвоздь могильный в косяк дверной забивают, чтоб чужак без приглашения не зашел; водой, которой мертвеца омывали, уморить можно, и концов не найдут…

Олег сначала усмехнулся, а потом вспомнил: была у него баба из Новосиба, так та рассказывала, как девчонкой ходила на Клещихинское кладбище собирать снег с могилы артистки Екатерины Савиновой, чтобы растопить в кастрюле и приготовить приворотное зелье. Дома обнаружилось, что часть снега была с мочой, так она не стушевалась, напоила парня желтым зельем. Сама смеялась, а Дыбе стало неприятно: на ровном месте пацана зашкварили.