Революция - Александр Михайлович Бруссуев

будешь жить дальше так, как захочешь.

— А не кажется ли тебе, что ты сейчас не в том положении, чтобы мне угрожать? — разыграла удивление Чаша. — Что, если я не воспользуюсь твоим жалким шансом? Что будет, коль я сейчас примусь рвать тебя на кусочки?

— А вот что! — сказал Тойво и, вытащив некогда связанными руками из-за спины нож, ввел лезвие, словно в податливую мягкую глину, в основание горла поэтессы, прямо между ее ключиц.

Та всплеснула своими крючьями и, отведя голову назад, скосила глаза на рукояти пуукко, торчащей у нее в груди. Она никак не могла поверить в то, что умерла, беззвучно открывала и закрывала рот, уронила на пол свои орудия пыток и, выставив перед собой кисти рук со скрюченными пальцами, смотрела на них, словно не узнавая.

Когда Чаша медленно, будто неохотно, опустилась на грязный земляной пол, Антикайнен сказал ей.

— У тебя был выбор — у меня его не оставалось. Передавай привет Резчику.

Поэтесса конвульсивно содрогнулась, вздохнула и замерла, только левая нога еще какое-то время мелко-мелко подрагивала. Следует признать: неудачно для нее и ее товарища сложился этот визит на Мессу. Сейчас, поди, стоят на ковре перед своим богом и объясняются, как жизнь свою прожили. «Сатана там правит бал, люди гибнут за металл».

Совершенно отвлеченно наблюдая смерть Чаши, Тойво поразился себе, а потом на смену этому чувству пришел испуг. Гибель молодой девушки от его рук совсем его не взволновала! Ладно, убийство «умника» можно объяснить неустойчивым психическим состоянием, вызванным поведением сатанистов. Застреленные на берегу враги — тоже, как бы, неочевидные жертвы: слишком далеко они были. Но живая поэтесса превратилась в мертвую на его глазах!

По идее он сейчас должен заламывать руки и истекать горючими слезами, желудок обязан решительно протестовать и исторгать из себя всю принятую ранее еду, а если таковой нет, то желудочный сок. Ему должно быть плохо!

Да, должно, но плохо не было. Не было и хорошо. Было никак.

Убитая Чаша являлась врагом, причем, врагом откровенным, и этот факт не способствовал появлению сострадания. Антикайнен постарался отбросить от себя все ложные страхи, мол, маньяк он и убийца, и заняться делом. Казнь через повешение никто не отменял!

Еще раньше, будучи на берегу, весь облитый водой, Тойво понимал, какая участь ему уготована. Однако ждать, пока окончательно замерзнет, сложа руки, он не собирался. Парень стащил с торса всю одежду и проделал ножом в нательной рубахе на спине две небольшие прорехи параллельно друг другу. В них он, как в ножны, поместил свой верный пуукко, рукоятью и концом лезвия к телу, и вновь оделся. Теплее от этого, конечно, не сделалось, но не хотелось попадать к врагам совсем уж безнадежно беспомощным.

Несмотря на то, что его поверхностно обыскали, вывернув содержимое всех его карманов, покоящийся между лопаток нож никто не нашел. Ему связали за спиной руки, но это уже не пугало. Едва только враги покинули сарай, оставив его в одиночестве дожидаться визита злобной Чаши, как Тойво, не очень напрягаясь, провел связанные руки через ноги, будто скакалку, тем самым обеспечив себе дополнительную степень свободы, и достал из-за плеча пуукко. Помещенный ручкой между дровами в поленнице, тот легко перерезал путы. Оставалось только дождаться молодую девушку, да предпринять все меры, чтобы она не обнаружила у него обретенную свободу в рамках той несвободы, что имела место.

Вот и дождался.

— Хорошая поэтесса — мертвая поэтесса, — зачем-то сказал Тойво и, не вынимая из ее тела ножа, принялся ее раздевать.

Нет, его целью не было остывающее тело, пусть и прекрасное при жизни — ему нужна была всего лишь одежда. А лезвие он не достал, чтобы кровь из открытой раны не испачкала платье.

Как мог, Антикайнен облачился в женское убранство, сняв свою одежду и свернув ее в узел. Потом прислонил труп Чаши к поленнице и вытащил из ее горла свой пуукко. Кровь потекла, но уже медленно и как-то неохотно. Ее запах пробудил у Тойво позывы к тошноте.

Однако не время для сантиментов и проявления чувств. Следовало немедленно уходить, пока враги не хватились долгого отсутствия своей подельницы.

Антикайнен осторожно выглянул из приоткрытой двери и, неуклюже подобрав подол длинного модного платья, отправился через двор. Одежда поэтессы была тесновата, но это его сейчас не заботило. Его помысел был один — не привлечь к себе внимания.

13. Шюцкор

Лишь только раз на своем пути он оказался замечен кем-то из сатанистов, но тот не посмел к нему обратиться: то ли общение с Чашей считалось недопустимым в этом обществе, то ли от нее и ее закидонов старались держаться подальше. Главное, что в нем не признали ряженого!

Тойво добрался до полянки, где принял свою смерть Финн, и вновь переоделся. В самом деле — женский наряд мало приспособлен, чтобы в нем носиться по лесу. Жаль, что он лишился своего револьвера, но тут уж ничего не попишешь. Теперь надо было добраться до тракта.

Едва Антикайнен двинулся по дороге прочь от зловещей кирхи, как, несмотря на расстояние, до его ушей донесся крик. Точнее, даже, не крик, а какое-то эхо крика. Тотчас же, не пытаясь разобраться в происхождении этого эха, Тойво побежал. Кричать здесь особо было некому, да и повод для вопля мог быть только один: тело поэтессы обнаружили.

Антикайнен не слыл хорошим бегуном, да он никогда и не ставил перед собой задачу научиться быстро и долго бегать. Перебежал с одного места на другое — и хорошо. Отдохнул, как следует, подкрепился, может, подрался слеганца — и дальше побежал. Бегать ему было, конечно, интересно, но не очень. Гораздо занимательнее гонять на лыжах или коньках.

Но в сложившейся ситуации ему ничего другого не оставалось, как мчаться во всю прыть от крайне возмущенных его последним проступком сатанистов. Однако минувшая ночь была насыщена событиями, и они, эти события, отняли у Тойво очень много сил. Голова кружилась, и постоянно подташнивало, ноги передвигались с трудом, как бы он не размахивал руками в помощь. Вилье удрал от конных преследователей, потому что всю жизнь бегал с кем-нибудь наперегонки. У Антикайнена на это сил уже не оставалось. Единственным положительным моментом было то, что ему удалось согреться, избавившись от последствий ночного окоченения.

Наверно, у него от напряжения утратилась вся способность размышлять, потому что звук двигавшейся по дороге повозки заставил его обрадоваться. Организм, отключенный от мозговой активности, вознамерился перевести дух, сесть в телегу и с комфортом уехать прямо