Дочь царского крестника - Сергей Прокопьев

эпизод: студентом из Омска после сессии в конце июня приехал в Троебратное, на подходе к дому слышу – поют. Окно открыто, и плывёт в улицу:

По диким степям Забайкалья,

Где золото роют в горах,

Бродяга, судьбу проклиная,

Тащился с сумой на плечах…

Мама и Музурантов Кузьма Матвеевич – кум отца – поют. У Музурантова сильный тенор… Бывают в жизни моменты, отпечатываются в памяти до мельчайших подробностей. Настолько проникают в душу, стоит лишь тронуть и картина перед глазами… Летний день на закате, родительский дом и песня. Мама красивая в песне. Так-то красивая, а уж когда пела и вовсе внутренним светом преображалась. Повседневное уходило, отдалялось, высвечивалось глубинное, сердечное… Тогда ещё на здоровье не жаловалась. За столом сидят, у мамы на голове косынка, что я из Омска зимой в подарок привёз, отец голову склонил, молча качает в такт…

Отец был крёстным у младшего сына Кузьмы Матвеевича – Фёдора, тот тридцать шестого года рождения. Через год, как на свет Божий появился Федя, японцы бросили Музурантова в тюрьму. Отец говорил: по ошибке, думали, советский разведчик. Пытать они мастаки. Изрядно поиздевались, привязывали за ноги к потолку, иголки под ногти загоняли, требовали назвать сообщников. Музурантов физически крепкий, ражий мужчина, да не выдержал…

Однажды, подвыпив, признался отцу… Освободился он в сорок пятом, как японцев прогнали… Посчастливилось, не убили япошки, убегая из Драгоценки, торопились. С отцом разоткровенничался за столом, рассказал: устав от пыток, хотел назвать сообщником его. Чуть не сорвалось с языка: «Кокушин Ефим Фёдорович». Но вспомнил: они кумовья. Жена Музурантова, Елизавета Васильевна, выпросила у японцев свидание и сообщила мужу: «Кум Кокушин хорошо помогает».

Детей у них было шестеро. Так получилось, мне хоронить Елизавету Васильевну пришлось. Но это уже другая история. Отец ей с сенокосом помогал, свиней, баранов резал… Где словом, где делом поддерживал. Жили по соседству. Отец не бросил товарища в беде… Слова жены о помощи кума сдержали наговор. Мог бы Музурантов порушить жизнь отцу.

Как порушил Ивану Банщикову, мужу моей тётушки по маминой линии – Харитиньи. Это был тот самый Иван Евдокимович Банщиков, который вместе с дядей Сеней был в повстанческом отряде. Вдвоём они командовали штурмом прииска «Воровская». Только уходили в Маньчжурию поврозь. Иван Банщиков на два месяца позже, отлежался в тайге, залечил рану и с группой казаков в шесть или семь человек проскочили кордоны пограничников и перебрались за Аргунь. В Драгоценке Иван Евдокимович женился на моей тётушке Харитинье.

Музурантов назвал его своим сообщником по разведдеятельности в пользу Советского Союза, чтобы японцы хотя бы на время отвязались, перестали пытать. С сыном Банщикова Сашей (что в Германии сейчас живёт, с которым мы залог поднимали в устье Барджаконки) я учился в одном классе. Японцев тот факт, что Иван Банщиков был в повстанческом отряде, а у чекистов на него давний зуб, не остановил. Наверное, посчитали: как хитро законспирировался советский разведчик. Арестовали, и с присущей им изобретательностью принялись пытать и покалечили основательно… Банщиков не оговорил ни себя, ни кого другого, стойко выдержал мучения, в конце концов японцы отпустили его домой умирать. И всего-то месяца три после тюрьмы Иван Евдокимович прожил.

Японцы его в тридцать девятом арестовали, сын Саша только-только родился, грудничком был. Не везло моей тётушке в супружеской жизни. Первый муж, Антон Деревнин, молодым скончался, первенец родился – сын, и вскорости у Антона кровоизлияние в мозг, второго мужа – Банщикова – японцы замучили. Сошлась в 1941-м с Порфирием Сапожниковым, тоже из отряда дяди Сени, вместе бежали из Советского Союза и пришли в Драгоценку. У них родилось двое детей – Алексей и Валентина. Порфирия СМЕРШ в сорок пятом взял по делу о восстании, он отсидел десять лет, потерял ногу в лагере, но почему-то тётушка Харитинья не приняла его после лагеря, умер под Карагандой. Вблизи тех мест, где лагеря отбывал. Может, тётушка привыкла за десять лет без мужа, возраст сказался. Что интересно, когда в пятьдесят четвёртом она с детьми оформлялась на целину в Советский Союз, все дети, все четверо, взяли фамилию первого её мужа – Деревнина. Хотя всего один был Деревнин, второй – Банщиков, а третий сын и единственная дочь – Сапожниковы.

Тётушку Харитинью мы звали тётушка Ханочка. Отец помогал её семье после ареста Порфирия. Зажиточность не порождала в нём скопидомской страсти: набивай свои закрома, тащи всё под себя! Не скупился на поддержку нуждающихся станичников. Для меня он пример подобного бескорыстия. И я счастлив, что были у меня случаи, когда Бог надоумил поступить вот так же. В 1971 году в Омск перевели служить офицера-танкиста Олега, сына маминого родного брата Ивана Петровича Патрина. Я говорил выше, что у забайкальцев в семьях случалось двух сыновей называть одинаковыми именами. У моего деда Петра Павловича Патрина был младший брат Пётр Павлович. И у отца Олега – Ивана Петровича – младший брат полный его тёзка, тоже Иван Петрович. Как водится, домашние звали его «Малый», дабы отличать от старшего и на зов одного не срывались оба. Малого Ивана Патрина я упоминал ранее в связи с трагедией в Тыныхэ. Он был женат в Драгоценке на Варваре Павловне Баженовой, отца которой убили каратели в Тыныхэ, дядю задушили уздечкой, а брат Алёша лишился рассудка.

Олег окончил танковое училище в Казани, служил в группе войск в Германии, участвовал в августе 1968 года в событиях в Чехословакии. Едва не погиб. Чутьё ли спасло, или реакция боксёра выручила, а скорее – молитва матери хранила. Олег и двое солдат шли патрульной группой. «Время не ночное, сумерки, – описывал случай Олег, – но чехи рано спать ложатся. Улицы уже опустели. Как я его почувствовал?» Нападавший стоял в тени за деревом и как только патруль миновал его укрытие, сделал замах. «Я ничего не услышал, просто вдруг тревогой мысль: сзади опасность». Олег дёрнулся вперёд и в сторону, и страшный удар обрушился на плечо… Ломом целил народный мститель в голову… Фуражка навряд ли спасла бы офицера, не уклонись Олег… Отделался переломом ключицы… А чех, бросив ломик, пустился наутёк в проулок… Он прекрасно знал: советским стрелять строго запрещено…

Отлежавшись в госпитале, отдохнув в Гаграх, Олег попал в Германию, оттуда в 1972-м перевели в Омск, в часть, что в посёлке Светлый. Мы с Олегом с первой встречи в Омске душевно сблизились. Часто потом или он ко мне домой приезжал, или я к нему. С ним всегда праздник – солнечный был человек! Редкий