Тёмный рыцарь - Пол Догерти

Эдмунд де Пейн стоял на кладбище, между стеной, ограждавшей церковь Святого Андрея в Холборне, и подворьем Ордена рыцарей Храма с расположенной на нем закругленной церковью, главным зданием — наполовину каменным, наполовину деревянным, — казармами, гостевыми палатами, оружейными, кладовыми и прочими надворным постройками. В изумлении смотрел он на большой дубовый гроб, свисавший на толстых цепях с ветвей древнего, покрытого многочисленными наростами тиса. Повсюду вокруг него располагались могилы рыцарей-тамплиеров и тех, кто служил им, но эта могила не имела себе равных: то был гроб знаменитого графа, отлученного от Церкви и умершего без покаяния, а потому и телу его было отказано в погребении в освященной земле до тех пор, пока Папа Римский не снимет с него вечное проклятие. Огромное покрывало из бычьей шкуры, выкрашенное в кроваво-красный цвет, постепенно блекло под дождем и снегом, а звенья огромных цепей покрывались ржавчиной. Гроб слегка раскачивался, поскрипывая, будто внутри него не могла упокоиться черная душа, все стремилась вырваться обратно в этот мир.

Де Пейн обстругивал палочку, найденную им, когда он разглядывал землю под гробом. За этим клочком земли кто-то старательно ухаживал: ни крапивы, ни иных сорных трав с густо переплетенными корнями здесь было не найти. Землю тщательно выскребли граблями, ползучие, похожие на змей корни, были вырваны, комки земли разбиты, и теперь на этом участке зеленел маленький лужок, на котором пестрели ромашки, незабудки и вероника. Де Пейн присел на корточки, вдыхая аромат цветов. Хотя стоял уже октябрь, осень пришла в эти края поздно, и прелесть цветущего лета еще не успела увянуть. Рыцарь возблагодарил Бога за мягкую погоду и осенил себя крестным знамением. Он и его товарищи, выехав из аббатства святого Эдмунда, направились на юг, стараясь держаться, где возможно, старых римских дорог. Перед выездом они купили верховых и вьючных лошадей, мулов и необходимую сбрую. Ехали всегда от заутрени до вечерни, а перед наступлением темноты искали пристанища в каком-нибудь монастыре, церкви, странноприимном доме, а то и в трактире, где зачастую останавливались паломники. В Лондон они въехали с востока, у вознесшейся ввысь белой башни, возведенной норманнским завоевателем Вильгельмом,[104] и проехали по северному берегу Темзы мимо замков Монфише[105] и Бейнар,[106] через весь Ньюгейт,[107] до самого подворья ордена.

С тех пор прошло уже девять дней. Беррингтон, который чувствовал себя здесь уже полным хозяином, созвал сенешалей, писцов и судей конгрегации. Он, осмотрев все здания на подворье, выбрал, где разместиться ему со спутниками (кроме Изабеллы: она поселилась в усадьбе епископа Линкольнского, хорошо укрепленном поместье, до которого от подворья тамплиеров было рукой подать).

Спустя два дня после приезда их вызвали к королю в Вестминстер. Они отстояли молебен в церкви Святого Павла, а когда выходили оттуда, каменщики, резчики, плотники ринулись на леса, окружавшие еще недостроенный храм. Потом, в разгорающемся свете дня, тамплиеры въехали в северные ворота дворца. Огромный двор был полон сокольничими, на перчатках которых сидели соколы с колпачками на глазах. Егеря суетились вокруг волкодавов и жесткошерстых терьеров. Конюхи и слуги обихаживали коней — боевых скакунов и смирных лошадок под дамскими седлами. Тамплиеры спешились и стали проталкиваться сквозь толпы писарей, дворцовой челяди, простых воинов и королевских посыльных. По коридорам с высокими сводами добрались до королевских покоев, где стены были увешаны новенькими шпалерами алого цвета, а между ними сверкали королевские гербы. В дальнем конце зала стоял на возвышении стол под расшитым золотом балдахином, вокруг стола — кресла с высокими спинками и табуреты. По обе стороны большого стола были расставлены раскладные столики, на которых громоздились свитки пергамента, ванночки с воском для печатей, листы чистого тонкого пергамента, книги в массивных переплетах и шкатулки со стальными кольцами на крышках. Метался по стенам свет факелов, мерцали свечи в больших канделябрах, потрескивали и курились дымом жаровни. Теплый воздух в зале был насыщен ароматом благовоний.

Им пришлось дожидаться, пока рев труб и приветственные крики придворных не возвестили о прибытии короля. Стефан вошел в зал; на нём был короткий плащ красновато-коричневого цвета, заколотый на плече брошью с крупными самоцветами, под плащом — длинная красная рубаха, расшитая золотыми цветами и скрепленная у шеи серебряной застежкой. Ярко-красные короткие штаны в обтяжку и сапоги из черной кожи, все еще со шпорами, были забрызганы кровью и грязью — как и подобало охотнику. Короля сопровождал секретарь с лицом мучнистого цвета, одетый во все черное, и это одеяние лишь подчеркивало мелкие, какие-то сплющенные черты лица, над которым нависала копна волос с аккуратно выбритой тонзурой. Следом вошли еще придворные, но они остановились у дверей. Стефан плюхнулся в кресло, стоявшее по центру большого стола, секретарь занял место справа от него. Беррингтону и его спутникам велели подойти и занять места за тем же столом. Король за последнее время побледнел, исхудал. Было совершенно очевидно, что смерть сына подкосила его, однако он не склонен был винить рыцарей.

— Мой сын пал жертвой убийц, — прошептал он, как только Беррингтон закончил свой доклад. Лицо короля просветлело, когда он встретил сочувственную улыбку Изабеллы. — Да, да! — Он взмахнул рукой. — Моя госпожа, вы с братом непременно должны отобедать со мной, но это позднее, а пока… — он кивнул де Пейну, испытавшему укол ревности и разочарования из-за того, что не удостоился приглашения. — Расскажите мне все еще раз. Расскажите, как это произошло.

Де Пейн описал смерть Санлиса и Евстахия, прибавив к этому краткий рассказ о покушении на его собственную жизнь в лесу близ аббатства. Выслушав его до конца, Стефан кивнул и что-то прошептал секретарю, затем поднял руку, требуя внимания.

— Мы провели новые розыски. — Король потер рукой лицо. — Начальники портов и судебные чиновники ничего не сообщили о въезде Уокина в Англию, хотя, — прибавил он задумчиво, — на побережье не счесть укромных бухточек, таких, как Оруэлл. Все наши старания ни к чему не привели. И все же, — продолжил король, — Генри Уокин, бывший тамплиер, должен быть во всеуслышание объявлен utlegatum, — вне закона, без уточнения вины. По приказу короля и совета он подлежит казни на месте, без суда, как только его обнаружат. За его голову объявляется награда в сто фунтов стерлингов,[108] а за поимку живьем — двести фунтов. Этот указ будет доведен до каждого шерифа и портового судьи, а также вывешен на всеобщее обозрение на кресте у собора Святого Павла и в Чипсайде.[109] Живым или мертвым — пробормотал король, — живым или мертвым, но этого волка мне доставить!

Затем де Пейн, Майель и Парменио отправились на орденское подворье и ждали, пока ранним вечером не воротились Беррингтон и Изабелла, восторгающиеся королем и взахлеб рассказывающие об оказанной им милости. В тот вечер события приняли новый оборот. Беррингтон вновь предложил предоставить заниматься поисками Уокина охотникам за королевским вознаграждением. Де Пейн, однако, упорно стоял на своём, памятуя о покушении на свою жизнь. В конце концов порешили: Беррингтон продолжает исполнять обязанности магистра английской конгрегации Ордена рыцарей Храма. Майель будет помогать ему и служить полномочным представителем в местных общинах ордена. А Парменио и де Пейн тем временем продолжат охоту на Уокина.

Де Пейн отшвырнул оструганную палочку и неспешно обошел вокруг тиса с подвешенным на нём зловещим грузом. Беррингтон и Майель частенько приходили сюда. Де Пейн не знал, что именно влекло их в это мрачное место. Возможно, они всего лишь отдавали дань уважения памяти выдающегося вождя. Оба ветерана доселе считали Мандевиля непревзойденным воителем и упорно твердили, что покойного графа нельзя винить за грехи некоторых его сторонников. Побывал здесь и Парменио, хотя, как заметил де Пейн, генуэзец все время держался на некотором расстоянии и ни разу не подошел к дереву близко. Зато он стал любезнее и то и дело предлагал де Пейну прогуляться. Эдмунд обернулся, заслышав какой-то легкий шум за спиной, и увидел Парменио, сжимавшего рукоять кинжала.

— Как это понимать? — Де Пейн подошел к лекарю. — Ты что же, и здесь опасаешься нападения? Отчего ты хватаешься за оружие?

Генуэзец поднял обе руки и широко улыбнулся.

— Когда поблизости дьявол, я, — он погладил крестообразную рукоять кинжала, — прошу защиты у Бога и его ангелов.

— Защиты от чего? — стал допытываться де Пейн. — В чем дело, Парменио? — Он наклонился, вплотную приблизив свое лицо к лицу генуэзца. — Что заставляет тебя заниматься всем этим с таким упорством, забывая обо всем остальном? Ты оказался в чужой стране, совсем незнакомой. И, словно гончая, рвешься вперед, ничто не может сбить тебя со следа.