Весь мир театр - Борис Акунин

Лимбаха сегодня он действительно на премьере не видел и сделал единственно возможный логический вывод. Корнету незачем вести осаду крепости, коли она уже взята. Должно быть, ждет в номере с цветами и шампанским. Ну и пожалуйста. Как говорится, мягкой вам перины!

После актеров драматурга поздравляли гости, очень немногочисленные — банкет был «для своих». Подошли влиятельные рецензенты, которых Эраст Петрович видел в ложе, роняли снисходительные комплименты. Затем его взяли под локти два в высшей степени обходительных господина, один в пенсне, второй в душистой бороде. Этих интересовало, нет ли у него в запасе или «в проэкте» других сочинений. Тут же подлетел Штерн, шутливо погрозил пальцем:

— Владимир Иванович, Константин Сергеевич, авторов не воровать! Не то отравлю обоих, как Сальери Моцарта!

Последним, когда все уже вернулись за стол, приблизился покровитель муз Шустров. Этот комплиментов не говорил, сразу взял быка за рога:

— А могли бы вы сделать сценариус из японской жизни?

— Что, п-простите? Я не знаю этого слова.

— «Сценариусом» называется кинематографическая пьеса. Это новая идея в сфере киносъемки. Подробное изложение действия, с драматургией, с подробно расписанными картинами.

Фандорин удивился:

— Но зачем? Насколько я знаю, киносъемщик просто говорит исполнителям, как встать и куда двигаться. Диалогов все равно нет, а сюжет может меняться в з-зависи-мости от денег, погоды, занятости актеров.

— Так было прежде. Но скоро всё переменится. Мы поговорим об этом позже.

Режиссер стучал вилкой по бокалу, звал миллионера:

— Андрей Гордеевич, вы желали сказать речь! Самое время, все в сборе!

Как раз явился и сердцеед Газонов, лоснясь ежиком отросших волос. Сел, наглец, рядом с Элизой, которая ласково ему что-то сказала. Хотя где еще сидеть исполнителю главной мужской роли?

Эраста Петровича тоже усадили на почетное место, с противоположного торца, около режиссера.

Господин Шустров начал спич в обычной манере, то есть без преамбул и цветистостей.

— Дамы и господа, спектакль хороший, о нем будут писать и говорить. Я вновь убедился, что правильно рассчитал, поставив на Ноя Ноевича и всю вашу труппу. Особенно порадовала меня госпожа Альтаирская-Луантэн, которую ожидает великое будущее… Если мы найдем общий язык, — прибавил он после паузы, пристально глядя на Элизу. — Позвольте сделать вам, сударыня, небольшой символический подарок, смысл которого я объясню чуть позднее.

Он вынул из кармана бархатный футляр, а оттуда очень тонко сделанную розу красноватого золота.

— Какая прелесть! — воскликнула Элиза. — Что за мастер исполнил такую филигранную работу?

— Имя этого мастера — природа, — ответил ей предприниматель. — Вы держите в руках живой бутон, опыленный слоем золотой пыльцы — новейшая технология. Благодаря пленке из золота красота живого цветка стала вечной. Он не увянет никогда.

Все захлопали, но капиталист поднял руку.

— Пришло время разъяснить главную цель создания нашей «Театрально-кинематографической компании». Я решил вложить деньги в вашу труппу, потому что Ной Ноевич первым из театральных деятелей осознал, что истинно грандиозный успех невозможен без сенсационности. Но это лишь первый этап. Теперь, когда о «Ноевом ковчеге» пишут газеты обеих столиц, я предполагаю вывести вашу известность на более высокий уровень — сначала всероссийский, а затем и всемирный. Сделать это при помощи театральных гастролей невозможно, но есть иное средство: кинематограф.

— Вы хотите снимать наши спектакли на пленку? — спросил Штерн. — Но как же звук, слова?

— Нет, мы с моим компаньоном хотим создать кинематограф нового типа, который станет полноправным искусством. Сценариусы будут сочиняться литераторами с именем. Играть в фильмах мы пригласим не случайных людей, а первоклассных актеров. Мы не будем, как другие, довольствоваться картонными или холщовыми декорациями. Но самое главное — мы заставим миллионы людей полюбить лица наших «старов». Это американское слово значит «звезда». О, у этой концепции огромное будущее! Игра выдающегося театрального актера подобна живому цветку — она очаровывает, но чары заканчиваются, когда закрывается занавес. Я же хочу сделать ваше искусство нетленным при помощи золотой пленки. Что вы об этом думаете?

Все молчали, многие обернулись к Штерну. Тот поднялся. Было видно, что он не хочет расстраивать благодетеля.

— М-м-м… Почтеннейший Андрей Гордеевич, я понимаю ваше желание иметь большую прибыль, оно естественно для предпринимателя. Я и сам, видит Бог, никогда не упускаю случая подоить золотую телочку. — По комнате прокатился смешок, и Ной Ноевич комично склонил голову: мол, грешен, грешен. — Но разве вас не устраивают результаты наших московских гастролей? Думаю, таких сборов не знавал еще ни один театр, не в обиду друзьям из Художественного будь сказано. Сегодняшняя премьера дала более десяти тысяч! Разумеется, будет только справедливо, если прибыль мы станем делить с приютившей нас компанией во взаимовыгодной пропорции.

— Десять тысяч рублей? — повторил Шустров. — Это смешно. Удачную фильму посмотрит не менее миллиона человек, каждый заплатит в кассу в среднем полтинник. Минус затраты на производство и комиссия театровла-дельцев, плюс продажа за границу и торговля фотооткрытками — чистого барыша выйдет не меньше двухсот тысяч.

— Сколько? — ахнул Мефистов.

— А в год мы намерены производить таких картин не менее дюжины. Вот и считайте, — спокойно продолжил Андрей Гордеевич. — Притом учтите, господа, что «стар» будет получать у нас до трехсот рублей за день съемки, актер второго плана вроде господина Разумовского или госпожи Регининой — сто, третьего плана — пятьдесят. И это не считая всенародного обожания, которое обеспечит наша собственная пресса вкупе с гениальным даром Ноя Ноевича создавать сенсации.

Внезапно поднялась Элиза. Ее лицо пылало вдохновением, в высокой прическе мерцали жемчужные капельки.

— Где во главе угла оказываются деньги, настоящему искусству конец! Вы подарили мне эту розу, и она, конечно, прекрасна, но вы ошибаетесь, когда называете ее живой! Она умерла, как только вы подвергли ее золотому плену! Она превратилась в мумию цветка! То же и с вашим кинематографом. Театр — это жизнь! И, как всякая жизнь, он одномоментен, неповторим. Точно такого мгновения никогда больше не будет, оно неостановимо, и именно поэтому прекрасно. Вы, фаусты, мечтающие остановить прекрасное мгновение, не возьмете в толк, что зафиксировать красоту нельзя, она тут же умрет. Об этом и пьеса, которую мы сегодня сыграли! Поймите, Андрей Гордеевич, вечность и бессмертие — враги искусства, я боюсь их! Спектакль может быть хорошим или плохим, но он живой. А фильма — это муха в янтаре. Совсем как живая, только мертвая. Никогда, вы слышите, ни-когда не стану я играть перед этим вашим ящиком с его стеклянным зраком!

Боже, до чего она была хороша в этот миг! Эраст Петрович прижал к левому боку ладонь — защемило сердце. Он отвел глаза, сказал себе: «Да, она прекрасна, она — волшебство и чудо, но она не твоя, она тебе чужая. Не поддавайся слабости, не теряй достоинства».

Надо сказать, что математически сухое выступление Шустрова мало кому понравилось. Предпринимателю если и похлопали, то из вежливости, а вот страстную речь Элизы встретили одобрительными криками и рукоплесканиями.

Гранд-дама Регинина громко спросила:

— Стало быть, сударь, вы расцениваете меня втрое дешевле, чем госпожу Альтаирскую?

— Не вас, — стал объяснять ей предприниматель, — а весомость вашего амплуа. Видите ли, я намерен активно использовать при съемке новый прием под названием «блоу-ап», то есть показ лица актера во весь экран. Для этой техники предпочтительны лица безупречно привлекательные и молодые…

— …А старые хрычи и хрычовки вроде нас с вами, Василисочка, кинематографическому бизнэсу не интересны, — подхватил резонер. — Нас выкинут, как изношенные башмаки. Однако на все воля Божья. Я старый калач, и от бабушки ушел, и от дедушки, а от кинематографа подавно укачусь. Правда, лисичка-сестричка? — обратился он к своей соседке Лисицкой.

Но та смотрела не на Разумовского, а на миллионера, улыбаясь ему приятнейшим образом.

— Скажите, милый Андрей Гордеевич, а намерены ли вы делать картины готического направления? Я читала в газете, что американская публика полюбила фильмы про вампирш, колдуний и ведьм.

Поразительная все-таки у господина Шустрова была особенность — учтивейшим тоном говорить людям ужасные вещи:

— Мы думаем об этом, мадам. Но исследования показывают, что даже отрицательная героиня, будь то колдунья либо вампирша, должна обладать привлекательной внешностью. Иначе публика не станет покупать билеты. Думаю, с вашим специфическим лицом крупного плана лучше избегать.