Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

Ящерки, перед которыми я чувствовала вину за вынужденную недельную голодовку, ни взглядом, ни чем иным не дали мне понять своей обиды, и я особенно тщательно и долго кормила их, выхватывая фонарями круги света на крыше. Кое-где я заметила сероватые полоски паутины. Надо бы завтра продолжить успокаивающие хозяйственные тенденции, раздобыть где-нибудь метлу или ветвь какого-нибудь растения попушистее и смести ее с углов.

Я была крайне удовлетворена тем, что с Арно можно просто изредка общаться. Периодически заглядывать к нему проверить почту, не скрываясь появляться на нашем пляжике, вести светские беседы ни о чем, или без всякой боли по несколько дней вообще не видеться. Похоже, такие отношения — самое разумное, что можно сделать, и француза они тоже полностью устраивают. В конце концов, затевать на таком малом пространстве, как наш пляж, сложные манипуляции с тем, чтобы избегать друг друга, было бы всем очень утомительно. Особенно учитывая, что ни один из нас не собирается отсюда никуда уезжать. 

17

Следующие несколько дней проходят размеренно и спокойно. Пойти на наш с Арно маленький пляжик я пока так и не осмеливаюсь и купаюсь с камней у дома. Ко всему можно приноровиться, и теперь эти купания обходятся мне всего в несколько незначительных царапин. С назойливыми тайскими девчонками я договорилась, чтобы они приходили лишь два раза в неделю: Бой сопровождает их, приносит баллон воды и арбуз, Май и Ну запрещено готовить, и они вяло метут вениками по и без того чистой террасе. Стиркой я теперь занимаюсь сама, пыль в доме почему-то вообще не скапливается (или, возможно, просто выдувается ветрами?), а питаюсь я в основном фруктами. Пару раз я заходила к Лучано в ресторан, специально в неурочное время: Ингрид лишь морщилась, поглядывая на часы. Как и многие старушки, она принимает пищу только в строго отведенное время и при известной моей ловкости ни разу не смогла составить мне компании. Болтать с ней мне последние дни неохота. Тем более, что после того, как я опять передумала ехать за покупками в город, она слегка обижена, и мне пришлось бы извиняться и успокаивать ее.

Большую часть дня я провожу либо в гамаке, часами наблюдая облака, либо за хозяйственными делами. Ящерицы от моего затворничества в полном восторге: кормежка проходит дольше обычного и ровно по расписанию. Все эти дни я хорошо сплю. Ну или почти хорошо. Я завела привычку закрывать ставни в спальне, и злосчастная Венера теперь не может достать меня. Продолжаются ли ночами так напугавшие меня шорохи в доме, я не знаю. Я перестала к ним прислушиваться. Как мне удалось выяснить в ресторане, вора-убийцу так и не нашли, но по версии следствия, он скорее всего уже покинул наш пляж.

Пару раз мне вспоминались письма, полученные от Жанны и Ляли. Мне стыдно, но я ни капли не скучаю по ним, более того — испытываю колоссальное облегчение от того, что нахожусь вне зоны досягаемости. Протянутые ими нити я без малейшего колебания оборвала: я не получала их писем, на пляже все-таки нет официального интернета, да и вообще мало ли? Я могу быть занята, больна… тропической болезнью. «Как ты там одна тоскуешь, бедненькая?» — Тоскую. Одна. Бедненькая. Пусть лучше так. Шаткий мой баланс и покой мне хочется удержать во что бы то ни стало. Холодные московские щупальца, принадлежащие не им, но безмолвно стоящим за ними городом, до меня почти не достали. Почему «почти»? Потому что даже после такой мелочи, как прочтение пары имэйлов, я проснулась на днях в холодном поту. Мне снились таджики. Шумные, они толпой ввалились в мою московскую квартиру и ринулись затаптывать полы, мыть руки, закурили самокрутки, а один, самый плешивый и самый главный из них, преспокойно затушил окурок о стену. «Вся-равна таперь обою буде клеить», пояснил он, и, схватившись за голову, я выбежала в коридор. Вернувшись же, я обнаружила, что по всем стенам расцветают жуткие багровые цветы. «Это не мои обои!», закричала я. «А чья?», не соглашались таджики. «Не мои!» Но таджики щерились отсутствующими зубами и продолжали кивать: «Твоя, твоя, твоя…»

В ужасе распахнув глаза, я еще долго лежала, глядя в темноту перед собой, слушая, как тропическая ночь успокаивает меня цикадами и плеском прибоя и недоумевая: как я вообще когда-нибудь вернусь в ту жизнь?

Черная дыра отзывчива до умиления. Все эти дни она ведет себя спокойно, Зов опять прошел. Я стараюсь не думать о нем, так же, как не думаю ни о Москве, ни о гадалке, ни о том, что дальше буду делать со своей жизнью. Ладони сложены над головой, как в детстве, меня нельзя осалить, я в домике, в самом буквальном смысле слова, и называется он «Вилла Пратьяхара». Арно пару раз мелькал где-то вдали, но я не покидала своей террасы. Один раз я видела его на закате, он плыл в своей лодке, мотор мягко урчал, его звуки почти не доносились до меня, их относило в другую сторону.

На третий или четвертый день (хороший признак — я опять запуталась в календаре) я решаюсь, наконец, на вылазку на наш галечный пляж.

Кустарник так и не успел отрасти, так что расщелину выше моста я преодолеваю без малейшего труда. Спускаюсь, сердце на миг перестает биться, но никакого Арно на пляже не оказывается. Оно и к лучшему. Хотя, чего скрывать, я ловлю себя на том, что разочарована. В душе-то мне, конечно бы, хотелось, чтобы француз ждал меня здесь всегда, чтобы он был, словно вырезанный из картона, не имеющий никакой своей жизни, приклеенный к скалам и оживающий лишь при моем появлении.

Подперев спиной скалу, я устраиваюсь в ее тени, для чего приходится поджать ноги: в полдень тень безжалостно коротка. Я захватила с собой блокнот, и рука сама что-то рисует на его страницах, в то время как глаза мои почти не опускаются на бумагу, бродя по горизонту. Солнце палит самым нещадным образом. Чаек в Тайланде, по всей видимости, нет, но какая-то крупная птица парит высоко в слепящей голубизне неба. Я решаю искупаться.

Плаваю я долго. Подводное течение постепенно относит меня за скалу, и внезапно я замечаю на ней небольшие отверстия пещер. Перед одной из них на камнях валяются забытые кем-то тряпки. Надо же, значит туда можно как-то добраться с суши? Надо бы разведать путь, это будет похоже на маленькое путешествие, а возможно я найду там нашего вора? Или лэптоп писателя? Ингрид будет в восторге.

К своему пляжу я подплываю на спине, руки расслаблены и вытянуты вдоль тела, ноги делают лягушачьи движения, проталкивая тело вперед.

— Не ударься головой о камень, ты плывешь прямо на него, — раздается с берега слегка грассирующий голос.

Я прикрываю глаза, и пресловутый комок в животе немедленно оживает. Вот дьявол, словно неведомая тропическая инфекция в спящем состоянии, он, оказывается, все эти дни там так и жил! Я выбираюсь на берег. Ноги после длительного купания еле слушаются, оступаясь о гальку, руки балансируют в воздухе, по лицу стекают струи воды. Самоуверенный француз занял мою тень, сложил ноги в позе лотоса, облокотился спиной о камни и преспокойно листает мой блокнот.

— Ты рисуешь? Я не знал.

Чтобы скрыть охватившее меня смущение я делаю вид, что мне в ухо забилась вода и прыгаю на одной ноге. Арно кидает мне полотенце и чуть подвигается, освобождая мне место в тени. Я присаживаюсь и мы оказываемся настолько близко — разве что не касаемся плечами, — что у меня внезапно пропадает голос, и я вынуждена встать и перелечь подальше, на палящее солнце.

— Да нет. Не рисую. Это так, остаточные явления, эскизы прошлой жизни.

— Эскизы чего? — не понимает француз.

— Ну, прошлой жизни. Когда-то я была дизайнером. Давно. Сама не знаю, почему сегодня вдруг начала рисовать. Это наброски светильников. — Перевернувшись на живот, я подтягиваю к себе блокнот. — Видишь, это типа такие странные лампы. Белое — это фарфоровые абажуры, черные змеи — это цепи, навроде готических, замковых. Контраст белого и черного, чистого и порочного, невесомости и тяжести, дня и ночи, инь и янь…

— Женского и мужского?.. — продолжает перечень Арно.

Я поворачиваю голову, проверяя, не издевается ли он, но глаза его устремлены на блокнотную страницу и совершенно серьезны. Он внимательно разглядывает мою штриховку.

— Ну если хочешь, то да, женского и мужского. Хотя это очень французский подход.

Арно удивленно поднимает брови.

— А какой тут будет русский подход?

— А русский подход — это такой, что всё это вообще никому не нужно. Инь-янь, женское-мужское… Я уже лет семь как ничего не дизайню. Моя галерея превратилась в магазин, продаю итальянские шедевры, растиражированные массовой промышленностью. Вернее, продавала до недавних пор. Теперь и это никому не нужно.

— Действительно не французский подход… Обычно люди начинают с магазинов, и постепенно превращают их в галереи, а не наоборот. И потом, что значит, никому не нужно? А тебе? Ты разве никто?