Самовар с шампанским - Дарья Донцова

Это пока все, думаю, среди моих знакомых найдется человек, у которого есть мобильный доктора-бизнесмена. Однако у меня не было времени, чтобы обзванивать приятелей, я спешила на самолет. Вернувшись в Москву, надеюсь встретиться с Николаевым и спросить его, не знает ли он, где Яна раздобыла перстень. Людмила Бритвина, которая умерла в самолете, вышла фиктивно замуж за Поля Эвиара. Как-то все в этой истории связано, но я не могу концы с концами свести, носом чую, что бегу в правильном направлении, вот только пока вслепую.

– Нос очень помогает в расследовании, – без намека на иронию согласился Николя. – У меня иногда по шее озноб пробегает. Разговариваю с человеком, который вроде никак к интересующим меня событиям не причастен. Он просто шел мимо места, где человека убили. И вдруг в районе кадыка мурашки бегут, и я сразу понимаю: ба, да это же его рук дело. Ни разу меня шея не подвела!

– А меня нос! – азартно воскликнула я.

– Вот бы ваш нос пришить к моей шее… – протянул Николай.

– Получилось бы не очень красиво, – хихикнула я. – Расскажите про Лоретту.

– Ее мать, Елена… э… ну и фамилия… очень трудная, – пожаловался Николя. – Сейчас по слогам произнесу… Мак… о… ве… тс… каиа! Фу! Справился.

– Маковецкая! – ахнула я.

– Больше смахивает на польскую фамилию, не находишь? – перешел со мной на «ты» Николя. – Елена очутилась в Париже в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году, приехала из СССР для участия в ярмарке сельхозпродукции, работала переводчиком при делегации каких-то чиновников. В Москве у нее остался трехлетний брат Сергей.

Я схватила бутылку минералки и залпом осушила ее.

– Сергей Петрович Маковецкий!

– Именно так, – подтвердил Николя. – Ну, а дальше у нас просто романтическая трагедия. В советские времена выехать за рубеж, да еще во Францию, считалось редким везением, коммунисты не всех выпускали.

– Можешь мне это не объяснять, – остановила я полицейского.

– Каждую группу советских людей обязательно сопровождал сотрудник КГБ, – продолжал Николя, – и с этими чиновниками прибыл Владимир Иванов. В день отлета на родину ни Владимир, ни Елена не вышли из отеля, чтобы сесть в автобус, который должен был везти их в аэропорт. Они ухитрились сбежать, попросили политического убежища и рассказали историю, достойную пера Шекспира. Трехлетний брат Елены на самом деле ее сын от Владимира. Родители Маковецкой записали мальчика как своего ребенка, потому что дочь им наврала, будто переспала с кем-то на вечеринке, была пьяной и не помнит, кто ей сделал малыша. Аборты тогда в СССР запрещались, по медицинским показаниям их делали без наркоза, подпольной же операции Елена испугалась. Родителям до пятого месяца она ничего не говорила. Наивные предки поверили дочке и, чтобы на той не поставили клеймо «шлюха», дали кому надо взятку, внук стал их сыном, Сергеем Петровичем Маковецким. Но девушка нагло обманула мать с отцом: мальчика она родила от кагэбешника Владимира Иванова, который состоял в законном браке с другой женщиной.

Пара ухитрилась провести всех: ни супруга Иванова, ни его начальство, ни родные Елены – никто не догадывался о том, что задумали молодые люди. Маковецкой и Иванову удалось удрать, спрятались они у родной сестры Елены, парижанки Анны Леру, та жила в Париже на бульваре Сен-Жермен, прямо за метро Одеон, в доме, где теперь на первом этаже кинотеатр.

– Там их два, – пробормотала я, – один справа от входа в подземку, другой чуть левее.

– Анна и ее мать имели квартиру над лавкой театральных костюмов, – уточнил Николя.

– Она расположена около лучшей крапери[19] Парижа, которая открыта при ресторане Комптуар. Там такие гречневые блинчики! – воскликнула я. – Но откуда у Елены сестра-парижанка?

Николя отложил вилку.

– Нам кажется, что Вторая мировая война была очень и очень давно. Но нет! Еще живы те, кто помнит ужасы фашизма. В тысяча девятьсот сорок первом году родители отправили сестер Маковецких на Украину в деревню, где жила мать их отца. Лене исполнилось десять, Ане – шесть лет. Двадцать третьего июня в село вошли немецкие войска, мужчин солдаты убили сразу, а женщин и детей увезли в лагерь смерти. Сестричек разделили: Лена попала в один барак, а Аню отвели в другой, где над ней взяла шефство мадам Бернадет Леру, школьная учительница из Парижа.

Девочки Маковецкие выжили в аду, их освободили советские войска. Елена вернулась в Москву, где воссоединилась с родителями. Анну же Бернадет выдала за свою дочь. Дети в лагере голодали, поэтому они переставали расти. В сорок пятом году Анне исполнилось десять лет, но она выглядела на шесть. Бернадет солгала тем, кто выписывал узникам документы:

– Я родила девочку в вагоне по дороге в лагерь, мне удалось спрятать и выкормить ее, случилось чудо, новорожденную не нашли, не убили, не зарегистрировали в администрации.

В суматохе, которая царила в лагере после того, как оттуда сбежало все местное начальство, происхождение малышки, свободно говорившей на французском и называвшей мадам Леру мамой, не вызвало ни малейших сомнений, ей вручили справку об освобождении. Бернадет приехала в Париж, сделала девочке документы, поселилась в шестом округе и постаралась забыть пережитый ужас. Анна пошла в школу, она забыла русский язык, но помнила, что родилась в Москве и что у нее есть сестра. Бернадет не собиралась замуж, рожать детей она не хотела, а Анна мечтала узнать, что случилось с Еленой, и в конце концов учительница через Красный Крест выяснила судьбу старшей девочки. Елена вполне счастливо жила в Москве. Родители Маковецких не погибли на войне, у них рос трехлетний сынишка Сережа.

В 50-е годы СССР существовал обособленно от всего мира, но когда Аня и Лена придумали, как им воссоединиться, Сталин уже умер, состоялся знаменитый съезд компартии, на котором Никита Хрущев прочитал доклад об осуждении культа личности. В воздухе запахло большими переменами, советские люди начали выезжать в зарубежные командировки на Запад. Но в России тех лет было мало мужчин и женщин, свободно говоривших на иностранных языках, переводчики ценились на вес золота. А Елена, находившаяся пять лет в заключении в интернациональном бараке, свободно овладела немецким, польским и французским. Лена категорически не хотела жить в Москве, она любила Владимира и понимала, что тот не может развестись с женой. В СССР в те времена разрушить брак было труднее, чем в католической Италии, но если ее возлюбленный все-таки решится на развод, то Иванова выгонят с работы, он никогда не устроится на приличную службу. И когда они поженятся, жить им в вечной нищете. На родине у влюбленных счастья не будет. Выход один: сбежать к Анне, которая ждала сестру.

Бернадет уговорила журналиста из «Юманите», центрального печатного органа компартии Франции, часто летавшего в СССР в командировки, передавать письма Лене. Это была целая операция, которая закончилась благополучно.

Когда Владимир и Лена попросили политического убежища, к ним сразу примчались корреспонденты. Пара, взявшись за руки, рассказала о своей любви и невозможности завести семью в СССР. А Бернадет и Анна, рыдая, выложили правду про лагерь смерти и про то, что Лена и Аня сестры. Вообще говоря, госпожам Леру могло здорово достаться за обман, за полученное Аней нечестным путем гражданство Франции. Но, услышав историю их жизни, журналисты пришли в неистовый восторг, Бернадет с Анной позвали на телепрограмму, они пришли вместе с Владимиром и Еленой, последние прекрасно говорили по-французски. Рыдали все: гости, ведущий, зрители по ту сторону экрана. Хозяин студии стал задавать Володе и Лене заковыристые вопросы по истории Франции, молодые люди верно ответили на все. И тогда тележурналист, глядя прямо в камеру, заявил: «Эти молодые люди хотят жить счастливо и свободно, они не желают трястись от страха и голода в полицейском СССР. Владимир и Елена любят Францию, блестяще знают ее историю, свободно говорят на языке Виктора Гюго и Онорэ де Бальзака, они интеллигентны, красивы, хорошо воспитаны, их связывает страстная любовь. Бернадет, Анна и Елена выдержали огромные испытания, они выжили в аду. Неужели мы позволим отправить Ромео и Джульетту двадцатого века в СССР, где их расстреляют в подвалах КГБ? Неужели мы так жестоки? Неужели мы сами никогда не любили?»

Назавтра пламенную речь ведущего перепечатали слово в слово вся таблоиды. У мэрии появились демонстранты с плакатами: «Свободу Ромео и Джульетте двадцатого века».

– Дальнейшее понятно, – вздохнула я.

– Владимир и Елена уехали в Мелён, – продолжил Николя.

– Вот тебе и Овернь! – снова не выдержала я. – Всего-то пятьдесят километров от Парижа. Милый городок, известен замком Во-лё-Виконт, который построил Николя Фуке, министр финансов Людовика Четырнадцатого. Дворец называют предшественником Версаля. Фуке очень хотел поразить монарха роскошью, поэтому пригласил короля на новоселье. Людовик приехал, увидел невероятную красоту, позавидовал таланту Фуке, обвинил того в растрате государственной казны и велел заточить его в Бастилию. Считается, что именно Николя Фуке и был той самой таинственной Железной маской, заключенным, чьего лица не видели ни охрана, ни товарищи по тюрьме. Правда, Александр Дюма считал иначе.