Операция «Шейлок». Признание (СИ) - Рот Филип

Так вот как это делается, подумал я. Вот как они это делают. Просто говори, говори все-все-все.

Будьте уверены, я еще долго не умолкал. Говорил, говорил, говорил, подчиняясь порыву, который никак не старался подавить, демонстративно отбросив все сомнения, словно во мне не осталось и следов совести, которая обуздала бы мой бред. Я рассказывал им, что в декабре собирается Всемирный диаспористский конгресс, причем в Базеле, где всего девяносто лет назад проходил первый Всемирный сионистский конгресс. На том первом конгрессе сионистов была лишь пара сотен делегатов, я же стремлюсь собрать вдвое больше, еврейские делегации из всех европейских стран, где израильские ашкеназы скоро вновь заживут той европейской еврейской жизнью, которую почти искоренил Гитлер. Валенса, сказал я им, уже согласился выступить с основным докладом либо прислать жену в качестве своего представителя, если сочтет, что не сможет безопасно выехать из Польши. Внезапно я заговорил об армянах — а об армянах я ничего не знаю.

— Разве армяне пострадали из-за того, будто жили в диаспоре? Нет, они-то жили на своей родине, а турки вторглись и прямо там их перебили. — Затем я услышал, как мой голос восхваляет самого величайшего диаспориста, отца нового движения диаспористов, Ирвинга Берлина: — Меня спрашивают, откуда я взял эту идею. Что ж, она возникла, когда я слушал радио. По радио крутили «Пасхальный парад», и я подумал: да это же проявление еврейского гения, сопоставимое только с Десятью заповедями. Господь дал Моисею Десять заповедей, а затем дал Ирвингу Берлину «Пасхальный парад» и «Белое Рождество». Два праздника, восхваляющих божественную природу Христа — ту божественную природу, которая является главным основанием для еврейского неприятия христианства, и что блестяще проделывает Ирвинг Берлин? Дехристианизирует оба праздника! Пасху он превращает в показ мод, а Рождество — в праздник снега. О крови и казни Христа ни слова — снимем кресты и наденем шляпки![27] Он превращает их религию в шлок[28]. Но проделывает это изящно! Изящно! Так изящно, что гойим даже не подозревают, как с ними разделались. Они восторгаются. Все восторгаются. Особенно евреи. Евреи на дух не переносят Иисуса. Мне вечно кто-нибудь говорит, что Иисус — еврей. А я никогда не верю. Точно так же мне раньше говорили, что Кэри Грант — еврей. Брехня. Евреи не хотят даже слышать об Иисусе. И разве их можно в этом винить? Итак, Бинг Кросби становится возлюбленным Сыном Божьим взамен Иисуса, и евреи — евреи! — ходят и насвистывают песенку о Пасхе! Неужели это такой уж зазорный способ разрядки многовековой вражды? Неужели это порочит чью-либо честь? Если шлокифицированное христианство — это христианство, очищенное от ненависти к евреям, троекратное ура шлоку. Если с заменой Иисуса Христа на снег мои соплеменники станут теплее относиться к Рождеству, то да будет снег, да будет снег, да будет снег![29] Понимаете, к чему я клоню?

«Пасхальным парадом», сказал я им, я горжусь больше, чем победой в Шестидневной войне, а «Белое Рождество», по мне, более прочный залог безопасности, чем израильский ядерный реактор. Если израильтяне когда-нибудь зайдут так далеко, сказал я, что сочтут залогом своего спасения не только переламывание руте, но и применение атомной бомбы, то иудаизм на этом кончится, даже если Государство Израиль уцелеет.

— Евреи просто исчезнут как евреи. Спустя поколение после того, как они применят ядерное оружие ради спасения от своих врагов, на свете больше не будет народа, который отождествляет себя с евреями. Израильтяне спасут свое государство ценой уничтожения своего народа. После этого нравственное выживание навсегда станет для них невозможным; а если так, зачем им вообще выживать в качестве евреев? У них и сейчас уже почти нет способов нравственного выживания. Загнать кучу евреев на клочок земли, со всех сторон осаждаемый ядовитой враждебностью, — какое тут нравственное выживание? Лучше уж быть маргиналами-невротиками, беспокойными ассимиляционистами и всеми прочими, кого сионисты презирают, лучше лишиться государства, чем потерять свое нравственное «я» оттого, что ты развязал ядерную войну. Лучше уж Ирвинг Берлин, чем Ариэль Шарон. Лучше уж Ирвинг Берлин, чем Стена Плача. Лучше уж Ирвинг Берлин, чем Священный Иерусалим! Как связано владение Иерусалимом — именно Иерусалимом, а не любым другим городом — с тем, чтобы быть евреями в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году? Иерусалим — на данный момент самое худшее, что только могло случиться с нами. В прошлом году — в Иерусалиме! В будущем году — в Варшаве! В будущем году — в Бухаресте! В будущем году — в Вильнюсе и Кракове! Послушайте, я знаю, что некоторые называют диаспоризм революционной идеей, но я предлагаю вовсе не революцию, а реставрацию, разворот в обратном направлении, то же самое, чем был когда-то сионизм. Возвращаешься по своим следам до развилки и выбираешь другой путь. Сионизм вернулся вспять слишком далеко, вот в чем проблема сионизма. Сионизм вернулся на распутье рассеяния, а диаспоризм возвращается на распутье сионизма.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я всем сердцем сочувствовал жене Джорджа. Не знаю, что сильнее испытывало ее терпение — страстность моей диаспористской байды или сосредоточенное внимание Джорджа, который, сидя рядом с ней, впитывал мои слова. Наконец-то ее муж заткнулся — но только ради того, чтобы прислушаться к таким речам! Она — то ли чтобы согреться, то ли чтобы сдержаться, — обхватила свои плечи руками и, как женщина, готовая вот-вот заголосить, начала почти незаметно раскачиваться взад-вперед. А в тех самых ее глазах читалось открытым текстом: меня она вынести не в состоянии — даже она, чего только ни перетерпевшая доселе. «Он и без вас извелся, замолчите же. Проваливайте. Чтоб духу вашего не было».

Что ж, отвечу прямо ей, этой женщине со всеми ее страхами. Мойше Пипик так бы и поступил, верно?

— Анна, на вашем месте я тоже отнесся бы к этому скептически. Подумал бы, совсем как вы: ну вот, один из тех писателей, которые совершенно оторваны от реальности. Какие-то нелепые фантазии человека, который ничегошеньки не понимает. Это даже не литература и тем более не политика — а басня, сказка. Вам приходит в голову тысяча причин, по которым диаспоризм обречен на неудачу, и я вам скажу: я знаю эту тысячу причин, знаю даже миллион. Но я приехал сказать вам, сказать Джорджу, сказать Камилю, сказать всем, кто здесь готов меня слушать: диаспоризм не может потерпеть неудачу, потому что ему нельзя потерпеть неудачу, потому что абсурден не диаспоризм, абсурдна его альтернатива — истребление. Сейчас вы смотрите на диаспоризм так, как люди когда-то смотрели на сионизм: это, мол, воздушные замки. Вы думаете, я — очередная жертва безумия, которое здесь творится, безумия с обеих сторон, что это дикое, умопомрачительное, трагическое испытание помутило и мой рассудок. Я вижу, как вам тяжело видеть, что я пробуждаю у Джорджа надежды, которые, как вы точно знаете, — несбыточная утопия, и Джордж тоже втайне знает, что это утопия. Но позвольте показать вам обоим кое-что, полученное мной всего несколько часов назад — возможно, оно вас переубедит. Вот что дал мне престарелый бывший узник Освенцима. — Я достал из пиджака конверт с чеком Смайлсбургера и передал его Анне: — Это вручил мне человек, который так же отчаянно, как и вы, хочет привести этот безумный конфликт к справедливому, благородному и осуществимому решению. Вот его вклад в движение диаспористов.

Увидев чек, Анна засмеялась тихо-тихо, словно это была какая-то шутка для своих, затеянная исключительно, чтобы ее развлечь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Дай посмотреть, — сказал Джордж, но она не отдавала чек. Он устало спросил: — Почему ты смеешься? Не пойми превратно, мне это нравится больше, чем слезы, но почему ты смеешься таким смехом?

— От счастья. От радости. Смеюсь, потому что все закончилось. Завтра же евреи встанут в очередь в авиакассах, чтобы взять билеты до Берлина в один конец. — И она притянула к себе мальчика, чтобы показать ему чек: — Теперь ты до конца своих дней сможешь жить в расчудесной Палестине. Евреи уезжают. Мистер Рот — Моисей наоборот — выведет их из Израиля. Вот деньги на их авиабилеты. — Но бледный, длинноногий, красивый мальчик, даже не покосившись на чек в руке матери, стиснул зубы и резко отшатнулся. Анну это не остановило: чек был лишь предлогом для того, чтобы она могла произнести свою диатрибу. — Отныне палестинский флаг может реять на каждом здании, и все могут вставать по стойке смирно и салютовать ему двадцать раз на дню. Отныне у нас будут наши собственные деньги, с портретом Арафата, отца нашего, наши собственные купюры. В наших карманах забренчат монетки с профилем Абу Нидаля. Я смеюсь, — сказала она, — потому что Палестинский Рай близок.