Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников

ночью три хари и увели. Может, друзья, а? И картину ее эту дурацкую взяли. Которую мы обмывали.

Гавр бросил взгляд на стенку, где висел зловещий «Пророк». Теперь на его месте темнело маслянистое пятно, похожее на страшный омут, в котором только что исчез человек. И «омут» ждал новую жертву, тянул к себе неосторожного пловца, удалившегося от берега. Гавру вдруг на мгновение показалось, почудилось в этом пятне лицо Галины, печально и отрешенно смотрящее на него, словно она уже знала ту великую тайну, недоступную живым, и не могла поведать ее своему другу.

— Ф-фу! — выдохнул он, гоня прочь мысль о том, что Галина мертва. — А вы-то все где были?

— Кто где! — пожал плечами длинный. — Я лично водку кушал. Да чего вы всполошились-то?! Чай, не ЧК, не тридцать седьмой год.

— Хуже, — бросил ему Гавр и пошел к дверям.

— Что хуже-то? — крикнул вслед длинный. — Демократия не нравится?

Навстречу Гавру по коридору шла Вера.

— Пойдем отсюда, — предложил Гавр. — Ни чая, ни кофе не будет… Я хочу показать вам другой мир, сказочный, — неожиданно добавил он.

Вера внимательно посмотрела на него.

— А я хочу домой, — сказала она.

— Ну что вам «дом»? Не убежит он никуда, дождется. Да и нет там ничего интересного.

— В какую же сказку вы меня поведете? — все еще колеблясь, спросила Вера.

— А вот увидите. Ну же, решайтесь. Согласны?

— Да! — И слово это вырвалось против ее воли.

А говорящий перс на ее руках недовольно заметил:

— Тюр-ма…

— Мы все равно должны заехать домой, чтобы накормить Монтигомо, — всполошилась Вера. — И я хотя бы оставлю записку родителям.

— Мне кажется, под моим влиянием вы становитесь более решительной, более самостоятельной, — улыбнулся Гавр.

— Не воображай о себе слишком много! Просто мне интересно.

— Что?

— Что будет дальше.

— Мне и самому хочется об этом знать. Но ни тебе, ни мне будущее неведомо. — Этот разговор они вели уже в такси, которое мчало их в Сокольники.

Они сидели на заднем сиденье, между ними лежал перс Монтигомо, а таксист, улыбнувшись в зеркальце, вставил:

— Да, ребята, когда ты за рулем — о будущем лучше не говорить. Особенно при таком гололеде. Вот вчера мой напарник чуть в трамвай не въехал.

— Что же ему помешало? — поинтересовался Гавр.

— Тормоза. В любом деле главное — надежные тормоза.

— Даже в любви?

Таксист задумался.

— Нет, — решил он наконец. — Тут надо лететь с горы, как снежный ком.

— Здравая мысль, — согласился Гавр, искоса поглядывая на Веру, которая прислушивалась к разговору. Его радовало, что она так просто, первая перешла на «ты».

— И я вам вот что скажу, — добавил словоохотливый таксист. — Любовь должна быть немного безумной. Какие уж тут тормоза, какие дорожные знаки! Нет, закрывай глаза и жми мимо гаишников! — Таксист-философ так увлекся этой темой, что даже развернулся к Гавру, чтобы посмотреть — вполне ли тот уяснил его мысль.

— За дорогой-то все же следите, — посоветовал Гавр. — А то мы и впрямь все тут перевлюбляемся.

Таксист замолчал, а Гавр тихо спросил у Веры:

— А ты любишь кого-нибудь?

— Родителей, — твердо ответила девушка. И добавила: — И вот его, Монтигомо.

— Так быстро?

— Как снежный ком.

— А чем ты вообще занимаешься?

— Учусь. На психологическом факультете.

— Без работы не останешься. Психов вокруг хватает, еще и прибавится. А родители кто?

— Мама врач, папа филолог. Поэт и переводчик. Сегодня, между прочим, его творческий юбилей в Домжуре.

— Как же его фамилия? Пушкин?

— Нет, — ответила Вера, помедлив. — Жуковский. Не улыбайся. Мы — дальние-дальние потомки того самого.

— Понятно. Извини, не читал. Я имею в виду твоего папу.

— Кто же теперь читает стихи? Все только торгуют.

— Верно. Не читают, а считают…

Они проезжали по Староалексеевской, когда таксист снова обернулся к ним, чуть не бросив руль. Видно, засевшая в голову мысль никак не давала покоя.

— Тормоза должны быть в нашем деле и у политиков, — объявил он, багровея. — Но у этой своры не только тормозной — мозговой жидкости нету. И чего я за них голосовал, дурак? Русского человека все время обманывают.

— Но обмануть до конца не могут, — добавил Гавр. — Вы руль-то не отпускайте, коли взяли в руки. А то перехватят. И в трамвай въедем.

— Не боись, сынок! Домчимся с песней.

— Вот-вот. Песня нас и сгубила. Когда поем, к нам и подкрадываются.

Монтигомо проснулся, выпустил коготки и промурлыкал:

— Тюр-ма…

— Точно! — обрадовался таксист. — Тюрьма по ним плачет! Только ведь сбегут за границу, не достанешь.

Минут десять ехали молча, а взволнованный таксист швырял машину налево и направо. Уже въехали в Сокольники, когда он вновь «разродился» тормозной темой:

— Так что, ребята, в любви тормозов быть не должно. В браке — другое дело. Но браки совершаются на небесах. — Тут и Вера, и Гавр вздрогнули. — Кому — в наказание, а кому — в радость. Кто как заслужил. Кстати, есть такая передача на телевидении. Не видели? А что-то мне ваши лица знакомы. — И таксист, развернувшись вполкорпуса, стал разглядывать Веру и Гавра.

— Руль! — заорал ему Гавр, но машину уже закрутило прямо перед будкой ГАИ.

Покружившись некоторое время на обледенелой трассе, она ударилась о борт одиноко стоящего автобуса. Гавра швырнуло к дверце, Монтигомо — на него, а Веру — на них обоих.

— Все! — сказал таксист с каким-то облегчением. — Приехали! Все живы? Дальше пешком дотопаете. Вон капитан идет.

— Ну ты лихач, батя! — только и смог выговорить Гавр. — Тебе бы государством управлять, а не машиной.

— Я же говорил, главное — тормоза! — назидательно ответил таксист.

В квартиру Вера вошла одна, а Гавр остался ждать на лестничной клетке. Она осторожно прошла по коридору и заглянула в комнату. Родители спали сидя, каждый в своем кресле.

— Тсс! — предупредила она Монтигомо, и перс тихо проурчал в ответ свое любимое слово. Потом Вера достала из холодильника молоко, налила его в блюдце. — Объяснишь им все, когда они проснутся, — сказала она. — И не пугай их, пожалуйста.

Вера задумалась, стоя перед зеркалом: правильно ли она поступает? Уйти или остаться? Но сомнения длились недолго. Ее уже так закрутила какая-то сумасшедшая круговерть, что какие вообще тут могли быть сомнения?.. Она взяла карандаш и, не надеясь все же на сообразительность Монтигомо, написала родителям короткую записку, всего четыре слова: «Не волнуйтесь, все чудесно». А затем выскользнула за дверь.

5

— Где же сказка? — спросила Вера.

— Вот здесь. Утренний спектакль — самый детский. Как раз для нас, — пояснил Гавр, подходя к служебному входу театра на Тверском бульваре, которым руководила знаменитая актриса. — «Синяя Птица» — вечно исчезающая мечта,