Сдвиг - Алексей Евтушенко

Ко всему прочему, насторожила меня та секундная пауза и мгновенный обмен взглядами между Каминским и Малиной. Ох, насторожила. Уж очень было похоже, что ребятки всерьез обдумывают идею по серьезному ограничению моей свободы передвижения.

Чтобы обдумать все это, мне потребовалось совсем немного времени. Я поднялся с корточек, сел в машину.

– Ты со мной? – спросил у арг-кхина.

– Да, – ответил он. – Если ты собрался на другую Землю.

– Разведка? – догадался я. – Тебя послали собрать информацию?

– Мы должны знать, чего нам ждать. А на другой Земле лучше иметь надежного проводника.

С этим трудно было не согласиться. Я мысленно прикинул плюсы и минусы нашего сотрудничества. Вроде бы плюсов выходило больше. Но…

– Только с одним условием, – сказал я. – Мы с тобой напарники. Знаешь, что это такое?

– Да. Прикрываем друг другу спину. При любых обстоятельствах. По-другому я и не мыслил.

– Молодец. Тогда залезай.

Распахнул дверь, и Умирай Быстро запрыгнул на уже знакомое ему место.

– Поедем очень быстро, – предупредил я. – Хочешь, пристегну?

– Не надо. Арг-кхин не может быть привязан.

– Как скажешь.

Я выжал сцепление, повернул ключ. Двигатель заурчал. Опустил ручник, снова выжал сцепление, включил первую, помедлил. Правильно ли я поступаю, обманывая своих спасителей? Конечно, правильно. Эх, жаль, документацию стырить не получилось ни в каком виде, но тут уж ничего не попишешь. Будем довольствоваться тем, что есть. Поехали.

Когда мы выскочили за территорию воинской части и свернули на шоссе к городу, остатки рефлексии испарились окончательно. Решение было принято. Осталось его выполнить.

16

Когда-то с поверхностью Балкон соединяли двенадцать скоростных лифтов, среди которых было семь грузовых и пять пассажирских. Но с годами все они, кроме одного – грузового, – пришли в полную негодность. Да и по поводу этого одного у Изи были большие сомнения. Впрочем, предаваться разнообразным сомнениям было для Изи Френкеля почти как дышать. К чему давно привык и он сам, и, самое главное, Татьяна.

– Не гунди, – сказала она ему, когда Френкель завел шарманку по поводу того, что, возможно, последний, оставшийся на ходу, лифт застрянет посреди дороги, и тогда им придется оставшуюся часть пути тащиться по спиральной, идущей вокруг шахты БТАП лестнице. А это не одна сотня метров и куча шлюзов. – Работает он. Я проверяла недавно и профилактику делала.

Лифт и правда работал. Поскрипывая и кряхтя старыми тросами и сочленениями, он тем не менее полз вверх с довольно приличной скоростью один метр двадцать сантиметров в секунду.

Они сидели рядышком на откидной скамейке, время от времени поглядывая на часы и счетчик пройденных метров.

– Он похож на нас, – сказал Изя.

– Лифт? – догадалась Татьяна.

– Да. Такой же старый, медленный и скрипучий.

– Изя, будешь называть меня старой, лишишься супружеских ласк, так и знай. И, кстати, лифт совсем не медленный. Метр двадцать в секунду – очень приличная скорость для его лет.

Поговорили о возрасте. А о чем еще говорить двум старым любовникам в старом лифте, карабкающемся на двухкилометровую высоту? Исааку в мае исполнилось шестьдесят пять. Татьяне было полных пятьдесят четыре года. Оба неплохо сохранились для своих лет. Особенно с учетом того образа жизни, который вынуждены были вести.

И даже, наверное, больше, чем неплохо, думал Изя, поглядывая на любимую женщину. Татьяна сидела спокойно, расслабленно, вытянув ноги на середину кабины. Глаза полуприкрыты. Прядь медового цвета выбилась из-под кепки. В кабине жарковато, поэтому змейка рабочего комбинезона приспущена. Костюмы биозащиты давно пришли в негодность, да и толку от них все равно было мало. От Вируса кое-как защищали только специальные скафандры высшей биологической защиты. Но ими они не располагали. Последний был утерян вместе с тем, кто его надел и вышел на поверхность семь лет назад. Вышел и не вернулся. Поэтому только обычная одежда. Даже респираторы не брали. Под комбинезоном – рубашка. Две верхние пуговицы на ней расстегнуты так, что виднеется соблазнительная ложбинка между грудями. А что, если… В конце концов это не большее безумие, чем выходить наружу. Об этом никто из них не произнес ни слова, но обоим было совершенно ясно, что все аргументы за выход хоть и были важны, но по большому счету не имели решающего значения. Решающее значение имело только одно – им настолько обрыдло сидеть под землей и ждать того или иного конца, что при малейшей возможности сделать хоть что-то, изменить свою судьбу оба наплевали на риск заражения. Все равно помирать рано или поздно. Так хоть воздухом подышать напоследок. А там, глядишь, и пронесет. Сам Френкель оценивал риск заражения примерно в пятьдесят процентов. Орел или решка. Покруче русской рулетки, но и не совсем безнадежно. «А если бы шанс не заразиться был один к девяти, – спросил он себя. – Или даже один к девяносто девяти? Тоже бы рискнул?» И сам же себе честно ответил: «А хрен его знает, дорогой Исаак Давидович!»

– Ты с ума сошел? – осведомилась Татьяна, когда он потянул вниз застежку молнии на ее комбинезоне.

– А вдруг последний раз? – нашелся он.

– Типун тебе язык.

– Не надо типун, – попросил он. – Очень неудобно с ним целоваться, я думаю.

И привлек ее к себе. Татьяна ответила на поцелуй. Она всегда отвечала. И за это тоже он любил свою жену. Места на полу лифта хватило с избытком, а опасность, которая подстерегала их наверху, вкупе с ощущением двухкилометровой бездны под ними лишь подстегивала страсть.

– Не могу поверить, – переводя дыхание, сказала Татьяна, когда все закончилось. – В лифте! В наши годы! Что это было, дорогой?

– Тебе не понравилось?

– Наоборот. Очень… э-э… свежо. И ты был бесподобен. Впрочем, как всегда.

– А ты – восхитительна, – сказал он, поцеловал ее в щеку и принялся одеваться.

Через три минуты лифт остановился, достигнув верхней точки. А еще через четверть часа, преодолев три короткие лестницы и две шлюзовые камеры, они вышли на смотровую техническую площадку, расположенную на самом верху наземного здания Большой тахионной пушки на высоте семидесяти пяти метров над землей. Именно здесь, в ряду другого инженерного и научного оборудования, были установлены и континуум-датчики.

Что должен чувствовать человек, почти тридцать лет просидевший глубоко под землей, а затем поднявшийся на поверхность и увидевший землю, небо и солнце?

Они стояли рядом, крепко ухватившись за перила, смотрели и не могли насмотреться. Солнце склонялось к закату, сияя в разрыве между расходящимися облаками. Бодрящий, холодный, но не слишком ветер нес с собой запахи увядающих осенних трав и влажной после недавнего дождя земли. Желтые, оранжевые и красноватые краски пятнали зелень рощ и лесов далеко внизу. Зеленоватой изгибающейся полоской между деревьями и серо-голубой среди открытого пространства поблескивала речка.

– Мне кажется, я сейчас заплачу, – сказала Татьяна.

– Да, – согласился Изя. – Это невыносимо прекрасно. Но помни, чем меньше времени мы здесь пробудем, тем меньше шансов, что подхватим заразу.

– Изя, ты зануда.

– Знаю. А что делать?

– Слушай… Тридцать лет ведь прошло, а? Ну какой вирус. Он небось давно мутировал и успокоился. За неимением людей.

– Мне напомнить тебе, сколько тысячелетий он провел подо льдами, а потом вырвался и спокойно убил всех?

– Не надо, – вздохнула она. – Это я так. Уж очень здесь хорошо. И при одной мысли, что надо быстро возвращаться под землю…

– Таня!

– Извини, больше не буду.

Татьяна присела рядом с ящиком с инструментами и запасными датчиками, откинула крышку, протянула Изе отвертку, плоскогубцы и небольшой разводной ключ.

– Держи. Ты снимаешь, я ставлю новые. Так будет быстрее.

Это была нетрудная работа. На замену одного датчика уходило примерно три с половиной минуты, а всего датчиков было восемь штук. Итого – на полчаса трудов.

Пыль на горизонте они заметили примерно на двадцатой минуте, когда осталось заменить три датчика. Первым заметил Изя. Не потому, что такой внимательный, а потому, что времени на осмотр окрестностей у него было больше – снимать датчики легче и быстрее, чем ставить.

– Танюш, глянь-ка, – позвал он негромко, когда убедился, что и впрямь видит на юго-востоке поднятую кем-то или чем-то пыль.

– Что? – обернулась она.

Он показал рукой.

– Что это, как думаешь?

Таня выпрямилась, прикрыла глаза от солнца, которое било справа, с западной стороны, и некоторое время молчала, вглядываясь. Потом полезла в сумку и достала бинокль. Хороший, полевой офицерский, с восьмикратным увеличением.

– Как чувствовала, прихватила, – сообщила она, приникла к окулярам, подкрутила резкость и тут же опустила бинокль. – Не может быть…