Исповедь любовницы Сталина - Леонард Гендлин

В конце 1921 г. я приехал в Москву. Чтобы поддержать существование, служил репортером и фельетонистом в газетах и возненавидел эти звания, лишенные каких-либо отличий. Заодно возненавидел редакторов, ненавижу их сейчас и буду ненавидеть до конца жизни.

— Теперь мне слово, — улыбаясь, сказала Елена Сергеевна Булгакова. — Художественный театр в лице Станиславского и Немировича-Данченко предложил М. А. написать пьесу по материалам романа «Белая гвардия». Так родилась его первая драматургическая ласточка «Дни Турбиных». Премьера в Художественном, как вы знаете, состоялась в 1926 г. Руководителем постановки был К. Станиславский. Эту пьесу неоднократно снимали и со скрипом восстанавливали. Пришел и такой день, когда в наш дом постучался голод. Все, что накопили, пришлось продать. Дожили до того, что у М. А. остался единственный черный выходной костюм и одна белая рубашка, которую я стирала каждый вечер. На работу его никуда не брали. Газеты и журналы под благовидными предлогами отказывались печатать булгаковские рассказы, повести, фельетоны. В издательствах с ним не разговаривали. В печати началась разнузданная травля. Критики ополчились против его пьес «Зойкина квартира» и «Багровый остров». И вот «Дни Турбиных» снова засверкали на сцене Московского художественного театра. Несколько раз приезжал на спектакль Сталин. В эти трагические минуты Булгаков, отчаявшись, отправляет письмо советскому правительству. На конверте Миша вывел крупными буквами: «Москва, Кремль, товарищу И. В. Сталину, Советскому Правительству». Люди, причастные к искусству и литературе, любят разыгрывать знакомых, товарищей, друзей. В то время многие от безделья занимались различными мистификациями. 18 апреля 1930 г. в три часа ночи у нас в квартире раздался пронзительный телефонный звонок. От неожиданности мы вздрогнули. Нам давно никто не звонил. Мы были отторгнуты из жизни. Я сняла трубку. М. А. был нездоров, лежал на диване, укутанный пледом. Я тихо спросила: «Кто спрашивает Булгакова?» В ответ резкий гортанный голос: «Сталин!» Растормошила мужа: «Мишенька, родной, у телефона товарищ Сталин, скорей подойди». — «Не верю! Нас кто-то из актеров разыгрывает!» Многие друзья в Москве и Ленинграде знали про булгаковское письмо. Уговорила Булгакова взять трубку. «Сталин!» М. А. недоверчиво: «Какой Сталин?» — «Насколько мы понимаем, в Советском Союзе имеется единственный Сталин Иосиф Виссарионович. Возможно, у вас, товарищ Булгаков, существует несколько товарищей Сталиных?» — «Простите, Иосиф Виссарионович, я вас слушаю!» — «Мы получили ваше письмо. Мы что, вам очень уж надоели? Не нравится вам советская власть? Может быть, действительно отпустить вас за границу? Я хотел бы лично с вами встретиться!» — «Для чего? На какую тему мы станем беседовать?» — «Не о сапогах и спичках, деликатесах и модных костюмах, а о назначении советской литературы, о совести и нравственности литератора». — «Я считаю, что русский писатель не может жить вне Родины». — «Правильно говорите, товарищ Булгаков. Вы где хотите работать?» — «В Художественном театре, Иосиф Виссарионович.» — «Попробуйте утром подать заявление на имя директора!» — «Я уже был там, но мне отказали». — «Они сделали ошибку, возможно, раскаялись, зайдите еще раз, если не получится, напишите нам». — «Спасибо, товарищ Сталин!» — «До свидания, товарищ Булгаков!»

Мы сразу же записали этот разговор. Спать, конечно, не ложились всю ночь, просидели с думами о будущем. Утром Миша побрился, выпил стакан чаю с хлебом, почистил ботинки. Он собирался в Театр относительно работы, но его опередили. Прибежал запыхавшийся директор-распорядитель Федор Николаевич Михальский.

«М. А., роднуля наша, как хорошо, что застал вас дома. Есть все-таки Бог на свете! Пишите, родной, заявление». — «Куда? Зачем? Кому?» — удивленно спросил Булгаков. «Конечно, к нам, в Художественный, на имя самого Владимира Ивановича Немировича-Данченко. Он ждет вас, Мишенька!»

Потрясенный Булгаков написал заявление.

«Федор Николаевич, я же у вас на днях был, вы со мной не хотели говорить, сделали вид, что не узнали!»

— «Что было, то сплыло. Тогда не мог, а вот теперь могу говорить сколько угодно».

Михальский ушел. Пришел надушенный представитель отдела кадров Большого театра. Широким цветным платком он тщательно вытер отполированную лысину, потом торжественно изрек: «Товарищ Булгаков, у нас имеется для вас вакантное место режиссера. Будьте так добры, напишите заявление, и мы вас зачислим на постоянную работу без испытательного срока». Мише предложили сделать для радио монтаж спектакля «Дни Турбиных». Московский Театр Сатиры заказал пьесу. Издательства прислали бланки договоров…

Но недолго продолжалось воскресение писателя и драматурга Михаила Булгакова.

Рассказ Нины Николаевны Литовцевой:

— Московским художественным театром управляли три человека: Станиславский, Немирович-Данченко, зав. труппой Подгорный. Драма Булгакова «Дни Турбиных» претерпела сложную жизнь. Репертком ее запретил, кассовые сборы в театре сразу понизились. Как-то в дирекции раздался телефонный звонок. Трубку лениво снял Подгорный: «Художественный слушает! У телефона зав. труппой Николай Афанасьевич. Кто говорит?»

— «Сталин». Подгорный поперхнулся, позвал Немировича-Данченко, но не сказал ему, кто говорит. «Директор художественного Владимир Иванович слушает вас!»

— «Сталин говорит. Пригласили Станиславского. «Здравствуйте, Иосиф Виссарионович! Как ваше здоровье? Константин Сергеевич у телефона». — «Мы считаем, что пришло время восстановить пьесу Булгакова «Дни Турбиных»!» — «Согласен с вами, мы с Владимиром Ивановичем сделаем это с превеликим удовольствием». — «Сколько понадобится времени на восстановление?» — «Полтора года, И. В.» — «Мы должны увидеть спектакль через три месяца». — «Совершенно верно, правильно говорите. Мы поручим эту работу товарищу Немировичу-Данченко, он у нас самый оперативный режиссер».

Сталин повесил трубку. О происшедшем разговоре узнал весь театр. Станиславский — прекрасный актер, схватился за сердце. Вызвали врача. «Федю позовите! Федю Михальского! Скорей!» Михальский склонился над поникшим Станиславским. «Федя, милый! Срочно закажите билеты в Кисловодск, если есть вечерний поезд, сегодня же уедем. Со мной поедут Лилина и вы».

Пильняк рассказал историю написания романа «Тихий Дон».

— Вы знаете, — сказал Булгаков, — Шолохов предложил мне сделать инсценировку романа. Я спросил, на каких условиях и для какого театра. Он самоуверенно ответил: «Авторство остается за мной. Вы получите проценты. Любой театр поставит пьесу с моей фамилией». — «В таком случае, — сказал я, — вам, Михаил Александрович, нужен не драматург, а «негр». Теперь он мой заклятый враг и ждет случая, чтобы отомстить.

Согласилась принять участие в сборном концерте для командиров Красной Армии. Приехала пораньше, чтобы послушать доклад Тухачевского. Запомнились его слова: «В скором времени немецкая военщина разыграет кровавый феерический спектакль. Пляска смерти будет ужасной. Мы, солдаты Красной Армии, не имеем права сидеть сложа руки. Одной дисциплины недостаточно, необходимо доскональное перевооружение всей Армии и Военно-Морского флота и, непременно, ежегодные маневры. Я не боюсь этих слов: маневры — генеральная репетиция к будущей схватке с фашизмом. К сожалению, она неизбежна».

Я видела, что его речь не понравилась Ворошилову и Буденному. Народный комиссар сузил брови: он не выносил упреков.

Тухачевский пришел ко мне за кулисы:

— Верочка, сколько лет, сколько зим? Я, конечно, виноват перед вами, завертелся, одолевают всяческие скрипучие дела. Вы на меня не сердитесь?

— Нет, М. Н., и эту боль перенесла, сама виновата, что повисла на вашей шее, что безудержно бросилась в ваши объятия. Ничего не поделаешь, до конца жизни придется нести тяжкий крест и жить одними воспоминаниями.

— Нам надо объясниться!

— Что это даст? -

— После концерта вы свободны?

— Да.

— Я вас буду ждать с машиной у подъезда.

Тухачевский предложил поехать на дачу, сказал, что его домашние находятся в Москве.

— Зачем нам так далеко ехать? Мы можем поговорить в машине.

— Верочка, — с грустью проговорил М. Н., — я уезжаю в Лондон на похороны короля Георга. Оттуда поеду в Париж. Увидимся в конце февраля. Перед вами я предельно честен. В мою беспокойную жизнь, как вихрь, ворвалась другая женщина, я потерял голову, у меня нет сил остановиться. Желаю вам прочного и долгого счастья! Верочка, мы останемся друзьями, — крикнул он, когда я садилась в такси.

С оперой «Тихий Дон» мы вконец измотались. В классических операх все гораздо проще, потому что в их трактовке выработалась определенная традиция, общий эскизный рисунок, который в принципе никогда не меняется.