Нечаянная радость (сборник) - Юлия Вознесенская

– Это цветы так называются – ветреницы?

– Ветреницы, милая, ветреницы! Ты знаешь, где тут вода?

– Знаю. В канаве.

– А леечка у тебя есть?

– Нету…

– А я тебе свою дам! Пойдем со мной!

Старушка развернулась и пошла между оградками, крестами и тумбочками, и Лена послушно шла за ней, оставив свой портфель возле могилки Юрия. Она не стала его с собой брать, потому что портфель был еще папин, а руки у нее были грязные, в земле, и ей совсем не хотелось его пачкать..

Идти было недалеко. Старушка остановилась возле серебристой оградки, прислонила к ней свою палочку, взялась за верх оградки и потянула на себя – оказалось, это дверца. Старушка вошла внутрь оградки и поманила Лену за собой. В оградке были две могилки и простая деревянная скамейка – дощечка на двух чурбачках. Старушка поставила на нее кошелку, нагнулась, достала из-под скамейки жестяную лейку и протянула Лене.

– Иди, милая, поливай свои ветреницы!

– Спасибо! Я полью и лейку вам обратно принесу.

– Да ты не спеши! Я пока могилки приберу, да свои цветочки посажу, да помолюсь…

Старушка достала из кошелки газетный сверток, положила его на скамейку, развернула, и Лена ахнула – на газете лежали кустики разноцветных анютины глазок, желтые, синие и белые.

– На-ка тебе, – она протянула Лене кустик синих цветов, – посади братику. Красиво будет – белое с синим, мама тебя похвалит. Мама-то есть у тебя?

Лену вопрос не удивил. У многих ленинградских ребят не было у кого отца, у кого матери, а у кого и обоих: кто-то жил с бабушкой, кто-то с тетей, а те, у кого родных совсем никого не осталось после блокады, жили в детском доме. Поэтому она просто ответила:

– Мама есть. У меня папы нет. Погиб на фронте.

– Как звали папу?

– Константин.

– А тебя-то как зовут?

– Лена.

– Константин и Елена. У вас с папой, стало быть, именины в один день… Упокой, Господи, души рабов Твоих воина Константина и младенца Георгия и даруй здравие рабе твоей отроковице Елене, – сказала старушка и перекрестилась.

Лена креститься не умела, поэтому просто наклонила голову и вежливо сказала:

– Большое спасибо.

– А ты чего ж не крестишься?

– Я не умею…

– И в церковь не ходишь? Лена помотала головой.

– А на Радоницу брата навестить все-таки пришла, умница! Ну и то хорошо. Бери цветочки-то…

(Весь этот разговор Лена позже пересказала маме, и та тогда ничего ей не сказала, просто похвалила за вежливый разговор со старушкой, а про Радоницу и молитвы ничего объяснять не стала. Но надо же – через столько лет все вдруг так подробно вспомнилось!)

Своего имени старушка почему-то так и не сказала, и Лена обращалась к ней просто «бабушка», как тогда было принято.

– Спасибо, бабушка! – сказала она и отправилась к могилке Юрика, которая была отсюда видна, даже искать не пришлось.

Лена посадила анютины глазки перед ветреницами, и получилось взаправду очень красиво. Она два раза сходила на канавку и щедро полила цветы, а в последний раз еще хорошенько помыла руки в холодной, почти ледяной воде. Подумала и все-таки прихватила два букетика ветрениц – для мамы и для Любушки. А вдруг пригодятся? Потом набрала полную лейку воды для бабушки.

– Вот, Юрик, теперь у тебя тут будет красиво. Спи спокойно, милый Юрочка!

На душе у нее было так хорошо и почему-то так спокойно, как будто все беды этого дня уже остались позади. Даже потерянный дневник больше не вспоминался. Она знала, что сегодня вернется домой, попросит прощения у мамы, а завтра у Любушки, и с дневником как-нибудь уладится… Она была в этом уверена. Как будто неведомый братик Юрик ей об этом сказал. Она взяла свой портфель и пошла возвращать лейку.

Бабушка уже посадила анютины глазки на своих могилках и обрадовалась, что Лена догадалась принести ей воды. Она полила цветы и оставила немножко, чтобы помыть руки. Потом они сидели рядышком на скамейке, пили молоко и ели булку с вареньем и бабушкин пирог с картошкой. А после вместе пошли к остановке 36-го трамвая: оказалось, что могилка Юрика была недалеко от главной дорожки кладбища, которая вела прямо к воротам и остановке.

* * *

Кстати, подумала Елена Константиновна, раз уж я тут, не поискать ли Юрочкину могилку, а вдруг сохранилась? Она отдышалась на весеннем воздухе и чувствовала себя превосходно.

Как ни странно, могилка нашлась. Белый мраморный крест так и стоял, утопленный в кирпичную пирамидку; в щели между обломками набилась земля и намертво их скрепила. А вся квадратная раковина густо-густо поросла белоснежными ветреницами, и не то что крапивы, а и земли под ними не было видно.

– Прости меня, братик Юрочка, что я столько лет не была у тебя и не молилась о тебе, – сказала Елена Константиновна. – Вспомнила вот только теперь, будто случайно… Но мы-то с тобой знаем, что таких случайностей не бывает! Тогда ведь тоже была Радоница… Теперь, дорогой мой, я до самой нашей встречи буду за тебя молиться. И ты тоже молись за меня, пожалуйста!

А вот бабушкиных могилок она не нашла, да и не искала: они были обычные, с железными крестами, как помнится, и даже если с тех пор их стало уже три, так и таких оградок тут хватало. Тем более, что имени старушки она так и не спросила.

* * *

А история с дневником тогда и вправду кончилась благополучно, вспомнила Елена Константиновна по пути к метро. Любушка, не дождавшись возвращения Лены, после школы сама зашла к ним домой и все рассказала маме. Лена вернулась, когда они сидели за столом и пили чай. Обе обрадовались букетикам ветрениц. «Где же ты нашла такую прелесть?» – удивилась мама. Пришлось все рассказать, правда, без особых подробностей: поехала с горя на 36-м трамвае в Автово, где уже настоящая весна, там и нарвала.

Отыскался и пропавший дневник: это безобразник Сережка подобрал упавшую со стола тетрадку, быстренько унес в свой уголок и там разрисовал своим замечательным красно-синим карандашом половину чистых страниц. Рисовал он войну, взрывы, поэтому разрисованные страницы были еще и порваны. Что с него, детсадовца, взять! Пришлось маме испорченные листы аккуратно вырезать ножницами, а Любушка сказала, что если страниц дневника не хватит до конца года, пусть Лена записывает домашние задания просто в тетрадку.

НА СКАМЕЙКЕ НАД ОБРЫВОМ

Кирилл стоял у каменной балюстрады, огораживающей смотровую площадку. Под ним был крутой обрыв, почти пропасть, а далеко внизу, на самом ее дне, билась об огромные валуны быстрая речка, и от пены вода в ней казалась кипящей. Со дна пропасти тянуло холодом…

– Молодой человек! Я бы вам настоятельно не рекомендовал этот способ решения вашей проблемы! – услышал Кирилл чей-то негромкий голос и оглянулся. На другой стороне площадки, в тени самшитовых кустов, на белой решетчатой скамье сидел старик в бежевых летних брюках, полинявшем военном кителе с орденскими планками и соломенной шляпе; рядом с ним, прислоненная к скамье, стояла толстая коричневая палка с изогнутой черной рукоятью. Забавный такой старикан…

– О какой проблеме вы говорите, и с чего это вы вообразили, что я собираюсь бросаться вниз? – грубовато спросил Кирилл. – Может, я просто на пейзаж любуюсь!

– «Пейзаж на дне пропасти»… Хорошее название для трагического фильма! Не надо мне морочить голову, юноша. Ваши настоящие намерения я угадал по выражению вашей спины. А лицо ваше окончательно утвердило меня в подозрениях.

– Надо же! – фыркнул Кирилл, а про себя подумал: кто знает, может, и впрямь каждому встречному-поперечному по его лицу понятно, что живет он последний день своей жизни. – Но вообще-то, что бы я ни собирался сделать, это не ваше дело, не так ли?

– Как знать, как знать… Подойдите ко мне, присядьте. Если ваше решение твердо, то маленькая задержка вам не страшна, на суд Божий не опоздаете. Тем более, что вы еще не окончательно решились, а только примеряетесь. Я прав?

– Да, вы правы! – резко ответил Кирилл, перешел площадку и уселся рядом со стариком. На его кителе он только разглядел звездочку Героя, повыше тройного ряда разноцветных планок. Ветеран, да еще и герой…

Ну да, сегодня 22 июня, годовщина начала войны, вот он и нарядился соответственно. Грубить боевому старичку в такой день расхотелось.

– Понимаете, я вчера узнал от врачей о страшном диагнозе, всю ночь не спал, мучился и понял, что выхода у меня, кажется, нет.

– Так все-таки только «кажется» или и вправду нет?

Кирилл не ответил.

– А диагноз можно узнать?

Кирилл невесело усмехнулся и четко, почти по слогам произнес:

– Хорея Гентингтона. Навряд ли вам известно, что это такое.

– Ну почему же? Как раз известно. Я сам врач, хотя теперь уже давно на пенсии.

– Тогда вы должны понимать, что меня ожидает. А я это наблюдаю каждый раз, когда навещаю отца в больнице. Вижу, как он смотрит в тарелку, хочет взять ложку – а руки его не слушаются. Он встает с места, хочет пройти в дверь, а оказывается перед стеной. И при этом он все понимает и очень страдает!