Спи, милый принц - Дэвид Дикинсон

Капитан Уильямс стоял в двери дома и смотрел вслед гостю. До конца жизни предстояло ему вспоминать человека, явившегося к нему в этот день, прогулку по берегу, летящих хвостом вперед чаек, старания гостя уловить его уносимые ветром слова. Еще одно страшноватое воспоминание в его богатой коллекции.

Адреса Пауэрскорт прочитал, возвращаясь в отель. Эта компания, по крайней мере, не разбросана по четырем концам Великобритании, подумал он. Однако при мысли о следующем раунде разговоров, о том, что ему придется снова раскапывать прошлое, ворошить былое, он почти пожелал такого разброса.

Собственно, я должен испытывать немалое удовлетворение, говорил он себе, пока экипаж, погромыхивая по выметенным ветром улочкам, вез его на новое свидание с приютом умалишенных.

При возвращении Пауэрскорта в дом сестры на Сент-Джеймсской площади его ожидала записка от Роузбери, содержавшая просьбу заглянуть к нему при первой же возможности. Имелась также записка от лорда Джорджа Скотта, прежнего капитана «Вакханки», сообщавшая, что капитан будет иметь честь встретиться с лордом Пауэрскортом завтра утром в клубе «Арми энд нэйви»[54]. Имелся поступивший из Мальборо-Хауса отчет Джеймса Филлипса, соглядатая-лакея, сообщавшего, что никаких сплетен о смерти принца Эдди между слугами не ходит и что принц Уэльский уехал в Истон-Лодж, погостить у леди Брук. И наконец, имелась записка от леди Люси, тонко пахнувшая ее духами и содержавшая просьбу пожаловать в следующее воскресенье на ленч в ее дом на Маркем-сквер.

Мы собираемся устроить крестины Робертова корабля. Думаю, им надлежит состояться после ленча у Круглого пруда Кенсингтон-Гарденз. Все необходимое шампанское я, разумеется, обеспечу.

Роберт решил дать своему кораблю имя «Британия». Весьма патриотично для столь юного существа, вы не находите?

Всегда ваша,

Люси.

Сердце Пауэрскорта упало. Даже единственное «Люси» внизу листка не смогло поднять его настроение. Не леди Люси, не леди Люси Гамильтон, не леди Гамильтон. Просто Люси. Пожалуйста, не называйте его «Британией», думал он, о Боже, только не «Британией». Он никогда не сможет глядеть на маленькое судно, не вспоминая при этом о недозволительных половых сношениях, о флотском дознавателе, разославшем свои жертвы по четырем углам королевства, о надломленном человеке, шепчущем страшные признания ветру, пока в океане перекатываются огромные валы.

— Фрэнсис, — появилась сестра, явно спешившая с одной условленной встречи на другую. — Мы все так усердно трудились для тебя.

— Сегодня твои шторы особенно хороши, Розалинда. Как будто их специально для этого предвечернего света и сделали.

— Никакой благодарности, — отозвалась сестра, — никакой. Дерзости и насмешки, вот все, что я получаю в награду.

И она унеслась на новую встречу, думая по пути о том, как мило, что Фрэнсис упомянул о ее новых шторах, хоть он и не проявил к ним того внимания, какого они заслуживают.

Дверь открыл Уильям Лит, загадочный дворецкий Роузбери.

— Мой лорд. Его лордство в библиотеке. Ваше пальто, мой лорд. — Лит кашлянул. — Дозволительно ли мне осведомиться, мой лорд, пригодились ли уже вашему лордству маршруты поездок, которые мы обсуждали? — тень улыбки скользнула по бесстрастному лицу дворецкого.

— Лит, дорогой мой, — не попытать ли мне снова счастье, подумал вдруг Пауэрскорт. Ведь это все равно, что иметь личного агента в бюро путешествий. — Пригодились, и весьма. Все работало как часы. И я теперь думаю, не прибегнуть ли мне еще раз к вашим добрым услугам и опыту.

Пауэрскорт вручил дворецкому новый список мест, набросанный в поезде, который вез его с севера домой.

— Простите, что почерк не вполне разборчивый. Я писал это в вашем поезде, возвращаясь из Морпета.

— Ваше лордство избрало поезд 8.15 или девятичасовой? Мое лордство держится весьма высокого мнения о быстроте поезда 8.15.

— 8.15, Лит. И поезд шел на удивление быстро.

Лит просмотрел список.

— Да, мой лорд, места интересные. К вашему уходу я приготовлю для вас памятную записку.

Бог ты мой, подумал Пауэрскорт, памятную записку, да он и говорит-то совершенно как Роузбери в одно из его напыщенных мгновений.

— Дозволите ли снова напомнить вам, если возможно, — уничиженный кашель, просительная, почти молящая интонация, — что если ваше лордство желает объехать все эти места, наибыстрейшим средством достижения этого мог бы стать поезд особого назначения.

Опять. Бедняга просто помешан на поездах особого назначения. Что, Боже ты мой, такого уж особого в поездах особого назначения? И Пауэрскорт решил расспросить об этом Роузбери.

— Прошу вас, будьте так добры, включите в вашу записку все подробности.

— Спасибо, мой лорд. Не соизволит ли ваше лордство пройти вот сюда? Лорд Пауэрскорт, мой лорд.

И Лит ускользнул в свое полуподвальное логово, дабы насладиться общением с расписаниями местных поездов Британии — Суррея, Глостершира и Гемпшира, в частности.

— Рад снова видеть вас, Роузбери.

— Пауэрскорт, как мило, что вы зашли. Присаживайтесь.

— Я должен повиниться перед вами, Роузбери. Я воспользовался познаниями вашего дворецкого, чтобы получить сведения о расписаниях поездов.

Роузбери рассмеялся:

— Вы определенно обратились по правильному адресу. Я постоянно повышаю Литу жалованье, дабы он не сбежал от меня к «Томасу Куку» или в отдел путешествий «Харродза».

— Но откуда в нем такая одержимость поездами особого назначения? О чем его ни спроси, он первым делом рекомендует такой поезд.

— А, поезда особого назначения, — задумчиво отозвался Роузбери. — Я сам питаю к ним некоторую слабость. Для Лита же, я думаю, — Роузбери смотрел теперь в огонь, — они попросту представляют собой высшую форму путешествия. Он придает им значение почти метафизическое. Твой собственный поезд, твой собственный машинист, твой собственный маршрут, и никаких других пассажиров, забивающих вагон багажом, детьми и прочими докучливыми атрибутами массовых передвижений. Если бы Лит попал когда-либо в Платоновскую пещеру и услышал вопрос о Форме или Идеале, он не стал бы распространяться о Любви, Истине или Красоте. Он рассказал бы о поезде особого назначения, с пыхтением выезжающем из мрака, чтобы перейти в Питерборо на великую Северо-восточную ветку.

— Но довольно, оставим поезда, — и Роузбери тоже оставил осмотр некоего лежавшего перед ним на столе древнего тома. — Тревельян сказал мне на днях, что интересующий вас корабль, «Британия», стал причиной ужасной ссоры между Королевой и Дизраэли. По его словам, Королева требовала подвергнуть медицинскому осмотру весь его экипаж до единого человека. А у вас, Фрэнсис, есть что-нибудь новое?

На обратном пути Пауэрскорт размышлял в поезде о том, кому следует рассказать о признаниях капитана Уильямса касательно «Британии». Роузбери, разумеется. Джонни Фицджеральду, конечно.

Близ Дарема он начал подумывать о том, чтобы рассказать все леди Люси. Подъезжая к Йорку, решил, что не стоит. И следом спросил себя, посвятил бы он леди Люси в эту историю, если б она была его женой. Ну просто предположим, что он женился на ней, чисто гипотетически, конечно. Не жениться же мне на ней лишь для того, чтобы получить возможность все ей рассказывать. Или жениться? К Питерборо Пауэрскорт надумал рассказать ей, если это окажется действительно необходимым. Да, но что, собственно говоря, означает «действительно необходимым»? Перед самым Кингз-Кросс он оказался на том месте, с которого начал. Он просто не мог ни на что решиться.

Однако Роузбери он рассказать может. И Пауэрскорт рассказал.

Роузбери расхаживал взад-вперед по всей длине своей библиотеки. Картины, книги, редкости — все это попросту вымарывалось из его сознания по мере того, как он постигал значение откровений, произнесенных на побережье Нортемберленда.

— Боже ты мой, Фрэнсис. Какая грязь. До чего же мы так дойдем? Вы-то что думаете?

— На мой взгляд, из этого проистекает несколько вещей. Во-первых, нам пока не известно, что сталось с пятерыми юношами. Однако, если они были больны неизлечимо, — Господи, да некоторые из них, возможно, уже и мертвы, — это могло составить для них или кого-то из членов их семей образцовый мотив убийства принца Эдди.

Во-вторых… — Пауэрскорт поднял руку предотвращая вмешательство Роузбери. — Во-вторых, в этом и может состоять тайна шантажных претензий к принцу Уэльскому. Вы с самого начала сказали мне, что предъявлялись они уже долгое время. Разумеется, долгое. Вся эта оплата докторов, лекарств, компенсации, назовите их как хотите, и прежде всего плата за молчание. Будь вы принцем Уэльским, вам не хотелось бы, чтобы хоть слово о случившемся вышло наружу. Вообще говоря, его можно и пожалеть. Человек ведет совершенно заурядную жизнь распутника и кутилы. И вдруг, без всяких предуведомлений, сын его совершает нечто гораздо худшее. Конечно, в определенном смысле это и было шантажом. Мы не знаем, как производились платежи. Не знаем, от кого исходила инициатива. Однако я полагаю, принц Уэльский заплатил бы за молчание любую цену. А как полагаете вы?