Приключения вертихвостки - Ира Брилёва

Насладившись кофе, я решила, что теперь пришло время мне как следует заняться местной библиотекой.

Поднимаясь на третий этаж, я предвкушала томное шуршание старинных страниц в моих руках, необыкновенные открытия, ну, хотя бы, самую малость.

И я уже, было, расположилась в исполинского размера кресле с томиком Гомера в переводе самого Василия Андреевича Жуковского, который был добрым другом «наше всё — товарища АСПушкина» — так говорила мне моя училка по литературе там, в незабвенном Зауралье. И уже, было, я раскрыла его на первой, пожелтевшей от времени страничке, но моим мечтам не суждено было сбыться. По крайней мере, именно сейчас. Как всегда, невовремя зазвонил телефон. Посмотрев на дисплей, я с удивлением обнаружила, что мне звонит Ника. Он никогда не звонил просто так. А только по самым важным и неотложным поводам. Я немного встревожилась, и мое настроение, как шкала охлаждаемого термометра, побежало вниз.

— Алле, — сказала я нетвердым голосом, поднося трубку к уху.

— Привет. Как дела? — нейтральные Никины слова меня немного успокоили. Но, отдав дань вежливости, Ника, как всегда сухо и по-деловому, перешел к сути вопроса. — Тут Палыч звонил, — спокойно сказал Ника, ожидая, пока я осознаю смысл сказанного.

— Какой Палыч? — не поняла я.

— Ну, твой Палыч. Учитель физкультуры из Зауралья.

— Кто? — у меня все похолодело внутри. Сначала Ника, теперь Палыч. Что там у них происходит? — И чё? — совсем уже неуверенным голосом пискнула я в трубку.

— Да, в общем, ничего особенного. Говорил, что тебя какая-то «мадама» разыскивала. К нему забрела. Она из Москвы.

У меня внутри все оборвалось.

— Ника, не томи. Говори, что он тебе сказал.

— Да ничего такого особенного не сказал. Но, думаю, тебе бы лучше с ним встретиться. — Вот это номер! И как же я с ним встречусь, если я здесь, в Австрии, практически на осадном положении, а он там, в нашем любимом заснеженном «мухосранске». Но я недаром всегда гордилась собственной быстротой реакции.

— Слушай, пусть он сюда прилетит.

— Куда? — опешил Ника.

— В Австрию, Ника, куда же еще. Я же не на Луне. Я тут ему все организую. — Ника хрюкнул в трубку что-то неопределенное и отключился.

В следующий раз он перезвонил мне часа через полтора. Я только-только смогла немного погрузиться в замечательный гекзаметр древнего Гомера, переварив полученную от Ники информацию, когда противная проза жизни снова вернула меня в прекрасную Вену, в дом типа «дворец» и в самое замечательное собрание книг, которое я когда-нибудь встречала.

— Он прилетит завтра ко мне в Москву, и мы решим, когда и как он сможет добраться к тебе.

— Ника, ты чудо, жду, — только и успела воскликнуть я, и он снова отключился.

Я прочитала еще с десяток страничек занимательного древнего текста и слегка задремала. Мне снилось, что я в Москве и меня обнимает Эмик. Мне так понравился этот сон, что, очнувшись от этого забытья, я продолжала улыбаться. Ведь известно, что коротенькие дневные выключения сознания часто воспринимаются нами как самая настоящая явь. И мне именно так и показалось. Открыв глаза, я чуть было не начала разговаривать с Эмиком — так ярок и правдив был мой сон. Но реальность вернула меня из сказки в не очень радостное настоящее. Эмика не было и не могло быть. Мне стало грустно, и даже слезы навернулись на глаза. Я свернулась калачиком в огромном кресле, отложила Гомера и на меня, словно волны в спокойной реке, стали наплывать воспоминания. Они плыли на меня и плыли, качая меня в своих больших добрых руках. Я вспоминала, как замечательно мне жилось рядом с любимым человеком, какой счастливой я просыпалась каждое утро. От этой вселенской благости и её безвременной утраты мои глаза стали совсем мокрыми. Вот в таком полумокром состоянии меня и обнаружил Дэвик часа через три, когда вернулся со своих страшно важных дел со странным именем Ядвига. Мне не хотелось его ни о чем расспрашивать. Мне, честно говоря, вообще сейчас ничего не хотелось.

Взглянув на меня, Дэвик все понял без слов.

— Ты не расстраивайся так. Все наладится, — он присел рядом со мной и неуклюже попытался меня успокоить.

— Понимаешь, я, похоже, сама все испортила. Наверное, надо было ему все сразу рассказать, и тогда, может быть, все было бы иначе.

Я с надеждой взглянула на Дэвика, ища у него поддержки. Но его еврейское чутье, видимо, подсказывало ему что-то другое. Он упорно молчал, не подтверждая моей призрачной догадки. Я стала настаивать:

— Я сама виновата, накричала на него, обвинила черт знает в чем. А потом Фёкла с бабМашей нашлись, и я оказалась полной дурой.

Дэвик подал голос:

— Дурой. Факт. Ну, дурой-то ты оказалась не навсегда. Это с женщинами иногда случается…

— А ты откуда знаешь, — я ехидно сузила глаза, которые у меня моментально просохли от такой Дэвиковой нагловатости — тоже мне, утешил!

— А вот знаю, — Дэвик запыхтел, это у него было признаком уверенности в себе — я-то его знала как облупленного! Неужели за короткое время общения с австрийской пассией он научился разбираться в тонкостях женской внутренней организации? Раньше за ним такого не водилось.

— Ладно. Ты не реви, все образуется. Так всегда бывает — сначала неприятности, а потом все хорошо. Это же прописная истина. — В его голосе была такая убежденность, что я почему-то ему сразу поверила. Да и вправду, сижу себе во дворце и реву в три ручья. Надо срочно поменять настроение и перестать распускать нюни. Сама наворотила дел, значит, надо теперь из этого всего и выбираться.

Вот так, с улучшившимся настроением, мы с Дэвиком решили срочно перекусить парой-тройкой бутербродов. Венских. Здесь, в Вене, бутерброды были какими-то необыкновенно вкусными, и их можно было заказать на дом. Всякие там колбаски и мяско местного производства, возложенное розоватыми, слезящимися соком, горками на хрустящие хлебные батоны, разрезанные пополам, были едой богов. Только здесь я выяснила, что мясоподобные продукты, именуемые в Москве «венскими колбасками», на поверку оказались сплошным суррогатом!

Через полчаса, уплетая за обе щеки шедевры венской кухни, я вспомнила о том, что мне утром звонил Ника.

— Палыч должен приехать. Ника сказал, — с невозмутимым видом сообщила я, прожевывая очередной бутерброд. Дэвик чуть не подавился:

— Куда приехать?

— Сюда, в Вену. Куда же еще! — Глаза у Дэвика полезли на лоб. — Я знала, что ты не будешь возражать, — проворковала я, с материнской заботливостью вытирая салфеткой жирные следы от венских колбасок, оставшиеся на подбородке у Дэвика.

Через четыре дня Палыч, слегка похудевший за эти годы и отрастивший окладистую бороду, уже стоял на пороге нашего с Дэвиком дворца. Дэвик, после проведенной мною профилактической беседы, полностью осознал всю важность этой встречи, и теперь был рад моему гостю.

Палыч плотно поужинал, принял для храбрости поллитра местного алкоголя и потом приступил к делу.

— Понимаешь, Зин, тут такая закавыка. Приперлась ко мне в школу эдакая московская фря и стала на меня давить. Расскажи, мол, что да как. Да все про тебя выспрашивает. Ей кто-то из наших болтанул, что мы с тобой водились, когда ты там жила.

— Слушай, а как она вообще про все это узнала? — удивилась я. — Про тебя, про школу, про мое Зауральское детство, наконец.

Но тут в разговор вмешался трезвомыслящий Дэвик.

— Зина, ты как ребенок, ей-богу. Ты же фамилию не меняла, в Москве квартиру купила на свое имя. Все легально. И никому не составит труда дать маленькую денежку любой захудалой паспортисточке. Они тебе кого хочешь, из могилы откопают, а не то, что живого и легально прописанного человека.

Дэвик был прав. Как я сразу не сообразила! Ведь у нас в стране любая тайна — это совсем не тайна. Хоть прописка, хоть фамилия. Хоть вся твоя прошлая биография. Если, конечно, не прикладывать никаких усилий, чтобы все это хорошенько запутать. А я и не прикладывала. Зачем мне это, спрашивается. У меня все с биографией нормально, так что я, действительно, никогда и ни от кого ничего не скрывала. Ну, разве только от Эмика. Да и то потому, что он толком ничего и не спрашивал. А уж тем более, не интересовался, как там у меня с босоногим детством.

— Но тут вот еще что… — Палыч пожевал губами, словно бы медля со следующей порцией новостей.

— Палыч, не тяни кота, давай, вываливай все как есть, — подбодрила я его строгим голосом. Палыч выдохнул и решился:

— Ты, Зин, не волнуйся и не расстраивайся, но тут такая вещь. Я же в курсе твоего неприкаянного детства и твой мамаши непутевой. Так вот, мне людишки донесли, что эта московская фря с твоей мамашей чего-то там шушукалась. Не знаю, о чем, но, по всему видать, обе бабы вредные, так что ничего хорошего ждать от них не приходится. Вот что я тебе хотел сказать, — Палыч выдавливал из себя слова, и видно было, что эта часть его миссии ему не по сердцу, но необходимость ее была очевидна. Поэтому он продолжил: — Но и это еще не все. Мамашка твоя дурная после общения с мадамой слегка самогонки тяпнула и язык-то у нее и развязался. Говорит, Зинку мою мадама эта московская на чистую воду вывести хочет. Вроде как, правды добиться. О чем это она — я не в курсе. А еще фря эта сказала кое-кому, что если она тебя найдет, то со свету сживет. Лазила по всему городу, все вынюхивала, высматривала, расспрашивала всех о тебе. И ничего не боится! Даже не скрывает, что ты ей поперек горла, — Палыч крякнул и налил себе еще полстакана коньяка. Зажав стакан в руке, он снова выдохнул и, перед тем как выпить, сказал тихо и обреченно: — Знает она, Зина, что ты от нее прячешься, но не знает где. Поэтому и ищет. Думала она, что ты к нам подалась. Так сказать, на историческую родину. Это все твоя маменька одному моему знакомому фраерку выложила, а он, не будь дураком, мне все за бутылку водки и «слил». Еще она у него интересовалась, где у нас в городе всякие криминальные элементы обитают. Он, знакомец-то мой, быстренько все смекнул, и ко мне. Так что, вот такие новости у нас, — Палыч выпил коньяк, крякнул и занюхал алкоголь соленым огурцом. Привычка — вторая натура — стол ломился от еды. — Ну и бабье нынче пошло! Хуже мужиков! Жадное и злобное. — Палыч сказал это в сердцах, так, словно давно накипело и очень просилось наружу, и теперь прятал от меня глаза, словно бы стыдился того, что принес мне такие плохие вести. Я встала, обошла вокруг стола и обняла моего старого учителя.