Морские тайны - Глеб Голубев

Большие друзья, сейчас они предвкушали удовольствие поддеть друг друга, а мы — весёлое представление.

— Мои замечания, — продолжал между тем невозмутимо Иван Андреевич, — общие и примерно одинаковые сразу по двум историям — и по той, что сочинил Андриян Петрович, и, к сожалению, по твоей, Сергей Сергеевич. Так что разрешите выстрелить сразу, так сказать, по двум зайцам или, вернее, уткам.

— Одинаковые возражения против столь разных историй? — переспросил, поднимая брови, Волошин. — Любопытно. Ну что же, пожалуйста. Только не забыта ли вами, уважаемый Иван Андреевич, пословица о тех, кто пытается гнаться сразу за двумя зайцами?

— Нет, не беспокойся, у меня хорошая память.

— Прежде всего я хотел бы задать один вопрос. Андриян Петрович, рассказанная вами история произошла ночью? — повернулся Макаров к профессору Лунину — и зарницы, и сияющие в темноте огни святого Эльма, вся эта чертовщина.

— Да, разумеется, ночью.

— Отлично, — кивнул Макаров и повернулся к Волошину: — И мираж, так напугавший их, что они покинули свою проклятую шхуну, тоже они увидели ночью?

— Ну, допустим.

— Ты, пожалуйста, не увиливай и не пытайся вывернуться задним числом. Огоньки на мачте и в каюте... Ночью?

— Ну ночью.

— Вот вы оба и попались, — торжествующе произнес Иван Андреевич и добавил зловеще: — Только начну я оперировать, пожалуй, с тебя, Сергей Сергеевич

— Пожалуйста, — пожал плечами Волошин. — Валяй выкладывай свои жалкие замечания. Можешь не сомневаться, я отмету их, как пушинку.

— Попробуй. Для начала я, извини за фигуральное выражение, суну тебе под нос две тарелки, согласно подписанному тобою акту обнаруженные в кубрике на столе. Объясни мне, пожалуйста, кто обедает по ночам?

Все расхохотались.

Когда смех притих, Волошин попытался что-то сказать, но Макаров перебил его новыми ехидными вопросами:

— И кто, кроме явных шизофреников, бреется по ночам? Пишет письма в каюте, где, как помечено в подписанном тобою же акте, нет даже лампы? Не говорю уже о том, что в твоей истории, как, кстати, и у Андрияна Петровича, совершенно не нашли объяснения и другие загадочные вещи, отмеченные тобою же в акте. Зачем на палубе валялся топор — я цитирую акт: «со ржавыми пятнами на лезвии, похожими на кровяные»?

— Кок рубил им головы курицам, — поспешно сказал Волошин под общий хохот.

— Допустим, — усмехнулся Макаров. — Но откуда взялся мышьяк в пище, оставшейся на тарелках? Куда подевался молитвенник, с которым не расставался твой набожный капитан? Разве вы обнаружили его в каюте? Почему об этом не упомянуто в акте?

— Капитан выскочил на палубу с молитвенником в руках, — перебил его Волошин. — Разве я забыл упомянуть об этом? И взял его, конечно, с собой в шлюпку.

— А талисман забыл? — насмешливо спросил Макаров.

— И про приоткрытую крышку люка вы забыли, Сергей Сергеевич, — вставил Володя Кушнеренко, давно выжидавший момент.

— Побит, побит, Сергей Сергеевич! — закричали со всех сторон.

— Сдавайтесь!

— Сдаюсь, Жан, с тобой невозможно бороться, — засмеялся Волошин. — Как поется в старой одесской блатной песне: «Недолго мучилась старушка в бандита опытных руках».

Потом, выждав, когда общее веселье немножко утихнет, Сергей Сергеевич добавил просительным тоном:

— Однако, надеюсь, почтеннейшая аудитория всё-таки учтет оригинальность гипотезы при голосовании?

— Конечно!

— Не сомневайтесь! — послышалось со всех сторон.

— Те же самые замечания относятся и к вашему рассказу, уважаемый Андриян Петрович, — повернулся между тем Макаров к профессору Лунину. — Судовые огни на шхуне, когда мы её встретили, ведь были погашены. И целый ряд деталей: недоеденный обед, прерванное бритье, недописанное письмо в каюте без лампы свидетельствуют, что «Лолиту» покинули днем, а не ночью. Признаете промашку?

Лунин, улыбаясь, развел руками.

— Ладно, перейдем к третьей истории: о коке, мечтавшем стать капитаном и отравившем всю команду в припадке безумия, — объявил Волошин. — Против неё, надеюсь, даже у тебя нет возражений, Иван Андреевич? Ведь твои лаборанты обнаружили в остатках пищи, привезенных с «Лолиты», если не яд рыбы фугу, как предполагал рассказчик, то мышьяк. Что ты на это скажешь?

Макаров с явно показным смирением склонил голову: дескать, крыть нечем.

Но тут неожиданно поднялась сидевшая рядом с ним его жена, Елена Павловна, и сказала:

— У меня есть возражения. Во-первых, морские рыбы содержат в себе природные соединения мышьяка, а человеческий организм способен накапливать его. Это, кстати, до сих пор мешает разрешить давнюю загадку: не был ли отравлен Наполеон? В сохранившихся до наших дней локонах его волос обнаружили мышьяк. Но в таких ничтожных дозах, что невозможно решить: пытались ли отравить императора, как считают некоторые историки, или это просто природный мышьяк, содержавшийся в рыбе, занимавшей основное место в питании пленного Наполеона на острове. Я не понимаю, ты же не мог этого не знать, Ваня, — повернулась она к мужу. — Чего ты смеешься?

— Конечно, знал, — ответил Иван Андреевич.

— Так зачем же ты устроил этот спектакль, так зловеще объявив, будто твои лаборанты обнаружили мышьяк в остатках пищи, привезенных с «Лолиты»? — возмутилась Елена Павловна.

— Чтобы подлить маслица в огонь вашей фантазии. Надо же было помочь Волошину. А все были заинтригованы, сознайтесь.

— Но это нечестно! — Под общий смех Елена Павловна несколько раз стукнула кулачком по широкому плечу мужа и продолжала: — А что касается рыбы фугу, в здешних водах она вообще не водится, только у берегов Японии. Так что отравить ею команду ваш кок, Геннадий Петрович, не мог. Хотя справедливость требует отметить: серьезные отравления могут вызывать около трехсот видов тропических рыб. Вам нужно было выбрать такую, какие обитают здесь. Но я считаю, допущенные ошибки вовсе не снижают оригинальности вашей выдумки.

Елена Павловна села. Сергей Сергеевич хотел что-то сказать, но попросил слова наш терапевт Семен Васильевич Егоров.

Лысый, с брюшком, выглядящий в шортах совсем кругленьким, он целыми днями с деловым видом снует, точно катающийся шарик, по всему судну, хотя вечно жалуется, что у него совсем нет работы и он изнывает, от безделья.

— Деквалифицируюсь я скоро с вами, — мрачно объявляет он и тут же стремительно мчится с озабоченным лицом дальше.

И говорит он быстро, напористо, деловито. Без длинных предисловий Егоров начал и теперь:

— Должен отметить, что рассказ Геннадия Петровича уязвим и с точки зрения медицины. Хотя он и выписал из справочника по неотложной помощи некоторые признаки эпилепсии и довольно ловко вставил их в рассказ, даже специальный термин «плохие дни» упомянул, главный признак этой тяжелой болезни — эпилептиче­ские припадки — он предусмотрительно «забыл». Почему? Да потому, что тогда бы окружающие, конечно, знали о болезни кока и соответственно относились бы к нему как к больному человеку.

Егоров сел.

— Благодарю вас, Семен Васильевич, — сказал Волошин. — Но всё-таки мне кажется весьма справедливым замечание Елены Павловны: все поправки и возражения, какие будут сделаны, касаются лишь достоверности рассказанных историй, их, так сказать, научной обоснованности. Эти уточнения необходимы, но я совершенно согласен с Еленой Павловной: при голосовании за первенство в оригинальности выдумки они учитываться не должны. Ну, с моей гипотезой, к сожалению, Иван Андреевич уже разделался, перейдем к истории, рассказанной профессором Карсоном?

— Прошу прощения, Сергей Сергеевич, — вдруг поднялся дед — старший механик. — Но и у меня есть замечание по рассказу Геннадия Петровича.

— Да? Любопытно. Прошу вас.

— Позвольте узнать, Геннадий Петрович, — наставив на Бой-Жилинского, как пистолет, длинный палец, спросил механик, — почему на обеденном столе, как записано в акте, обнаружены две тарелки с остатками пищи? Если кок всех отравил, как вы утверждаете, и побросал трупы за борт, то с кем же он делил трапезу, перед тем как сбежать с «Лолиты»? Почему на столе оказалась не одна его тарелка, а две? С кем он обедал?

— С привидением, — подал кто-то ехидную реплику.

Другой шутник подхватил:

— С попугаем!

— Ну, Геннадий Петрович о многом забыл: и о дырке в двери, и даже об оловянной лепешке — одной из главных загадок...

— Такую жуткую историю сочинял, до мелочей ли ему было!

Все развеселились. Волошину пришлось наводить тишину. Когда ему это наконец удалось, он сказал:

— Н-да, разве за всем усмотришь. Ладно, теперь перейдем к рассказу профессора Карсона. Уж он-то, мне кажется, неуязвим. Думаю, никто не сумеет ни к чему придраться в рассказанной им истории, настолько она тонко продумана. Ну?

— Он забыл объяснить лишь происхождение зазубрин на форштевне, — сказал чиф, просматривавший записи в блокноте с видом дотошного ревизора. — Как и профессор Лунин, и Геннадий Петрович.