Я Распутин. Книга 4 - Алексей Викторович Вязовский

фронт гнал турок, вот и Ханжонков со товарищи сделали тематический выпуск — командующий фронтом генерал Юденич со своим штабом, храбрые казаки, взаимное остервенение турок и армян, тысячи пленных, взятие Вана, армянские добровольческие дружины, водружение крестов на церквях, превращенных турками в мечети. Все, как надо.

Я позвонил Александру Алексеевичу с благодарностями и напутствием так держать, на что он, несколько смущаясь, сообщил, что отснято много материала, связанного с резней армян, но уж больно страшные кадры, он не рискнул ставить их в сборник…

У турок все получилось ровно как у лорда Китченера с бурами, прямо по максиме «хотели как лучше, вышло как всегда». Отселение христианского населения, не слишком лояльного к османам, а то и ожидающего прихода русских, прямо-таки напрашивлось. И занимались такими акциями все воюющие стороны — австрийцы выселяли русинов, мы — евреев и немцев и так далее, только вот у турок, известных мастеров массовых акций и гениев организованности, все сразу пошло не так. Многовековое нелюбие, помноженное на возможности поживиться имуществом выселяемых, полыхнуло взаимным ожесточением и вылилось в резню.

Самое лучшее, что Россия могла сейчас сделать — это продолжать наступление и попросту выгонять аскеров и пашей из районов, населенных армянами. Но что делать с отснятым материалом?

— Саша, — обратился я к Ханжонкову, — вы пока снимайте, документируйте и храните. А потом я придумаю, что дальше делать.

Хотя что думать? Придет время мирный договор подписывать — мы все предъявим.

Глава 15

«Здравствуйте дорогие и возлюбленные Мои родители! Шлю я вам низкий поклон и с любовию целую я вас несколько раз. Посылаю я вам также свою низкую благодарность за посылку, посланную вами до Преображения Христова. Я очень рад этой посылке, но еще прошу я вас — не оставьте, пожалуйста, меня на Царской военной службе, пошлите мне рублей 5 денег. Средства потребны для подарков товарищам по службе, командирам…».

Я отложил письмо сына, почесал в затылке. Это что же… В части у Дмитрия поборы командиров? Или и правда на подарки? Надо выяснить. Продолжил чтение:

«…Выдали нам всю принадлежность военную — палатку, вещевой мешок, баклагу в мешочке, патронташь, котелок, 3 мешочка для сахара, хлеба и мелких вещей. Особенно порадовал добрый шлем для защиты головы. Праздник Преображения встретили весело. Утром гоняли нас к обедне в город. Пришли в одну церкву, нас из нее выгнали. Ушли в монастырь, там стояли обедню… В город никогда не отпускают окромя бани. В бане моемся часто, мыла дают много. То в казенной, то в торговой в городе. А название города писать не могу — цензура вымарает.

Ученье дается мне, слава Богу, легко. Здоровье у меня, слава Богу, есть. Утром встаем в 6 часов, чаю напьемся и на занятия, постреляем, пообедаем — 2 часа отдыхать, вечером ложимся спать в 9 часов. Все идет слава Богу. 2 недели как ждем выгонки на позиции или на бой. Как придет требованье или телеграмма, то нас чичас угонят отсюдова. Про конец войны вовсе и не думаем и незнай совсем когда будет мир… Может тятя сможет отписать весточку? Все в части меня спрашивают, мол ты Распутинский, узнай, когда мир и отпустят по домам. Уж больно солдаты устали от войны, а ведь нас даже не гоняли еще на передовую…».

В этом месте я конкретно так выругался. Да так, что обеспокоенная Лохтина заглянула в кабинет.

— Что случилось, Гришенька?

— Еще не случилось, но может.

Война шла уже больше полугода и общество понемногу уставало от войны. Затухали патриотические сборы средств, митинги за победу. Поток похоронок ширился, по самым скромным подсчетам мы потеряли в войне уже больше пятидесяти тысяч человек. Это убитыми. Ранеными еще стольник, а то и полтора-два — все чаще на улицах стали встречаться увечные. Левые с их идеей «мир любой ценой» собирали огромные собрания, а от них до волнений — пара шагов.

Через полуоткрытую Лохтиной дверь я услышал, как в коридорах думы нарастают шум и крики. Вот еще не хватало, что там, левые мутят? В парламенте должно быть тихо и благообразно! Но гул все рос, уже различимы отдельные крики и… аплодисменты?

Я вышел в коридор с намерением расточить, прекратить, держать и не пущать, и уже раскрыл рот для распоряжения «Чтобы через полчаса было светло, сухо и медведь!», как понял, что навстречу мне на руках несут молодого солдата.

Шагов за пять до меня он вывернулся из рук чевствователей, звякнув при этом двумя или тремя крестами на груди и врубил строевым шагом:

— Господин Распутин! Представляюсь по случаю награждения Георгиевским крестом второй степени, старший унтер-офицер Стрельцов!

— Приехал?! — я сграбастал своего протеже, обнял.

— На побывку отпустили. Как Георгиевского кавалера!

— Ну дай полюбуюсь — я развернул унтера к свету, посмотрел на грудь. Все чин чинарем.

Побывка оказалась весьма своеобразная — в недрах военного ведомства в некую голову стукнула идея, что надо организовать агитационную поездку. Военный заем, реанимировать патриотические митинги, встречи с общественностью…

Зная, как умеют наши чиновники, в особенности военные, просрать любое дело даже при самых лучших намерениях, я пристегнул к Антипу Дрюню и строго-настрого наказал прежде чем вылезать на публику отработать каноническую версию. А то, помнится, у казака Крючкова счет рос с каждой следующей публикацией и оттого никто не знает, сколько там было противников, десять или тридцать, и сколько поубивал Козьма — ни одного или тринадцать? И ведь прибавляли ему исключительно из благих побуждений, а получилась буффонада, и вместо казака-героя со страниц глядел казак-враль.

Поселил я его, естественно, в Юсуповской и вечерами он рассказывал о житье на фронте.

— Очень много бестолковщины творится, Григорий Ефимович. Ладно там интенданты, это вечная беда, но ведь и строевые офицеры тоже дурь множат! — печаловался Антип за ужином. — Вот случился у нас бой, ротный командир ловко его провел, удачно всех расставил, получил опыт, так почему бы не рассказать остальным офицерам в полку? Завтра другой отличится, послезавтра третий, а опыта у всех прибудет… Нет, никому не интересно. Вот в карты перекинутся или вина выпить — это сколько угодно. Или дорожки вокруг квартиры песочком посыпать.

— Ты вот что скажи, чем помочь можно, — постарался я перевести разговор в практическую плоскость. — А то наши дамы-благотворительницы порой конфетки да шоколадки собирают, их можно на что-нибудь более полезное направить.

— Теплые вещи.

— Что, настолько плохо?

— Угу. От интендантов не допросишься, а даже если получишь положенное, то все равно холодно. Шинелька на гимнастерку и все. Робята