Сумерки памяти - Елена Хотулева

— Ты знаешь, — сказала я, — во время всего нашего диалога меня не отпускало ощущение, что я что-то немного вспоминаю. Мне показалось, что я «вижу» тебя каким-то священнослужителем, но при этом мне одновременно показалось, что это был как бы и не ты.

— Так кто же это все-таки был? — спросил он улыбнувшись.

Я взялась руками за голову и пробормотала:

— Как сложно, как это сложно…

— О чем ты говоришь?

Я встала и, расхаживая вдоль перил балкона, ответила:

— Понимаешь, очень сложно рассмотреть сквозь сумерки [19]моей памяти, кто был кем в моих прошлых жизнях. Я уже ошиблась один раз, приписав другому человеку некоторые твои заслуги. И мне бы не хотелось что-то перепутать снова.

— А что этот человек? Ты ему много рассказала? И как он отреагировал на это?

— Не знаю. Надеюсь, что он не посчитал меня полностью сумасшедшей, а просто объяснил эти рассказы моей излишней экзальтированностью и быстро забыл о наших мимолетных встречах.

— Ладно, раз это была только ошибка, то и думать об этом больше не стоит. Лучше расскажи мне, что ты все-таки увидела про того священнослужителя, которым вполне вероятно мог оказаться я.

— Хорошо, я сейчас постараюсь еще немного вспомнить, а после мы все это обсудим.

Некоторое время я сидела с закрытыми глазами и молчала, а потом стала подробно рассказывать обо всем, что мне удалось «посмотреть».

Из всех жизней, которые на сегодняшний день мне посчастливилось увидеть, это была первая, в которой я была не только не красавицей, как это иногда уже случалось, но даже и не миловидной или симпатичной. Нет. Первое что поразило меня в этих видениях, это то, насколько я была безобразна.

Представь себе средние века. Не знаю точно какие это годы, да и не хочу сейчас заострять на этом внимание, вижу только, что это маленький европейский городок, на одной из пыльных немощеных улиц которого стоит горшечная лавка. Когда-то, несколько лет назад ей владела семья — муж, жена, сын и дочь. Отец заправлял в лавке, мать хлопотала по хозяйству и вместе с сыном лепила горшки, а на дочь никто особого внимания не обращал, так как она была больная. Торговля у них шла неплохо, поскольку горшки в те времена были довольно-таки ходовым товаром, и родители были уверены, что пройдет еще немного времени, и их сын станет продолжателем этого небольшого семейного дела. Но неожиданно на те места обрушилась какая-то эпидемия, которая унесла с собой сперва сына, а затем и родителей. Вот с этого-то момента и начинаются мои воспоминания.

Итак, я остаюсь одна. Я странная внешне и странно воспринимаю мир. Начну с того, что я очень хромая, небольшого роста и крепкого телосложения девушка, лицо которой неприятно поражает отталкивающе некрасивыми и неправильными чертами. Я явно ненормальная, хотя эта ненормальность скорее внутренняя и проявляется только в том, что мир для меня является набором каких-то целей, которых я постоянно добиваюсь. Так например, еще в те времена, когда были живы мои близкие, меня очень задевало то, что меня никто не принимал в расчет, и все надежды с продолжением дела связывались только с моим братом. Теперь, оставшись одна, я решила, что легко смогу всем доказать, что в одиночестве буду не хуже моих родителей управляться со всеми горшечными делами и торговлей. Кому я хочу это доказать я не задумываюсь, но поставив перед собой такую цель начинаю с поразительным упорством ее добиваться.

И вот я полноправная и единственная хозяйка горшков и лавки. Соседи охотно покупают у меня мой незатейливый товар, но считают меня как бы человеком второго сорта и потому очень редко вступают со мной в разговоры. Меня сторонятся, у меня нет друзей, никто не придет мне на помощь если я заболею, и наверное именно поэтому я заставляю себя учиться жить ни в ком не нуждаясь.

Я живу не задумываясь о том, что я не такая, как другие, что я никогда не смогу выйти замуж и иметь детей. Меня как будто бы не волнуют эти вещи, как не волнуют и такие понятия как любовь и ненависть. Я не живу, а существую, изо дня в день бездумно лепя и продавая свои горшки. Вполне вероятно, что так могло бы продолжаться до самой моей старости или до очередного мора, который легко свел бы меня в могилу, однако странная судьба решила распорядиться иначе.

Однажды соседские подвыпившие парни не знают как развлечься и чем убить скучное ночное время. Одному из них приходит в голову шальная мысль «напугать хромую», и окрыленный этой идеей, он пробирается ко мне в дом и, подкрадываясь ко мне со спины, начинает дико визжать. В эти часы я обычно занята лепкой горшков, и этот парень застает меня за гончарным кругом. От его неожиданного крика я вскидываюсь и как умалишенная начинаю кричать и кидать в него кусками мокрой глины. Парень явно не ожидает такого приема и его хмель и кураж уступают место желанию побыстрее унести ноги из моего проклятого дома. Однако я обладаю неженской силой, и видя, что мой обидчик хочет удрать, начинаю его колотить. Озверев оттого что хромая горшечница оказывает ему столь яростное сопротивление, парень начинает биться со мной на равных. Падают стеллажи с горшками, глиняные черепки летят в разные стороны, мои крики прорезают сонную тишину квартала. Но никто не спешит мне на помощь, никто не приходит унять молодого гуляку, потому что все кто слышит эти крики, понимают, что это в доме хромой разразился какой-то скандал, но кого могут взволновать эти вопли — время позднее, да и мало ли что…

В самый кульминационный момент этого происшествия в дверном проеме появляется священник. Он одет в рясу песочного цвета с капюшоном, похожую на ту, что носят монахи доминиканцы. Видимо, он вбегает в мой дом на крик, и видя, что обижают женщину, бросается к парню и оттаскивает его от меня. Священник наголову выше моего обидчика, и видя это и оценивая сан появившегося человека, парень, бормоча какие-то ругательства в мой адрес, хватает свою шапку и убегает. А монах откидывает с лица капюшон и, протянув руку, чтобы помочь мне подняться, говорит какие-то слова утешения, которые я не особенно слушаю, поскольку как завороженная смотрю на его лицо.

И вот тут наступает какой-то переломный этап и в моей судьбе и в моем мировоззрении. При виде почти неземной красоты этого человека я, с одной стороны, будто бы прозреваю и начинаю с ужасом ощущать всю уродливость моей внешней оболочки, а с другой — вижу теперь перед собой новую цель, которая отныне будет полностью определять все мои мысли и поступки. Я понимаю, что никакая сила не заставит меня жить вдали от этого человека и что всеми правдами и неправдами, но я буду видеть его каждый день.