Сумерки памяти - Елена Хотулева

Через полчаса они уже были в Кучкинской квартире на десятом этаже университета, и Игорь обменивался рукопожатием с улыбающимся Ильей Николаевичем.

В орнитологическом раю Кучкина за эти несколько месяцев многое изменилось. И хотя по углам по-прежнему стояли пыльные птичьи чучела, а на окнах висели все те же ветхие зеленые занавески, это уже не была квартира одинокого холостяка-ученого. Во всем, как были расставлены на полках книги, как лежали диванные подушки, с вышитыми на них павлиньими перьями и даже в том, как свисала со стола бежевая скатерть с длинными белыми кистями, чувствовалось незримое присутствие любви. Она была растворена в воздухе, плавала под высокими потолками, отражалась в помутневших от долгого труда зеркалах. Любовь здесь была повсюду.

И Игорь, зашедший сюда из совершенно другой жизни, не мог не понять, как счастлива его сестра в этом, быть может, чуть придуманном и оторванном от реальности мире. Он понял — самое лучшее, что он может сделать, это оставить Ирину и Кучкина наслаждаться обществом друг друга и не ворошить весьма странное недавнее прошлое. Но реалистически приземленное любопытство, вопреки здравому смыслу, снова победило, и, оставшись с Ильей Николаевичем наедине, когда Ирина ушла на кухню за чайником, Игорь все же решился задать этот, неимоверно волнующий его вопрос:

— А в тот вечер…

Но договорить Игорь не смог, так как его прервал неожиданный смех Кучкина, который весело сказал:

— О, только не спрашивайте меня, действительно ли Ирина прилетела ко мне в тот вечер в образе птицы Алконоста, я все равно не скажу. Это наша большая семейная тайна.

Через несколько дней Игорь улетал обратно в дальние страны. Он не любил, когда его кто-нибудь провожал, да и время было слишком позднее. С хорошим чувством, как от прикосновения к чему-то прекрасно-невозможному, он оставлял сестру жить в этой, так и не раскрытой, жизни-загадке.

Самолет оторвался от земли, и Москва осталась в туманной глубине воздушного моря. Сквозь клочья облаков угадывались огни ночного города. «Где-то там внизу университет, — подумал Игорь, улыбнувшись. — Сестра, возможно, уже спит».

Если бы было чуть меньше облаков, нет, если бы самолет мог лететь намного ниже, и Игорь, поравнявшись со знакомыми окнами, успел заглянуть в просвет между зелеными шторами, висящими на старых деревянных кольцах, то он увидел бы странную картину. На потертом кожаном диване, среди подушек в павлиньих перьях, сидел бородатый мужчина. А напротив него в кресле, накрытом колючим шерстяным пледом, расположилась женщина сказочной неземной красоты, с переливающимися черно-зелеными крыльями и пышным хвостом. Каждый вечер она сидела в этом кресле и пела великую песнь бессмертной любви, прославляя смелость поиска истинных чувств в бескрайнем океане подделок.

* 13 *

Мы снова сидели на балконе и вдыхали терпкий аромат жасмина, доносившийся с противоположной стороны улицы. Я только что пришла и рассматривала его очередной подарок — странную миниатюру в рамке из скрученных кольцом ветвей дрока переплетенных с листьями плюща, изображающую птицу с огромными длинными крыльями, перья которых на концах превращались в языки пламени и устремлялись к небу. Она была нарисована на фоне золотых капель, стекающих по шафранному занавесу, и напоминала мифического феникса, хотя больше походила на райскую птицу с гравюр одного английского художника [18].

— Я прочитал вчера твой рассказ, — сказал он, открывая портсигар и не торопясь доставая сигарету. — Ты знаешь, мне очень жаль, что не я был тем орнитологом. Такое счастье выпадает не каждый день — увидеть свой воплощенный идеал. Хотя конечно я шучу, ведь мне-то не нужна женщина-птица, мне нужна ты, потому что, насколько она — эта твоя Ирина Грабова — была «слеплена» под идеал орнитолога Кучкина, на столько и ты создана для меня. Знаешь, как бывают такие люди-калеки, которым подходит только определенная обувь сделанная на заказ. В этих ботинках они могут свободно двигаться, ходить, танцевать, но предложи им какие-нибудь другие — и вот перед вами уже инвалид, который не то что танцевать, ступить без костылей не сможет.

— Да, в этом ты прав. Только надо добавить, что кроме тебя такие туфли уже никто никогда надеть не сможет, разве что только из любопытства, а коли их уж сделали, то суждено им валяться на складе, дожидаясь пока капризный заказчик придет и заберет их с собой.

Он щелкнул зажигалкой и закурил:

— Жаль, что ты не уполномочена писать книги судьбы. В твоем сердце живет такой оптимизм и такая неимоверная жажда счастья, что заставь тебя распоряжаться человеческими жизнями, люди не только бы стали реже болеть, но и вовсе бы умирать перестали, не говоря уже о том, что такие понятия, как несчастная любовь, ненависть и предательство ты навсегда вычеркнула бы из всех языков. Удивительно, иногда мне начинает казаться, что я тебя совершенно не знаю. Хорошо, что ты написала этот рассказ — он помог мне многое прояснить в твоем отношении к собственной жизни и к нашей любви. Что же касается тебя, думаю, что и здесь он оказался далеко не бесполезен. Ты сама-то это почувствовала? Ведь совершенно ясно видно, как ты изживала из себя эту сочную землянику твоих девятнадцати лет, и стирала из памяти пятна несостоявшихся гиацинтов. А потом — как это было на тебя похоже — ты просто вышла за окно, чтобы уже никогда не вернуться в мир прежних ненужных ценностей…

— А ты? — спросила я, перебив его. — Ты бы создал для меня мир, подобный этому «орнитологическому» раю?

Он встал и подошел к балконному парапету.

— Верь мне, — сказал он, глядя на отражение солнца в окнах соседнего дома, — я прошу тебя, верь мне. Наш с тобой рай отделен от нас всего лишь тонкой стенкой из прозрачного стекла, которую мы должны разбить, ударив с двух сторон одновременно. Нужно только знать две вещи, две совсем небольшие вещи: когда это сделать и в какую точку бить.

— А для этого я должна узнать то, чего я пока еще не знаю… — задумчиво произнесла я.

Он снова сел в кресло и улыбнувшись сказал:

— Ты хорошо написала. Любовь должна торжествовать, а птица Алконост пусть поет свои песни. И если в следующий раз тебя снова будут волновать неизъяснимые мысли, не раздумывай над ними слишком долго, а просто бери ручку и садись сочинять. Так будет лучше не только для тебя — быть может, у многих в душе живут похожие тревоги и желания, а описать их им просто не приходит в голову. Пусть они прочитают все это, и возможно решат для себя что-нибудь важное…