Огненная дева - Евгения Марлитт

В эту минуту раздался лай собак, выбежавших из охотничьего домика; она оглянулась: там шел Майнау, унимая повелительным движением руки прыгавшую кругом него свору… Не шел ли он в охотничий дом, может быть, за шалью, которую оставила там герцогиня?.. Как гордо и высоко держал он голову, будто служил олицетворением мужества и силы! А между тем он был самый жалкий из всех! Он говорил против совести и убеждений и обходил молчанием самые грубые выходки, чтобы только не заступиться за жену, не ответствующую его планам. Лиана быстро пошла вперед, как будто не видала его, но он был уже около нее.

– Как! Ты плачешь, Юлиана?.. Ты можешь плакать? – воскликнул он со всем злорадством удовлетворенной жестокости. Она гневно отерла слезы. – Ну, не сердись, никто лучше меня не знает, что ты не от чувствительности проливаешь их. Бывают слезы ожесточения, оскорбленной гордости…

– И глубочайшего раскаяния, – прервала она его.

– А!.. Ты раскаиваешься в своем давешнем геройстве?.. Как жаль!.. А я принимал все сказанное тобою за твое искреннее убеждение и думал, что ты сумеешь принять мученическую кончину за каждое свое слово… Итак, ты раскаиваешься?.. Не послать ли тебе священника? Он с такой необъяснимой готовностью старался выручить тебя, что герцогиня вне себя за это… Прислать тебе его, Юлиана? Более любезного духовника трудно найти в целом свете, я знаю это от Валерии!

– Я должна буду принять его, – проговорила Лиана с раздражением, видя его язвительную усмешку, – для того, чтобы он внушил мне веру в колдунов и привидения, чтобы и меня… – Тут она вспыхнула и замолчала, сделав отрицательное движение.

– Чтобы и тебя любили, как я только что высказал, – докончил он.

– Не здесь! Не здесь! – воскликнула она порывисто, указывая на Шенвертский замок. – Я раскаиваюсь, – продолжала она спокойнее, – что своим необдуманным вмешательством ускорила решение судьбы Габриеля, все же прочее я готова повторить слово в слово, даже если бы от меня потребовали представить еще новые доказательства пред лицом той высокопоставленной лживости и твоих язвительных насмешек… Далее я раскаиваюсь…

– Дай мне высказать остальное, Юлиана; я не желал бы слышать этого из женских уст, – прервал он ее вдруг очень серьезно и меняясь в лице, что уже раз смутило ее сегодня. – Ты еще раскаиваешься в том, что так слепо, так неопытно и так простодушно вступила в брак, и горячо обвиняешь меня, человека опытного, который должен был хорошо знать и понимать, что делал и чего требовал.

– Да, да!

– А если и он раскаивается?

– Ты согласен, Майнау? Ты позволяешь мне удалиться? Еще сегодня? – спросила она, затаив дыхание; глаза ее заблистали, и она с мольбою прижала руки к груди.

– Этого я не думал, Юлиана, – ответил он, видимо удивленный этим старательно сдерживаемым восторгом. – Ты не так поняла меня, – произнес он, отчеканивая слова, причем губы его нервно задрожали. – Оставим это; теперь тут не время и не место для каких-нибудь соглашений.

– Соглашений? – повторила она тихо, и ее руки опустились. – Да они и невозможны! К чему же откладывать? Боже мой, я потеряла даже охоту, утратила честные намерения, с какими вступила на свое новое поприще; я измучена и с трудом сохраняю наружное спокойствие; душою и сердцем я в Рюдисдорфе, а не здесь! Это возможно лишь на короткое время, а не на всю жизнь!.. Соглашение!.. – Она горько засмеялась. – Четыре недели тому назад я искала бы его по собственному побуждению, с чистосердечным желанием исполнить взятые на себя обязанности, теперь же, после всего, что случилось, я не могу! Я отказываюсь от него!

– Но я… нет, Юлиана! – воскликнул он запальчиво, и жилы на висках его вздулись.

С минуту она молча стояла перед ним: при таком его настроении она его боялась, но не лучше ли для обеих сторон, чтобы разрыв произошел именно теперь?

– Я, кажется, догадываюсь, почему ты желаешь, чтобы я осталась в твоем доме в эту тяжелую минуту, это для меня большое утешение, – сказала она кротко. – Ты заметил, что я от всего сердца полюбила твоего сына; отпусти Лео со мною в Рюдисдорф, Майнау! Клянусь тебе жить только для него и беречь его как зеницу ока. Я знаю, что Магнус и Ульрика с радостью примут его; как многому он может научиться от этих высокодаровитых людей!.. Тогда ты спокойно можешь отправляться путешествовать и быть в отсутствии хотя бы несколько лет… Отпусти со мною Лео, Майнау!

И она с мольбою протянула ему руку, но он порывистым движением оттолкнул ее.

– Должно быть, правда, что существует Немизида!.. Я желал бы слышать, как они все, все хохочут!

Со злобным смехом закинул он голову кверху и устремил взгляд на синее небо, как будто вдруг увидел там тех, о ком говорил.

– Знаешь ли ты, что значит жестоко уязвленное тщеславие, Юлиана? Я когда-нибудь тебе скажу, не теперь, еще не скоро, пока…

Молодая женщина вдруг молча прошла мимо него; он стоял спиною к охотничьему домику, а потому не мог видеть, как из-за кленовых деревьев показалась герцогиня со своею фрейлиной.

Тяжело было Лиане! Огненный любопытный взгляд герцогини отметил, как резко оттолкнул Майнау ее руку. С яркою краскою в лице пошла она навстречу дамам; от нее не скрылась злобная улыбка, мелькнувшая на лице фрейлины, и это увеличило ее смущение.

Герцогиня только что своим появлением прервала тягостную сцену между супругами. Муж журил свою молодую жену за ее недавнюю бестактность и с такою суровостью отверг ее просьбу о прощении, какая возможна только при совершенном отсутствии чувства. Теперь она спокойно сознавала в душе, что этой со смущением приближавшейся к ней рыжеволосой Трахенберг недоставало бы только вещей маргаритки в руке, на которой она гадала, чтобы быть олицетворением гетевской Гретхен, – и отчего бы не сознаться и в том, что эта преследуемая со всех сторон ненавистная вторая жена обладала необыкновенною прелестью?.. Фауст не любил ведь ее, он обращался с ней сурово, потому… да потому, что не мог так же скоро отвязаться от этой девочки с красновато-золотистыми волосами, как скоро, из жестокой мести, связал себя с нею.

– Любезная баронесса Майнау, зачем вы уединяетесь? – воскликнула она благосклонно и искренно, обращаясь к молодой женщине.

В руках у нее была корзинка с фруктами. Герцогиня остановилась в такой живописной позе в ожидании приближавшихся, что если бы держала корзинку повыше, то можно было бы подумать, что она хотела изобразить «дочь Тициана» в живой картине.

– Вот моя благодарность за ваши прекрасные цветы – я сорвала это собственноручно, – сказала она, подавая Лиане фрукты.

Фрейлина с удивлением смотрела на этот дар. Она не привыкла к тому, чтобы гордая герцогиня выражала так благосклонно и дружественно свою благодарность, – может быть, она не знала, что одержимая страстью женщина, вполне уверенная в своем торжестве, может относиться чрезвычайно ласково и милостиво к побежденной… Герцогиня зашла еще далее – не видала ли она сейчас, с какой непреодолимой антипатией оттолкнули эту антично-прекрасную руку, протянувшуюся теперь за фруктами?