Палачка - Павел Когоут

Конечно, она все это время была в полном сознании. Инстинкт женщины подсказал ей, что раз она не может предложить любовнику богатство, славу и власть, то должна принести ему в дар хотя бы свою беспомощность, позволить спасти ее и обрести уверенность в своих силах. Она наблюдала за ним из-под опущенных ресниц, не сомневаясь, что он догадывается о ее притворстве, и восхищалась непринужденностью, с которой он вступил в любовную игру. Ее забавляло, как он нерешительно бегает между нею и телефоном, будто бы случайно кладет ее на диван и, делая вид, что измеряет пульс, дотрагивается до ее груди. Когда же он приник к ней в страстном поцелуе, она обняла его за шею и ответила столь же пылко.

Поначалу он испугался, но сразу же почувствовал облегчение. Теперь-то уж ясно, что делать. Пряный аромат волос распалил его. Чувство неуверенности улетучилось.

— Как… — выдохнула пани Тахеци, пока его пальцы, привыкшие раздевать упорно сопротивлявшихся клиентов, ловко расстегивали ее халат, — вас зовут?

— Павел, — прошептал он, умело освобождая ее от лифчика.

— Лучше — Поль. А меня называй… — проговорила она, отважно переходя на «ты», пока он стаскивал с нее колготки, — Люси!

Она произнесла богемное имя, которым когда-то распутный Оскар посвятил ее в любовницы. Это означало, что прозаичной пани Люции больше не существовало и тень замужества уже не маячила за ее спиной.

Теперь Шимса знал, что делать. Подбросив колготки к потолку, он одним движением расстегнул молнию спортивных брюк и жадно овладел ею — в это время легкая ткань на мгновение как бы застыв в верхней точке своего полета, развернулась во всю длину и стала медленно опускаться, словно сигнальная ракета фейерверка любви.

Доктор Тахеци не верил своим глазам. Место, которое шестнадцать лет принадлежало исключительно ему, занял чужой мужчина и при этом вел себя так, словно находился у себя дома. Услышав его, тот повернул голову.

— Привет, — сказал инженер Александр. — Удивлен?

— Привет, — сказал доктор Тахеци. — То есть добрый день, ну да, то есть нет…

Он лихорадочно соображал, с какой стати тесть впервые в жизни явился к нему в институт. Единственное логическое объяснение — что он принес "Etymologicum Gudianum" Штурца — казалось ему фантастически неправдоподобным.

— Я пришел, — сказал тесть, складывая газету с полуразгаданным кроссвордом и вновь раскрывая ее на другой стороне, — спросить тебя: как это понимать?

В центре полосы находился снимок, на котором была изображена пара фигуристов, достаточно отчетливый, чтобы доктор Тахеци узнал в девушке свою дочь, а в ее партнере Рихарда Машина.

— Это… — сказал он, — Лизинка…

— А это? — с нажимом спросил тесть.

Зять решил, что тот покажет на юношу и пожелает узнать, почему он позволяет дочери так рано заводить знакомства. Он собирался объяснить, что, в отличие от тех отцов, которые, подобно инженеру Александру, воспитывали своих детей на строгих запретах, он предпочитает взаимное доверие. Однако, к его удивлению, тесть ткнул пальцем в заголовок под фотографией, казалось не имевший к ней никакого отношения:

НЕ ХЛЕБОМ ЕДИНЫМ!

Тесть начал читать вслух, и в первый момент доктору Тахеци показалось, что тот сошел с ума. Автор заметки рассказывал о своем детстве, которое пришлось на годы социальной несправедливости, — он, сын пекаря, жил в такой нищете, что ему приходилось, отметил он со скорбной гордостью, играть с крысами. Потом он подробно осветил свое активное участие в революционной борьбе пекарей, породившей эпоху социальной справедливости и открывающей перед молодым поколением пекарей горизонты, о каких он не мог и мечтать. Перечислив достигнутые успехи в области пекарного дела, он под конец описал случай, который и побудил его взяться за перо.

И тут доктору Тахеци пришлось признать, что тесть не повредился в уме.

Подчеркнув, что каторжный труд в пекарне и классовая борьба не давали ему возможности посещать спортивные площадки, куда ходили лишь господские детки, ветеран революции рассказал, как на Рождество отправился на каюк с внучкой — его сын, председатель профсоюза пекарей, уже смог купить ей коньки. Там ему посчастливилось увидеть замечательное выступление двух фигуристов, которые, как выяснилось, учатся на пекарей. Он сфотографировал их своим фотоаппаратом — награда профсоюза пекарей — и посылает снимок в редакцию в качестве доказательства того, что его неустанная борьба была не напрасной: она стала залогом светлого будущего, где пекари не только выпекают хлеб, но и занимаются фигурным катанием, как раньше господские детки.

— Объясни мне, — ледяным тоном сказал инженер Александр, — почему ты заставил дочь моей дочери учиться этому плебейскому ремеслу.

Взгляд доктора Тахеци блуждал по корешкам томов, хранивших почти все тайны человеческой речи, но он знал, что они не помогут ему найти ответ. И все же на этот раз его ученый мозг, привыкший решать филологические формулы со многими неизвестными, не оставил его в беде. Найденный им выход был прост, как все гениальное. Сам того не ведая, он воспользовался приемом, с помощью которого дрессировщики спасаются от разъяренного хищника: решил натравить на него другого хищника. При этом он руководствовался не столько злорадством, сколько надеждой, что в схватке двух победит третий: он, а вместе с ним — гуманистические идеалы.

— Поехали к нам, — сказал доктор Тахеци, удивляясь собственной хитрости и смелости. — Люцинка обрадуется.

Он совсем уже было достиг вершины и задохнулся в предвкушении свободного падения, каждый раз освобождавшего его от смертельных уз, когда в мозгу раздался щелчок, словно кто-то повернул выключатель, и он не смог двигаться дальше.

— Ну давай же, давай! -

34.

выкрикнула Люси, приготовившись ступить на берег, куда последний раз сошла шестнадцать лет назад вместе с бесхарактерным Оскаром.

Но Шимса уже ничего не мог ей дать — он лишь таращил глаза на предмет, на который до сих пор не обращал внимания, хотя все это время тот маячил у него перед глазами. Под елкой лежала школьная сумка Лизинки, — по всей видимости, она зашвырнула ее туда на радостях в самом начале каникул. Теперь он понял, что его так беспокоило: подобно тому как грамм урана под супружеской постелью может стать причиной бесплодия их детей, подобно тому как литр лизергиновой кислоты в общественном водопроводе может вызвать галлюцинации у целого города, так из-за этого потертого и вместе с тем драгоценного куска кожи (не случайно в музеях великих людей часто демонстрируются даже их искусственные челюсти, а школьные сумки — никогда!) его отменно вымуштрованный и безупречно работающий организм потерпел физиологическое и моральное фиаско.

Его вдруг шокировало, что он бесстыдно проникает в то самое тело, из которого вышло на свет непорочное тело Лизинки. Если бы Шимса был так же образован, как Влк, он бы понял, что переживает современный вариант античного эдипова комплекса, хотя совокупился не со своей, а с чужой матерью. Но из древней истории он помнил лишь, как распинали Христа, и поэтому ему самому пришлось сделать открытие, которое легло на него тяжким крестом:

он любит Лизинку Тахеци.

— Еще! — крикнула пани Люция. — Кончай же!..

— Прошу прощения… — сказал Шимса, встал, застегнул молнию на ширинке и бесшумно, как привык подходить к "комнатам ожидания", вышел из гостиной и из квартиры.

Доктор Тахеци чуть не наткнулся на него, когда выходил из такси, — он специально взял машину, чтобы пустить тестю пыль в глаза. Лицо этого человека показалось ему знакомым, но все-таки доктор Тахеци не мог припомнить, где он видел этого спортивного мужчину — тот как раз садился в экстравагантный автомобиль. Доктор Тахеци щедро, так, чтобы тесть видел, дал таксисту на чай и открыл перед тестем двери в подъезд, квартиру и комнату.

Они вошли и увидели…

Услышав, как ее любовник застегивает молнию на ширинке и хлопает дверью, Люси решила, что ему захотелось в уборную. Она предполагала, что заодно он и разденется, чтобы их ничто больше не разделяло. "О свет моих очей, отринь одежды те, пусть нагота твоя к моей льнет наготе под пологом любви!" — в волнении шептала она строчки какого-то арабского стихотворения. Она не открывала глаз, боясь, как бы румянец при виде его наготы не выдал ее старомодность. Ей хотелось казаться развратной, чтобы он отбросил стеснение и помог ей быстрее наверстать упущенное. Когда ручка двери вновь повернулась, она задрожала от избытка чувств и близости блаженства.

— Поль… — томно позвала она.

Никто не отозвался. Открыв глаза, она решила, что это ей снится. Словно скульптурная группа, замершая по воле ваятеля на половине шага, на пороге комнаты стояли ее муж и ее отец в почти детском изумлении.