Вторжение - Даниил Сергеевич Калинин

как кажется, насчитал пять штук! Правда, включая и те, что расположены за Днепром. И к слову, одно из этих укреплений использовано в качестве ставки самого Сигизмунда, благополучно отгородившегося от возможной вылазки московитов широкой, полноводной рекой… Естественно, подле короля расквартированы отборные роты крылатых гусар, хоругви самых влиятельных панов, а также лучшие части наемников. В свою очередь, с нашей стороны реки размещены войска попроще: часть немцев (включая наемных артиллеристов), отряды реестровых казаков и прочих черкасов — сейчас, правда, под стенами крепости их меньше всего, буквально тысячи полторы запорожцев в двух компактных таборах.

И один из них располагается как раз за Чуриловкой, недалеко от выбранной мной батареи…

Наконец, здесь разместились небольшие хоругви польской шляхты — а за рядами их палаток, со стороны крепости лагерь огорожен частоколом и осадными траншеями. Особенно мощными укреплениями выделяется «наша» батарея — она защищена полноценным редутом с толстенными земляными стенками, снаружи обшитыми деревом.

К ней я и двинул свой обоз, мысленно молясь Господу и всем святым, чтобы никто не перехватил, чтобы никто не помешал нам…

Но стоит отметить, что, судя по скучающим лицам встречаемых нами ляхов, литовцев и немецких наемников, провожающих нас пустыми, равнодушными взглядами, последние совершенно точно прозябают от скуки и не знают, чем себя занять. Этакое отупляющее состояние, когда реального дела и действия нет, и хочется на все плюнуть и все бросить — но вот никак нельзя это сделать… Ни единого намека на какие-либо боевые занятия вроде марширования там, фехтования, стрельб — только изредка доносятся пьяные вскрики и таких же пьяный хохот из шатров и кибиток отдельных счастливчиков, сумевших раздобыть алкоголь да закуску к нему.

А может, лишь только алкоголь…

Очевидно, Бог услышал мои молитвы — и ответил на них, потому как до батареи мы добрались вполне благополучно. Правда, уже на самом подходе к ней я услышал одинокий выстрел мортиры — очевидно, немецкие пушкари палят по городу из всех орудий поочередно, беспокоя защитников отдельными бомбами да зажигательными снарядами, способными устроить пожар среди деревянной застройки Смоленского кремля… Иными словами, именно пушкари заняты боевой работой — что несколько приглушает осторожный оптимизм и зыбкую веру в благополучное завершение кажущегося сейчас совершенно точно самоубийственным плана!

Но делать нечего — раз мы уже здесь, придется идти до конца.

Остановив обоз у самой батареи (обратив на себя заинтересованные, и в тоже время настороженные взгляды немецких пушкарей), я обернулся к конным казакам, и после недолгого, красноречивого молчания, негромко произнес:

— Ну что братцы? С Богом…

Никита, ведущий за собой семерых казаков, нервно усмехнулся, заметив мою улыбку — после чего шумно выдохнул, и с чувством произнес:

— И вам Бог в помощь, братья… Даст Господь, еще свидимся!

Посуровевшие, напряженные казаки неполного десятка Кожемяки лишь молча кивнули напоследок — после чего голова повел их за собой к стоянке польской хоругви, расположенной между казачьим табаром и редутом немецких пушкарей. Украдкой я перекрестил их в спину, от души пожелав всем казакам выжить с Божьей помощью да заступничеством Пресвятой Богородицы… После чего обернулся к стрельцам Гриши Долгова — и негромко выдохнул:

— Пора.

Глава 17

…Десятник реестровых казаков Богдан Лисицин вел свой род от древних переяславских бояр. Хотя злые языки поговаривали, что вовсе и не от бояр, а от чёрных клобуков, когда-то живших в сожженном Батыем Торческе… Но так или иначе, в недалёком прошлом семья Богдана числилась в шляхтичах и имела определённый достаток.

Всё изменилось при деде Богдана, когда небольшое поместье Лисициных и принадлежавший им хутор пожгли крымские татары. Отец и дед погибли в сече, молодую ещё мать и сестёр угнали в полон. Маленького Богдана спас раненый слуга деда, старый казак Нечай, сумевший укрыться с трёхлетним мальчишкой в густых камышах у речного берега. Нечай срезал два полых камышиных ствола, через которые малец и казак дышали, погрузившись в воду, пока татары не ушли…

Так шляхтич Богдан Лисицын стал простым низовым казаком.

В Речь Посполитой редко когда было возможно добиться справедливости — даже у короля. Грамоты, подтверждающие право Лисициных на землю, сгорели вместе с поместьем, соседи-шляхтичи, способные подтвердить личный статус Богдана и справедливость его притязаний, сами сгинули от татарских стрел… Через пару лет после набега крымцев, когда опустошенные хутора начали оживать (все же земля в Поднепровье даёт очень богатый урожай, привлекая нищих переселенцев), их передали пану Кавецкому, католику-поляку.

И с тех самых пор несправедливо обделенный еще в малом детстве Богдан стал грезить обретением шляхетского достоинства…

Иной бы на его месте грезил бы спасением старших сестёр и вызволением матери из полона, посветил бы жизнь мести татарам! Но мальчик очень рано потерял семью — в столь раннем возрасте, когда любовь к родному человеку еще не стала сознательной, способной прожить в его сердце всю жизнь. Когда лица близких после разлуки отпечатываются в памяти лишь смутными образами… Впрочем, в схватках с татарами молодой казак действительно проявил себя с лучшей стороны.

Но более всего Богдан был одержим мечтой о дворянстве, о восстановлении родового статуса. Не последнюю роль в этом сыграли детские обиды: мальчишки-казачата, товарищи по играм, в своей юной неосознанной злобе часто издевались над «шляхетским сыном». Хотя сами сверстники зачастую вымещали на нем затаившуюся в их семьях злобу на новую польскую шляхту, чересчур гордую и высокомерную, далёкую от казачьих забот — и враждебную их вере…

А вот сам Богдан невольно равнял себя с польскими панами — даже не осознавая, как чужды они были православным русинам, как разительно непохожи на отца и деда, опиравшихся на простых казаков… Хорошо относившегося к Богдану Нечая не стало очень рано — когда отроку исполнилось всего семь весен. А родня Нечая, хоть и помнила семью Лисициных с лучшей стороны, и не посмела ослушаться старого казака, наказавшего заботиться о сироте, все же не стала родной именно Богдану.

В семье бедных казаков (да и казаков в большей степени по названию — а по сути простых крестьян, владеющих, однако, оружием) мальчишка всегда чувствовал себя чужим, не любимым, презираемым… Хотя относились к взрослеющему парубку на деле неплохо, в брани с собственными детьми старались быть справедливыми, не обделяли куском хлеба за трапезой. Даже учили казачьему ратному искусству — владению копьем, саблей, луком со стрелами… Но также заставляли наравне со всеми пахать жирный чернозем, сеять, полоть, собирать урожай, пасти скот — что гордому с малолетству Богдану казалось совершенно невместным для его «шляхетского достоинства».

И кстати, это также становилось причиной ссор и издевок со стороны сверстников…

Ну, а по исполнении пятнадцати весен, молодой парень обрил голову да первый пушок на подбородке — и прихватив завещаемую ему Нечаем саблю, покинул так и не ставший ему родным дом, и так и не ставшую родной семью. Покинул, чтобы податься на Сечь, в поисках богатства, подвигов и славы!

Запорожская Сечь… Основанная «Байдой», князем Дмитрием Вишневецким, под чьим началом когда-то воевал дед, это укрепленное поселение позже не единожды переносилось — но всегда сохраняло дух «лыцарства». И неспроста: Вишневецкий, будучи умным и образованным шляхтичем, завел на Сечи порядки, скопированные с устава ордена Мальтийский рыцарей — или Иоаннитов. Строгий запрет на присутствие на Сечи женщин, легкий прием новых воинов в «лыцарство» с главным условием их христианского вероисповедания — и идеей противостояния магометанам, туркам и татарам как главной цели казачества! И наоборот, смертная казнь за воровство, предательство, убийство товарищей…

Но плененный «лыцарской» романтикой Богдан вскоре столкнулся с тем, что на самой Сечи правила, установленные «Байдой» на время походов, не действуют. И если в своих боевых выходах казаки хранят строгую дисциплину и трезвятся, то на Сечи никто не запрещал (да и не смог бы запретить!) им гулеванить да сбывать награбленный хабар за гроши, чтобы на эти же гроши купить еще горилки… Правда, такой образ жизни побуждал казаков и на частые походы — так что Лисицын вскоре стал участником одного из них, на правах «товарища» старшего казака по имени Александр.

Александр был матерым воином, побывавшем не в единой схватке; отлично владеющий клинком, он также хорошо стрелял, и имел помимо фитильной пищали два самопала. Все это Богдан должен был успеть перезарядить в бою, покуда взявший его в «товарищи» казак стреляет — и учился парень этому