Млечный Путь, 2012 № 03 (3) - Журнал «Млечный Путь»

руках трёхмесячную внучку Соню или почитать что-то ненавязчивое под любимым розовым торшером. Но поезд громыхал, как пустая консервная банка, ночь брала своё, и Анна Викторовна сама не заметила, как уснула…

Тощая высокая медсестра очень суетилась, и это раздражало. Соловьёва шла по серому коридору больницы.

— Вы в палату к нему пойдёте или можно в кабинет к главному, как вам…

— Давайте в кабинет, — Соловьёва оборвала этот бесконечный поток слов. — Это сюда? — Не дожидаясь ответа, она толкнула дверь и вошла.

Ночь в поезде давала о себе знать мешками под глазами, отзываясь на сырость, ныли суставы. Анна Викторовна с раздражением подумала, что пятьдесят семь далеко не походный возраст. Соловьёва села в кресло за стол и стала выкладывать бумаги, медсестра стояла тут же и по-собачьи заглядывала в глаза, как официант в ожидании чаевых. Это тоже раздражало Соловьёву.

— Ну, что вы тут стоите? — не глядя на медсестру, сказала она. — Ведите пациента. Я очень ограничена временем. Мне нужно на вечерний поезд попасть.

Медсестра затопталась на месте.

— Да, сейчас, конечно… — пробормотала она и убежала. Было слышно, как гулко стучат её каблуки по кафельному полу.

Соловьёва откинулась на спинку кресла. Нужно было успокоиться, на больных нельзя раздражаться, они же не виноваты, что больны. Анна Викторовна стала разминать свои замёрзшие пальцы. В кабинете было холодно. Очень хотелось сесть в горячую ванну с хвоей, Соловьёвой даже почудился запах хвойного экстракта.

Занятая своими мыслями, она даже не заметила, как он вошёл. Очень высокий, хорошо сложенный мужчина. Лицо его было бледным с резкими, выразительными чертами. Особенно поражали глаза — очень светлые, бледно-голубые, почти бесцветные. Выглядел он совершенно спокойным, поздоровался, сел в предложенное кресло, напротив. Он не был напуганным, затравленным, разве что очень уставшим. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, соединив кончики пальцев, как совершенно уверенный в себе человек, и ждал.

Анна Викторовна пошевелила бумаги на столе. Глядя на этого пациента, она отчего-то испытывала неловкость.

— Артур Андреевич, вы знаете, что я приехала по вашему вопросу, так как мне сказали, что вы очень хотели поговорить со мной, и у вас, как я понимаю, есть очень влиятельные друзья.

Артур пожал плечами.

— Я бы с радостью поехал к вам сам, но меня не выпускают. Даже, как вы сказали, влиятельные друзья не смогли помочь в этом. Поэтому простите меня за это неудобство. Мне сообщили, что вы очень хороший специалист, самый лучший. Я надеялся, что вы поможете мне.

— Я читала историю вашей болезни, — кивнула Соловьёва, — и считаю, что помочь вам возможно. Ваш случай не такой сложный, Артур Андреевич. Я всё знаю.

Он посмотрел на неё измученным взглядом.

— Поверьте, Анна Викторовна, вы ничего не знаете, — он вдруг поморщился и потёр рукой лоб. — Господи, вы на меня сейчас смотрите, как и все врачи, а я веду себя, как все больные. — Он усмехнулся. — Вы сидите и ждёте, что я начну вам рассказывать о зелёных зайцах, которые бреют меня по утрам… Простите.

Соловьёва молчала.

— Скажите, — тихо начал Артур. — Вы считаете, что я болен, так ведь?

— Послушайте, Артур, — как можно спокойнее начала Соловьёва.

Но он не стал её слушать.

— Перестаньте! — крикнул он и вскочил. — Как же мне надоел этот успокаивающий тон. Анна Викторовна, вы ночь тряслись в поезде, вы устали и расстроены. Вам хочется домой к семье, а вы вынуждены сидеть здесь и слушать мой бред. Давайте ускорим этот процесс, для нас обоих лучше будет, если вы будете говорить со мной, как с нормальным человеком. Я просто хочу понять, что меня ждёт с вашим диагнозом в дальнейшем. Скажите мне всё, как есть. Не бойтесь, я не стану вас кусать или душить.

Он сел в кресло и сжал голову руками.

— Насколько тяжело я болен?

— Артур Андреевич…

— Отвечайте на мой вопрос!

— Вы больны, ваша нервная система истощена. Но состояние вашей психики — это защитная реакция мозга на случившееся. Так вам сейчас легче. При разумном лечении, вы можете полностью восстановиться. Если вы хотите, я могу определить вас в нашу больницу и лично контролировать процесс лечения.

— А зачем меня лечить, — он медленно поднял на неё глаза. — А если мне так лучше. Мне всё равно, что меня считают ненормальным, но ведь я социально не опасен. Моё безумие живёт во мне и никому не мешает. Моё безумие никому не причиняет вреда…

Соловьёва растерялась.

— Оно причиняет боль вашим близким.

— А если я не могу жить с нормальным рассудком? Нормальным в вашем понимании? — он в упор посмотрел на врача. — Как, по-вашему, Анна Викторовна, лучше жить безумным или умереть нормальным?

Соловьёва долго молчала. Она не привыкла к таким разговорам с пациентами. Обычно всё бывает проще.

— Я не знаю, — честно призналась она. — Как врач, я должна вас лечить. И потом, зачем такая крайность — умирать…

Артур опустил голову.

— Я тоже не знаю…

Соловьёва перевела дыхание.

— Послушайте меня, Артур Андреевич…

— Просто Артур.

— Хорошо. Артур, я скажу вам честно, вы не производите впечатление больного человека. То, что с вами происходит, — это срыв, нервный срыв. Но если мы не станем это лечить — неизвестно, чем всё закончится. Любая болезнь, если её не лечить усугубляется. Я здесь, чтобы помочь вам.

Артур закивал.

— Вот и хорошо, — мягко сказала Соловьёва. — Я хотела бы услышать вашу историю от вас, если вы, конечно, захотите рассказать её снова.

Артур горько улыбнулся.

— Я расскажу, конечно, возможно уже в тысячный раз. Если позволите, — коротко взглянув на Соловьёву, он достал пачку сигарет.

Она молча придвинула к нему пепельницу. Артур закурил, нервно сжимая сигарету в пальцах. Он вздохнул и повёл свой рассказ.

— Её звали Элеонора… Эля. Она была на три года моложе меня. Познакомились ещё совсем зелёными. Эля на первом курсе театрального училась. Когда встретились, она была как воробышек, худенькая, маленькая, пять дырок в каждом ухе, две в носу, вся в «фенечках», всегда с гитарой, песни писала. Надо мной ребята на курсе смеялись, говорили, я с такой неделю не проживу. Мы же технари, народ совсем другой, серьёзные очень. Но всё по-другому вышло, я к ней… словно прирос… — Артур раздавил окурок в пепельнице и улыбнулся. — Знаете, она была, как солнышко, рядом с ней себя чувствуешь счастливым. Чудная была, сентиментальная до жути, над мультиками ревела, котят и щенков с улицы всех в дом тащила. Грозу любила. Однажды на улицу под дождь в одной сорочке побежала, под летнюю грозу. Я бегал, ловил её в темноте. А на годовщину свадьбы весь