Король-Беда и Красная Ведьма - Наталия Ипатова

Как обычно, начиналось с безмолвного обожания под балконом, с первых несмелых серенад под подбадривающие шепотки прячущихся за живой изгородью приятелей. А потом вошло в стремительно несущийся бурный, порою мутный поток, куда Рэндалл окунулся без оглядки, чтобы когда-нибудь оставить его без сожаления.

Разумеется, плескался он не в одиночку. Перебирая варианты, он решил, что более всего ему подходит компания дворянских сынов и бастардов, томившихся в университетских стенах, ожидая наследства или иной перемены в судьбе. То есть это их достопочтенные родители полагали, что чада томятся, вкушая прах чужой премудрости. В этих карманах обреталось достаточно наличности, дабы скрасить самое унылое ожидание лучших времен, а ежели и та иссякала, то неиссякаемым оставался дух буянов, циников и выдумщиков, способных стащить звезды с самых высоких небес и проникнуть в самые охраняемые спальни.

Не под своим именем, конечно. Это было бы опасно и глупо, привлекало бы к нему тьму ненужных неслучайностей, а в придачу к ним — дружбу недостойных. Еще настанет время, когда вокруг станут виться люди, привлеченные выгодой, а пока Рэндалл принял меры. Разумеется, не было в Камбри человека, который бы не знал, что у сэра Эверарда нашел пристанище и защиту молодой изгнанник-король, но публика, которой позволено было лицезреть Его Величество, и другая, та, что толкалась локтями в студенческих барах, почти нигде не пересекались, и Рэндалл чувствовал себя привольно. Никто из его закадычных приятелей, выяснение чьих родовых имен считалось непростительной бестактностью, даже и подозревал, что блистательное и тщательно охраняемое дворцовое чудо есть тот самый Рэнди, который с грехом пополам сложит плохие вирши и тут же искрометно высмеет их, посредственно бренчит на лютне и сносно — на гитаре, которого в любое время можно двинуть меж лопаток и получить увесистой сдачи и который, в случае стычки братии с городской стражей, кстати сказать, нередкой в те ночи и дни, звенит длинной дворянской шпагой с вдохновением и блеском, достойными студенческих легенд. Бывали случаи, когда он один запирал собою какой-нибудь тесный тупиковый проулок и держал противника, пока остальные торопливо сигали через забор и с приключениями уходили по крышам, а потом, через два-три дня появлялся свежий и бодрый, со смехом намекая, что обладает скрытыми резервами, позволяющими шутя перешагивать мелкие неприятности с городскими властями, и не в одной шпаге тут дело. Здесь, в Камбри, рождалось много чернявых детей, а королевских цветов он в компании не носил.

Когда-то их бывало больше, когда-то — меньше, приходили новые и уходили старые, но костяком их собственной компании были трое. Сам Рэндалл — во-первых, высокий, красивый, менее других многословный, явно предпочитающий уши языку, притягательный как для глаз, так и для душ, выразительный и яркий, из тех, что неизменно ставят последнюю точку, признанный центр, без чьего согласия не делается ничего. Человек-шпага и человек-магия, как он определял сам себя, глаз бури и сердце тишины.

Второго звали Джиджио, и настоящей фамилии его Рэндалл не знал. Золотоволосый и белотелый, с пухлыми алыми губами, он обладал типом внешности, в те годы входившим в Камбри в моду, который первоначально поражает обманчивой невинностью и на который столь рано ложится отпечаток порока. Его презрение к своим и чужим деньгам свидетельствовало о том, что он не привык к их отсутствию, а способность спокойно стоять за спиной того, кто его защищал, — о том, что чужой преданностью он пользовался с рождения. Он, собственно, в их компании был Житейским Опытом, Языком и Пером, весьма, надо сказать, язвительными. Он ничего не делал, ничему не учился, знал множество самых неожиданных вещей о самых неожиданных людях и никогда не выказывал своей осведомленности без особой на то причины. С любым неразрешимым вопросом Рэндалл обратился бы к нему, и лишь во вторую очередь — к сэру Эверарду. Джиджио был циничнее и знал больше. Злоба, которую Джиджио испытывал к тем, кому задарма дано было нечто большее, и тщательность, с какой он ее скрывал, заставили Рэндалла заподозрить в нем бастарда высокого лица. В нем наблюдались порой признаки неожиданной и неуместной чувствительности, иногда отталкивающей, в противовес к которой Рэндалл немедля впадал в некое благотворное душевное очерствение. Этот продаст. Доверять ему не стоило ни на грош, и иногда Рэндаллу казалось, что Джиджио олицетворяет собой не что иное, как теневую сторону его собственной натуры. Того Рэндалла, каким ему не хотелось бы быть и какого ни в коем случае не следовало выставлять напоказ.

Третий, Тинто, юный и тихий, бледный и чернокудрый, отличался лишь задумчивостью и преданной любовью к музыке. «Взять с собой Тинто» на самом деле значило всего лишь «взять с собой лютню», которой он владел в совершенстве. Это было нежное, до сих пор девственное и нестойкое к алкоголю существо незастенчивое, но отстраненное и абсолютно не от мира гего. Рэндалл раз сто лично тащил его на себе из кабака и привык считать его очередной жертвой, мотыльком, вовлеченным в огненный круг своего обаяния, но иногда просто не знал, что и думать. Ничто, кроме музыки и красоты, не властвовало над душой Тинто. Джиджио и Рэндалл потешались над беднягой (Рэндалл — меньше), но другим в обиду не давали, что само по себе было довольно существенно: Тинто со своими идеалами временами просто нарывался на дуэль, а пришпилить его вертелом могла любая кухарка. Возможно, его общество позволяло им чувствовать себя большими. А он позволял им учить себя жить. Существенное достоинство в глазах двадцатилетних юнцов. Пристрастие Рэндалла к нему имело чисто ностальгические корни. Однажды ему пришло в голову, что в нечто подобное мог вырасти бесхитростный Райс. Поэтому он чувствовал себя некоторым образом ему обязанным.

Он изменился. Можно сказать, он стал совсем другим человеком. Найдя в себе силы вырваться из атмосферы мрачной интриги, утратив причины искать всюду предателей и убийц, перестав вариться в соку старинных легенд, пропитанных злодейством, наконец, уже не ощущая себя никому не нужным и даже помехой, Рэндалл смог стать тем, кем он хотел и кем в принципе он мог быть. Широким, великодушным, веселым, щедрым юношей, первым среди равных, отличимым в любой забаве, равно куртуазной и рыцарской. Отличным материалом для Всеми Любимого Короля.

2. Три поросенка

Глаз увязал в вечернем небе, словно в синем бархате. Луна доплывала где-то там, выше, невидимая, окрашивая серебром одни лишь края прорех в облаках. Зрелище было волшебным, хотя отчасти, как почему-то всякое отверстие, напоминало Рэндаллу прорубь: непременный финал царствования ожидавший в конце пути любого мужчину Баккара.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});