Неостывшая память (сборник) - Борис Друян

В это время на совхозных полях надсадно ревели гусеничные трактора, волоча за собою несамоходные комбайны «Сталинец». Началась уборочная страда. Наши ребята освоили специальность помощников комбайнеров, а девочки распоряжались специальными приспособлениями для сбора соломы – копнителями. Все шабашили поздно вечером, а вот нам с Володей Пырсиковым приходилось очень туго: машины с зерном шли на элеватор круглые сутки. Шоферам платили с каждой ездки, мы едва успевали слегка прикорнуть, как прибывала очередная машина, ее надо было без промедления загружать.

Особенно тяжело было Бражкину старшему. Высокий, статный, добрейший Володя легко и свободно вошел в нашу компанию. Ходил он по-флотски – вразвалочку, гордо носил свою лысину. И только здесь, на целине, мы узнали, что у него ниже правого колена был… протез. Вот о него-то я в поезде и ударился ногой, спрыгнув с нар.

Прошло несколько утомительных дней работы. Утром, заметно прихрамывая, Володя отвел меня в безлюдное место и взял с меня слово, что я никому не заикнусь о том, что он скажет по секрету. Я клятвенно пообещал хранить тайну. Володя сказал, что у него не все в порядке с «лапой», поднял брючину и отстегнул протез. На культе не было живого места, кожа стерта до крови. Оказывается, Володя потерял ключ, которым протез надежно крепился к ноге. Вчера он весь вечер безуспешно ползал по току, а теперь просит меня заняться поиском. Я резонно ответил, что занятие это подстать поиску иголки в стогу сена, наверняка ключик вместе с зерном мы погрузили в одну из машин, и он уже на элеваторе. А опрометчиво данное мною слово хранить тайну я забираю обратно.

Не откладывая, рассказал ребятам о Володиной беде. Было решено отправить Пырсикова в Кокчетав. Пусть в больнице подлечится, а потом отправляется в Ленинград. Сказано – сделано. Вскоре подвернулся грузовик, который направлялся в областной центр. Мы посадили Бражкина старшего в кабину и тепло попрощались с ним. Думали – надолго. Но прошло дней десять, и Володя, к нашему удивлению и восторгу, объявился собственной персоной, радостно улыбаясь и сверкая лысиной. В Кокчетаве на улице он увидел занятого работой сапожника и наметанным глазом определил, что тот тоже пользуется протезом. После краткой беседы сапожник подарил Володе запасной ключ от протеза. Слегка подлечившись, наш друг и не подумал возвращаться в Ленинград, а на попутках добрался до нас. Вскоре он пришел в норму и включился в работу, отвлекаясь лишь на то, чтобы пощелкать затвором фотоаппарата. У меня сохранилось множество фотографий целинного цикла. Они напоминают далекое время, когда мы, студенты, совершенно добровольно участвовали в освоении целинных земель Казахстана. В миллионах тонн зерна для страны была и частица нашего труда.

Здесь мне посчастливилось подружиться еще с одним замечательным человеком – Василием Васильевичем Гербачом. В университете он преподавал марксизм-ленинизм, читал лекции очень свободно, никогда не ставил студентом отрицательных оценок, говоря, что каждый, рожденный при Советской власти, заслуживает как минимум твердой троечки. А в узком кругу не стеснялся аргументированно критиковать самого Ленина. На целине он руководил всеми студенческими отрядами, объезжал на мотоцикле разбросанные в степи совхозы, был хорошо знаком не только с начальством, но и знал, казалось, всех нас, наши успехи и нужды, быстро решал все вопросы. Удивительной простоты, щедрости и обаяния был этот человек. Люди, знавшие его, не могли сдержать доброй улыбки, едва услышав фамилию Гербач. Так выпали карты судьбы, что мы с ним дружили многие годы. После университета Василий Васильевич возглавлял кафедру в Ленинградском Северо-Западном политехническом институте, а затем был приглашен в Московский университет, где работал до самой своей кончины. Иногда он приезжал в родной город вместе с любимой огромной собакой-водолазом Вегой, а мы с женой гостили у него в Москве.

За работу на целине я впервые в жизни получил много денег, предвкушая, какой костюм, пальто и ботинки вскоре надену вместо обветшавшего флотского одеяния. Обратно в Ленинград мы ехали в комфортабельных плацкартных вагонах: видимо, заслужили такое к себе внимание! Мой чемодан был забит книгами. Их я купил в совхозном магазинчике. Таких книг в Ленинграде днем с огнем не сыщешь. Чего только стоили, к примеру, двухтомник полузапрещенного Сергея Есенина, однотомник произведений Исаака Бабеля с предисловием Ильи Эренбурга, роман Ремарка «Три товарища», четырехтомник Маршака!

Довольно продолжительной была остановка в Петропавловске Казахстанском. Здесь мы успели запастись продуктами. У меня в карманах шуршали крупные купюры. Подобно купчику, возвращающемуся с золотых приисков, я притащил в вагон для угощения друзей целый ящик водки и шампанского, а также несколько консервированных банок ананасов. Дело в том, что даже мы, начинающие филологи, уже знали роскошные строки Игоря Северянина:

Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!Удивительно вкусно, искристо, остро!Весь я в чем-то норвежском! Весь я в чем-то испанском!Вдохновляюсь порывно! И берусь за перо!

Мне до смерти захотелось попробовать ананасы в шампанском. Для начала мы решили выпить не какого-то чемергеса, а нормальной водочки и поесть, а потом «отлакировать» божественным напитком. Мальчишеская затея удалась плохо: вкус ананасов в шампанском полностью выветрился из похмельной головы.

Василий Васильевич знал о моей жилищной проблеме и по возвращении в Ленинград очень быстро добился, чтобы меня поселили в общежитии. Но для этого надо было сняться с прописки в родной комнате. Добрейшая паспортистка тетя Лена долго меня уговаривала не делать опрометчивого шага. Она хорошо помнила моих родителей и то, как собственноручно вписывала меня, новорожденного, в домовую книгу, пугала возможными последствиями. Однако иного выхода не было, я ежедневно ощущал, что мешаю нормально жить брату и его жене. Тетя Лена с горестным причитанием выполнила мою просьбу.

Поселился я в общежитии на набережной Мойки, невдалеке от Поцелуева моста. Большая комната на втором этаже была густо заселена студентами. Многие имена выветрились из памяти. Был среди нас серьезный парень по имени Индустрий. Разве позабудешь такое имя! Наверняка родители назвали его в честь эпохи индустриализации в стране Советов. Приятной неожиданностью оказалось то, что на соседней койке расположился Саша Лущик. Мы все любили этого высокого русоволосого парня за дружелюбие, скромность, широту натуры и главное – за его поэтический талант. Он писал светлые стихи о родном деревенском крае, о солдатской службе и, конечно же, о первой юношеской любви. Раскрываю сборник «Стихи студентов Ленинградского университета» на странице с его стихами. Над первым стихотворением старательным почерком выведено: «Боре Друяну мои первые стихи моему первому другу. А. Лущик».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});