Чеченский разлом - Александр Щелоков

Сомнительные заслуги Мохнача отметили назначением на должность командира полка морской пехоты. Позже его наградили медалью, затем орденом мужества.

Обо всем этом в армейской деревне, население которой заметно уменьшилось после сокращения войск прекрасно знали и полковника, ставшего генералом, принимали настороженно.

Шалманов до сих пор не встречал Мохнача, но знал о нем многое. В генерале, выходце с Арбатского моста, Шалманова не устраивало многое. Будучи командиром полка морской пехоты в первую чеченскую войну он послал в бой батальон новобранцев, отдав его под командование офицеров, от которых хотел избавиться в силу их профессиональной малопригодности. В бригаде нашелся лишь один офицер — подполковник Полуян, который отказался вести в бой юнцов, прослуживших в армии всего несколько месяцев. Он просил дать ему небольшой срок, чтобы привить солдатам элементарные навыки поведения под огнем. Подполковника обвинили в трусости, в нежелании исполнить приказ и отдали под суд. Суд состава преступления в действиях Полуяна не обнаружил, его оправдали, однако из армии вышибли.

Необученный батальон под командованием офицера, который не имел боевого опыта, попал в горной Чечне в засаду и понес ужасающие потери. На судьбе Мохнача это не отразилось. Более того, некоторое время спустя он был повышен в должности и стал генералом.

На море с давних пор существует благородное правило, по которому капитан, потерявший корабль в силу собственных ошибок или недостаточного профессионализма, предстает перед судом. Спасая остатки своей чести, морские офицеры предпочитают уйти в пучину с тонущим кораблем, чем предстать живыми перед судьями на земле.

На сухопутье иные понятия о морали.

Бездарный российский военачальник генерал Грачев, вошедший в историю боем на Арбатском мосту, а потом запустивший чеченскую мясорубку, похвалялся тем, что под его водительством «восемнадцатилетние юноши умирают под Грозным с улыбкой на губах». Это циничное заявление заставило содрогнуться тысячи матерей и отцов, чьих сыновей обрек на смерть преступник, которого президент назвал «лучшим министром обороны России».

Морской закон не коснулся Грачева.

Позже, когда выручая своего министра другой генерал из грачевского птичника подписал в Хасавюрте капитуляцию и остановил войну, Грачева не отдали под суд, а пустить себе пулю в лоб у него не хватило смелости.

Шалманову, вояке, который тащил на плечах груз двух кровавых авантюр — афганской и первой чеченской — было неприятно видеть Мохнача, но не принять явившегося к нему командира дивизии он не мог.

— Генерал, — голос Шалманова прозвучал совсем по другому, чем на встрече с журналистами. Там в нем не угадывался металл командирской воли. Здесь он звенел в каждом слове. — Чем обязан вашему появлению?

Мохнач ел глазами начальство, и весь его вид выражал скрытую неприязнь и в то же время подчеркнутую готовность по первому приказу броситься его исполнять.

— Прибыл лично доложить о том, что вверенные мне части заняли назначенный район.

Шалманов приподнял на уровень груди левую руку и взглянул на часы.

— Где же им быть еще? Вас встретили мои офицеры в Моздоке?

— Так точно, — Мохнач все ещё изучал уверенность.

— Вы получили карты с указанием маршрутов выхода на позиции, зоны ответственности и разгранлинии?

— Так точно, — в ответе чувствовалось недоумение. Зачем спрашивать о том, что указания получены, если он докладывает об их исполнении.

— Вы лично проехали по всему участку? Побывали на позициях?

— В основном.

— Район Годобери на левом фланге тоже посетили?

— Нет. Принял решение сперва доложить вам, потом поеду на левый фланг.

— О чем собирались мне доложить? — Шалманов сдерживал раздражение, но оно так и прорывалось из него наружу. — О том, что у вас там пропало пятеро солдат?

Мохнач ошеломленно посмотрел на командующего. В глазах его туманилась отрешенность, с какой смотрит на мир боксер, схлопотавший нокаутирующий удар.

— Докладывайте, я слушаю. Что там у вас произошло?

— Товарищ командующий, когда я уезжал из штаба к вам, все было в порядке… Поеду сейчас же и во всем разберусь. Лично.

— Спасибо, сделайте одолжение, — Шалманов почтительно склонил голову. — Здесь все вам заранее благодарны.

Понимая, что визит не состоялся, Мохнач с удрученным видом приложил ладонь к фуражке.

— Разрешите ехать?

— Не задерживаю. И в другой раз прошу без приглашения здесь не появляться. Оставайтесь там, где идет война. Когда командующий наберется смелости, он к вам приедет сам. А пока оставьте ему право отсиживаться в тылу…

Офицеры штаба, согнувшись над картами, со вниманием слушали беседу двух генералов и скрывали усмешки. Они то уж знали, что Шалманов не вылезал оттуда, где идут бои и сюда приехал с целью побывать в бане и встретиться с прессой.

— И еще, генерал. Установите контакты с местной властью. Познакомьтесь с ополченцами. Найдите проводников, которые могут подсказать горные проходы и тропы. Карты-картами, а овраги изучайте на местности.

Когда Мохнач вышел из палатки, не глядя ему во след Шалманов негромко сказал:

— Герой Арбатского моста, прости его господи!

Офицеры штаба молчали. Некоторые, работавшие с картами, даже не подняли голов, но было ясно: слышали сказанное все. При живом президенте, который удержался у власти лишь расстреляв парламент, подобного рода высказывание звучало неприкрытым вызовом. Но Шалманов не боялся, что кто-то в Москве скосит на него недоброжелательный глаз: не так уж много в полуразложившихся, пронизанных коррупцией и безответственностью войсках, оставалось генералов, которые способны пожертвовать собой во имя так называемых «интересов державы». Тем более, что в Кремле все прекрасно понимали, что мало-мальски заметные успехи во второй чеченской войне работают на правительство, которое по любому счету должно нести ответственность за бардак в государстве.

Вертолет мог лететь только утром и Мохнач решил этим воспользоваться. Он прямо из штаба проехал в районный военкомат. Там, в связи с боевой обстановкой, постоянно находился военком и все его сотрудники.

У двухэтажного кирпичного здания стоял ополченец с автоматом.

— Где военком? — спросил Мохнач растерявшегося караульного. Тот никогда так близко не встречался с генералами.

— Он в зале. Беседует со стариками, — сказал ополченец.

Мохнач вошел в помещение, выступая солидным животом вперед. Камуфляжная куртка на груди была расстегнута — жарко — и наружу лезли седеющие завитки тонких волос.

Он решительно прошел через небольшой зал к столу, за которым сидел военком, остановился, оперся рукой о край столешницы, оглядел исподлобья собравшихся. Спросил с бесцеремонностью командира, говорящего с призывниками:

— Ну что, мужики, будете воевать?

Военком посмотрел на генерала снизу вверх и не вставая с места зло чеканя слова сказал:

— Мужики там, у вас в России. Здесь у меня собрались уважаемые аксакалы. Старейшины. Они мои гости. Мы ведем разговор. А вы вошли, ни у кого не спросив разрешения. Вошли и начали говорить…

Мохнач нервно дернул головой, лицо и шея его побагровели.

— Подполковник, как вы смеете…

— Смею, господин генерал. Смею. Это мой дом и в нем я не подполковник, а хозяин. И по закону гор и по конституции ко мне без разрешения не может войти даже милиция…

Собравшиеся насмешливо смотрели на генерала, которого отчитывал подполковник и одобрительно трясли бородами.

Мохнач понял, что сделал глупость и постарался её исправить. Первым делом придал голосу кокетливую игривость:

— Как же законы гостеприимства?

— Законы гостеприимства требуют от гостя, чтобы входя в дом, он сказал «салам». — Подполковник посмотрел на генерала с насмешкой. — Салам — это означает мир. А вы вошли и сразу произнесли слово «воевать»…

Мохнач попытался отшутиться.

— Что поделаешь, мы же люди военные…

— Но это не значит, что увидев мирных людей, надо сразу командовать им: «Руки вверх!»

— Хорошо, — сказал Мохнач. — Признаю свою вину и приношу извинения. Я не знал обычаев гор и допустил ошибку, но не умышленно. Нас всех подгоняет время. Мне срочно нужен переводчик с дагестанского…

— Сколько? — Военком с интересом посмотрел на генерала.

— Что «сколько»? — переспросил тот с недоумением.

— Сколько требуется переводчиков?

— Разве я неясно сказал: требуется один.

— С какого языка на какой?

Мохнач нервничал. Он инстинктивно понял, что над ним посмеиваются, но что стало тому причиной угадать не мог. Ответил, с трудом сдерживаясь, чтобы не выругаться:

— С русского на дагестанский. Неужели не ясно?

— В Дагестане сорок языков, не меньше. Здесь живут горцы, которые говорят на аварском, ботлихском, андийском, годоберинском, лакском, даргинском, лезгинском, табасаранском и ещё и еще. Я спросил, вам с какого на какой?