Скитальцы - Марина и Сергей Дяченко

Нас несло на отмель. Туда, где застыла в ожидании огромная колода; река намеревалась сделать из Эгерта Солля кровавую отбивную, а из нас — мясную похлёбку…

Я знал, что он не успеет выбраться до столкновения. А потому что есть силы толкнул его в сторону, отбросил на угол плота; возможно, Солль решил в эту минуту, что я хочу избавить наш утопающий плот от его немалого веса…

Река явно уступала мне в реакции. Колода врезалась в плот — казалось, что затрещали кости, но на самом деле так проламывалось дерево. Нашей скорости и веса хватило, чтобы столкнуть колоду с отмели, она грузно плюхнулась в воду, проворачиваясь, поблёскивая глянцевым боком, будто водяное чудовище; плот едва не собрался в гармошку, брёвна перекосило, предательская суша царапнула нас по дну, но не удержала, пустила в новое плавание…

Я очнулся в ледяной воде. Ударом меня швырнуло вперёд; я не думал, что вода такая холодная, такая, что перехватывает дыхание, густая, мутная, ледяная…

На мгновение мне показалось, что река хочет растворить меня. Что она просто переварит меня, будто огромный, разлитый по руслу желудок. Всё, что случилось потом, произошло в долю секунды, но для меня время тянулось невообразимо медленно, я успел запомнить детали…

Несущийся плот втянул меня под своё деревянное брюхо. Переехал, как огромный утюг. Сквозь непрозрачную воду я всё же видел, как плывут над головой брёвна и сквозь расползающиеся щели проглядывает небо…

Потом я понял, что будет дальше. Плот понесётся по течению, и хорошо бы Соллю удалось удержаться, прийти в себя и довести его до берега. До совсем уже недалёкого желанного берега, я доплыл бы до него — в стоячей воде — за пару минут…

Из-за туч вышло солнце. Прямые лучи, прорвавшись сквозь щели над моей головой, лезвиями воткнулись в мутную воду, я увидел, как несётся, приближается, уходит край плота, открывая над моей головой солнце — и обещая скорую гибель…

И мысль о том, что я всё-таки посрамил старикашку Судью, оказалась неожиданно приятной.

Кажется, я всё-таки на время потерял сознание. Кажется, меня подцепили веслом, будто тряпку, и я увидел, а не услышал, что Эгерт Солль, вцепившийся в мою куртку, страшно орёт на меня — я не мешок, он не вытащит меня, если я не выберусь сам…

Из двух вёсел осталось одно, Эгерт рулил, а мы втроём удерживали брёвна, расходящиеся всё сильнее и сильнее.

Потом мимо промелькнул, несомый течением, чей-то маленький дом; река похитила его, но не успела разбить, и сквозь продавленное окно я на мгновение увидел обрывок занавески на стене, огрызок чужой разорённой жизни…

Мы должны были добраться до берега сейчас — или нас выбросит на камни.

Мы были щенки перед лицом превосходящей силы. Нам хватило самоуверенности, чтобы шагнуть в водоворот. Теперь мы дрожали, вцепившись друг в друга, выворачиваясь наизнанку в своём стремлении выжить.

…Я удивлённо уставился на железный крюк, с третьей попытки вцепившийся в край плота. Сумасшедшая гонка вертящихся берегов замедлилась, а потом и прекратилась вовсе; теперь неслась река, а наш расползающийся плот прыгал, удерживаемый канатом, и первый из схвативших нас крючьев сорвался только тогда, когда в плот вцепились четыре его клыкастых собрата.

Берег, к которому мы так стремились, теперь нависал над нами шляпкой гриба. Вода подмывала глиняную стену, сверху срывались мелкие камни и комья земли вместе с травой. Чёрная воронка, вертящаяся под самым берегом, завораживала, как глаз.

Четыре верёвки насилу вытянули нас из-под опасного, грозящего обвалом козырька. Горожане изрядно поработали, воздвигнув здесь насыпь из камней; теперь отовсюду бежали люди, и на многих были когда-то красно-белые, а теперь грязно-бурые мундиры.

В моём сознании случился короткий провал. Очнулся я, когда глиняный подмытый козырёк оторвался-таки от тверди и грянулся в воду, и нас, уже выползавших к тому времени на берег, накрыло грязной волной. Алана не устояла на ногах — я поддержал её; вода бессильно соскользнула, уже не в состоянии завладеть нами, и я на мгновение опьянел от осознания собственной живучести.

Жив. Вырвался, прорвал серую плёнку неотвратимой смерти и вот стою на насыпи, мокрый и окровавленный из-за многочисленных ссадин, бессовестно живой, холодный, грязный…

Окружившие нас люди о чём-то возбуждённо говорили, но я перестал слышать их голоса. Новое осознание подобно было падению дубины.

Горка песка на дне песочных часов. Круглый деревянный календарик, и бегущие по кругу дни вычеркнуты один за другим. Ещё три долгих дня, три с половиной ночи…

Я почти мёртв. Алана овдовеет раньше, чем мои ссадины заживут.

К нам подвели лошадей. Я видел, как Танталь поспешно вытирает волосы невесть откуда взявшимся полотенцем. Как Алана со страдальческим выражением лица отжимает подол платья. Река за нашими спинами всё ещё ревёт — кажется мне или нет, но прежней ярости в жёлтом потоке уже не наблюдается, как будто после нашей переправы жизнь для реки потеряла смысл…

Мне заглядывали в лицо. Их было полным-полно — горожан с натруженными руками, стражников с кирками и лопатами, а этот, в пышном парике, не иначе как бургомистр…

Все они будут жить и завтра, и послезавтра, и через неделю.

Я опустил голову. Нехорошо, если кто-то прочтёт на моём лице малодушную, бессильную ненависть.

Глава 17

Я не узнавал города. Я не мог вспомнить улочек, по которым вёл нашу кавалькаду полковник Солль; прохожие шарахались из-под копыт, я старался держаться рядом с Аланой, всем известно, какая она наездница… Через три дня всё это перестанет меня волновать, но, пока я жив, с Аланиной головы не упадёт ни волоса.

Всё живое есть вызов смерти. Мы строим дома и рождаем младенцев — зная, что всему придёт конец; я ничем не отличаюсь от прочих. Не через три дня, так через тридцать лет, но результат один и тот же, а мне хотелось бы, чтобы мой собственный вызов смерти прозвучал как можно более дерзко…

Сменяли друг друга узкие улочки. Сопровождающая нас тройка стражников предусмотрительно отстала — Эгерт Солль гнал, как по большой дороге, и Танталь не отставала от него, и даже Алана, закусив губу, крепко держалась в седле…

Ты не умрёшь, мягко сказал невидимый страж, охраняющий мой рассудок от сумасшествия. Не может быть, чтобы ты умер. Не может быть…

Это повторялось в сотый раз. Внутри меня раскачивался огромный маятник: я путешествовал от отчаяния, сдобренного философией, через упрямство и ярость — к расслабленной вере в собственное бессмертие. Туда-сюда. Туда-обратно…