Государи Московские: Ветер времени. Отречение - Дмитрий Михайлович Балашов

всему, недолго они тут просидят с ханом своим! То ли Урус, то ли Тимур, а кто-нито его да прихлопнет! Ежели не сам Мамай себя генуэзским фрягам продаст! А мальчишку жаль, коли уморят его у нас на Москве! Доброй вышел бы князь!

– Уморить могут?

– Не ведаю! Как ся Михайло князь покажет! На то и война! Двух великих князей владимирских, сам понимай, не может быть на Руси!

Глава 59

Весело бегут кони по первой пороше, первому молодому снегу, засыпавшему твердую, промороженную землю. Необлетевшие березы, полные золотой, слепительно-яркой на белизне снегов листвы, стоят, словно диковинные, горящие холодным золотым огнем свечи. Всхрапывает конь, равномерно покачивается новая расписная дуга. Вторые сани, виляя, несутся вослед первым. Ременный конец, которым привязана поводная лошадь к задку передних пошевней, то натягивается, то провисает. Когда кобыла, часто работая ногами и роняя клочья пены с удил, слишком приближается к задку саней, Иван взмахивает кнутом, осаживая:

– Н-но! Шалая!

Во вторых розвальнях связанная полуторагодовалая телушка, в первых – мешки с зерном и Наталья, замотанная в шерстяной плат, утонувшая в мужевом тулупе, рядом с сыном.

Иван привстает, щегольски правит, стоя на напруженных, раскорякой, ногах. Мать дергает его за полу зипуна, необидно усаживает:

– Не хвались! Сутки ить в санях не простоишь!

Едут под Рузу, к Услюмову сыну Лутоне, проведать, как там и что. Наталья только что привела осенний обоз на Москву, сдала хлеб и вот решила проведать племянника.

Иван в этом году (весной сравнялось четырнадцать) сильно пошел в рост, голос начал ломаться. А сыновца, поди, и не узнать! – думает Наталья. Посылала хлеб, на словах передавали, что жив, а какой стал – не видела.

Ночевали в деревне под Рузою. Снова ехали. Лесная тропа была намята до твердоты санной ездой. Значит, люди жили тут, даже умножились. И верно, на старом пожоге стояла белая, только что срубленная изба. Знакомый дом, тот же сосед, та же жонка. Выбежали, узнали. Как же, как же!

– Лутоха!

Услюмов отрок вышел на крыльцо, остановился, застенчиво зарозовев. Он вытянулся, лицо оделось уже первым пухом, но был худ, чуялось, невдосталь и ест. Наталья пригнула к себе, облобызала племянника. Иван, как взрослый, подал двоюроднику ладонь, но не утерпел, дернул, стараясь стащить с места. Лутоня устоял, усмехнувшись, сам, дернув, перетянул Ваняту к себе. Все же был тремя годами старше.

В горнице встретила застенчиво девушка с пунцово-зардевшимся лицом.

– Соседка! – бросил Лутоня нарочито небрежно. – Мотей зовут! Помогает мне тута…

Они стали рядом, точно нашкодившие дети. Худой высокий отрок и невеликая, по плечо ему, девонька с едва намеченной грудью и красными от работы на холоде руками, которыми она мяла суровый передник, не смея поднять глаз на тетку-боярыню.

Скоро, впрочем, первое смущение прошло. Мотя засуетилась, накрывая на стол. Развязали телушку, завели в хлев, где бык (уже не бычок, а бычина с низко висящим подгрудком, с широкою породистой мордой и страшенными – в основании и двумя ладонями не обхватить – рогами) снисходительно обнюхал заробевшую, еще не готовую невесту и отворотил морду, продолжая медленно жевать сенной клок и уставя сонные, с поволокою, глаза на новых гостей.

– Коров ко мне водят! – похвастал Лутоня. – Такого быка ни у кого нет, да заматерел! Нынче с привязи и спускать опасно… Бить надобно! – присовокупил он с сожалением, глядя на красавца – единственную оставшуюся память ото всей отцовской скотины.

– Погоди, пущай обгуляет телушку, даром, что ли, везли! – возразила Наталья, оглаживая бычью морду. Тот мотанул головой, прочертив рогами кривой след в воздухе, и снова замер, лениво пережевывая корм.

– И пчелы есть! – с гордостью говорил Лутоня. – Нынче мед у меня купляли даже!

В избе уже весело гудела растопленная печь, что-то скворчало в глиняной латке. Пока Иван с Лутонею, натужась, заносили хлеб в холодную клеть, ссыпали зерно в лари, распрягали и заводили коней в стойла, поспело немудреное варево, и Наталья, щедро достав из укладки гостинцы, уставила и украсила стол салом, копченой уткой, грудкою московских имбирных пряников и вельяминовским, белого теста рыбником с половиною жирной стерляди. Лутоня ел столь торопливо и жадно, что Наталья украдкою даже всплакнула, промокнув укромную слезу концом головного платка. Досыта, поди, с той-то поры ни разу не едал!

К трапезе зашла и соседка. Чинно сидела за столом, отламывала по кусочку от пряника, мерила Наталью глазами.

– Дети-то! – начала, когда уже отъели и принялись собирать со стола. Мотя, сбрусвянев, уронила латку и выбежала вон из избы. Лутоня неспешно встал и вышел следом за нею.

– Грех один! – не то жаловалась, не то объясняла баба. – Мы-то уж и срамим, а все, как свет, к ему да к ему! Оженить бы их, што ли… – Она просительно подняла глаза на Наталью, и та, склонив голову, отмолвила кратко:

– Потолкую с ними сама!

Соседка вышла в сумнении. Как ни беден был нынче Лутоня, а все ж таки – боярская родня!

Наталья вечером зазвала племянника и девушку в сельник, долго беседовала с ними. Ивану сказала потом не без торжественности:

– Женим! Любят друг друга!

Иван насупился, хмыкнул. Показалось, теряет товарища. Подумавши, переборол себя и вдруг, широко улыбнувшись, предложил.

– Мамо! А мы им кобылу нашу подарим! И сани!

Наталья, не отвечая, молча привлекла к себе сына и крепко поцеловала в лоб.

– Батька твой то же бы самое предложил! – сказала и заплакала вновь, так похож был сейчас Иван на покойного Никиту Федорова!

Назавтра Наталья благословляла жениха с невестой иконою. Съездили за попом.

За свадебным столом оказалось неожиданно много народу. Пришлось развязать мошну, дабы не бить своей скотины, которой у Лутони, почитай, и совсем не было, и не ударить в грязь лицом. Пели старинные величанья, шутили, вгоняя молодых в краску. Гости разошлись уже за полночь.

– Сена накосил? – строго спрашивала тетка на другой день после свадьбы заспанного Лутоню, пока Мотя, счастливая, с припухшими от поцелуев глазами, прибирала столы. – Кобылу тебе оставляем, от нас с Иваном, не уморишь ее?

– Што ты, тятя Наталья! – Лутоня даже руками замахал. – Да я… Две копны у меня уже есть, думал Рождеством продать в Рузе… – Он присел, морща лоб, стал прикидывать, сколько надобно сенов на кобылу с телушкою.

– Купить есть на что? – прервала его расчеты Наталья. – Словом, вот! Держи! Тута две полугривны, только сена купляй сразу, не жди до весны! Конем и вывезешь! А то по весне и заплатить придет вдвое, и возить намучаешься по глубокому-то снегу!

Лутоня кивнул. Это он понимал хорошо. Потом сполз