Кто ищет... - Аграновский Валерий Абрамович

Аурные закономерности пока не имеют под собой научного обоснования, они выведены экстрасенсами эмпирическим путем. Почему именно эти цвета соответствуют именно этим состояниям организма и органов человека, никто вам сказать сегодня не может. Таким образом, множество загадок остается и в тылу у этих «закономерностей», и на самой, как говорится, линии фронта. Чем объяснить, например, что вещи, долгое время находящиеся в пользовании человека, хранят, как утверждают биополисты, о нем информацию и по вещам будто бы можно определить даже личностные особенности их хозяев? Чем объяснить, что фотография человека, относящаяся к его детству, «говорит» экстрасенсу о болезнях, которые настигают его в старости? Почему, наконец, одни люди симпатизируют друг другу с первого взгляда, а другие, наоборот, с первого же взгляда испытывают антипатию? Вы скажете: интуиция? Правильно; но что такое интуиция? — спросит вас экстрасенс и сам же ответит: это способность биополя к взаимному обследованию, как бы «обнюхиванию», после чего результат сообщается в мозг.

Мы с вами, читатель, в двух шагах от возможности экстрасенсов ставить диагнозы. В самом деле, если больные органы человека сигналят о своем печальном состоянии то ли цветом ауры, то ли теплом или холодом, то ли твердой или мягкой пленкой, сигналят настойчиво и достаточно громко, чтобы быть увиденными или услышанными, почему бы не принять эти сигналы, а приняв, не расшифровать их — то есть не поставить диагноз?

Экстрасенсам точно известно: движение колючей прохлады от какого-то органа, ощущаемое рукой, означает наличие раковой опухоли, причем ошибок в диагнозе практически не бывает. Им известно, кроме того, что долгожители — стало быть, люди вполне здоровые — имеют уплотненные биополя, упругие, массивные, можно сказать, непробиваемые и закрытые, что и понятно: без закрытости биополя не уберечь нервные клетки, а без них — какое там долгожительство? Что касается людей больных — стало быть, мало живущих, — то они обладают рыхлыми биополями, открытыми для постороннего влияния, которое и оказывает разрушительное воздействие на организм. Говорят, самый короткий век у телеграфистов, потому что через них идет разнообразный поток информации, как положительной, так и отрицательной, что конечно же не безразлично для здоровья. Вспомните народную присказку: «Много будешь знать, скоро состаришься». Незащищенное биополе — незащищенная жизнь, как без кольчуги в сабельном бою; очень похоже на правду, не так ли? И наконец, еще один довод, выдвигаемый экстрасенсами: если сегодня мало кого смущают диагнозы, которые ставят по пульсу, по мочке уха, по радужке глаза, почему надо сомневаться в их способности диагностировать по орущему благим матом биополю?

Но, товарищи, от диагностики ровно шаг до лечения, такова неумолимая логика нормальной человеческой реакции на чужую беду, это вам подтвердит даже ребенок. На экстрасенсорном языке сигнал бедствия, идущий от больного человеческого органа, означает: биополе ослаблено, нуждается в дополнительной энергии. А где ее взять? Восстановить чужое биополе могут только экстрасенсы, обладающие сильной энергией, которой они способны поделиться любым из трех способов: контактным, бесконтактным и дистанционным, то есть находясь далеко от больного, в другой, положим, комнате и даже в другой стране. И экстрасенсы утверждают, что они делятся своей энергией, как бы замазывая ею провалы в биополе заболевших людей, как бы зашпаклевывая их, как бы штукатуря, — движения рук экстрасенсов в процессе лечения контактным способом называют биомассажем, он действительно напоминает по внешнему виду нечто похожее на массаж или на профессиональные движения маляра. Экстрасенс, таким образом, убежден, что перекачивает собственное поле пострадавшему органу больного человека, расходуясь при этом, тратясь и ослабевая, как настоящий донор; не зря своим графическим символом биополисты сделали белый крест, означающий доброту, и пламя, означающее биоэнергию, которые едины и друг без друга бессмысленны, невозможны.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

(Разумеется, при условии, что и диагностика, и перекачивание энергии происходят на самом деле, что это не мистификация, не шарлатанство и не плод чьего-то возбужденного воображения. С другой стороны, сколько можно оговариваться, буксуя на одном и том же месте? Да, непривычно экстрасенсорное дело для здравомыслящего человека, многое в нем непонятно, может быть даже непостижимо. Но разве теория относительности похожа на таблицу умножения? А бесконечность Вселенной разве так просто объять человеческим умом? А искусственный спутник и высадка человека на Луне, механическое сердце и генная инженерия, синтез новых элементов, кератотомия в офтальмологии, теория биоритмов, кибернетика — разве все это сразу стало понятно, привычно и постижимо? Нет, дорогой читатель, не со всем этим мы родились и, думаю, не только с этим помрем: нас еще чем-нибудь удивят. Кроме того, уж если мы однажды решили разобраться в проблеме, чего же спотыкаемся так часто на пути к результату? Вот доберемся, дай бог, до финала, а уж там дадим волю чувствам.)

И пробил час! — я вышел на середину комнаты, Дина положила ладонь на мою грудь и тихо спросила, что я чувствую, «дарагой», идет ли тепло. Я вслушался в себя и осторожно пожал плечами. «А теперь? — мягко спросила Дина, сильнее нажав ладонь, и через секунду добавила вкрадчивым голосом: — Горячо, да?»

Что вам сказать, уважаемый читатель? Возможно, описывая сейчас во всех подробностях мои тогдашние ощущения, стараясь быть при этом откровенным и беспощадным по отношению к самому себе, а к Дине как минимум доброжелательным, я хоть немного подскажу специалистам, интересующимся проблемой биополя, путь к разгадке того, что они называют «Дина-эффектом».

Но прежде напомню один эпизод из документального фильма, недавно промелькнувшего по Центральному телевидению; фильм, если не ошибаюсь, посвящен механизму взаимоотношений коллектива и личности. Эпизод такой. Десять малышей со слюнявчиками на груди сидели за большим овальным столом и с аппетитом уписывали манную кашу. Мы, зрители, были заранее уведомлены ведущим, что в девяти тарелках каша посахарена, а в десятой коварным образом посолена, причем густо, и наше внимание, естественно, концентрировалось на этом десятом, волею случая избранном героем эксперимента. Бедный малыш тем временем глядел на своих товарищей с совершеннейшим недоумением, потому что не мог понять, как они, причмокивая и облизываясь, едят эту гадость, от которой его воротило. Но самое поразительное заключалось в том, что и он, и, разумеется, мы все с ужасом ждали момента, когда нужно будет отвечать на вопрос ведущего: «Вкусная каша, сладкая?» Дети один за другим дружно и весело говорили: «Сла-а-адкая!», и, по мере того как очередь приближалась, малыш все более втягивал голову в плечи и затравленно озирался, — вы представляете себе, как был богат и многообразен спектр его недетских ощущений? И вот, давясь и кашляя, он безропотно сдается всепобеждающей силе коллективного мнения и, опустив глаза в тарелку, шепчет: «Сла-а-адкая» — к великому удовлетворению устроителей эксперимента и почему-то нашему.

Я был примерно в той же ситуации. За несколько часов, в течение которых Дина Джанелидзе продержала меня в числе зрителей, по меньшей мере полтора десятка человек на вопрос: «Чувствуете тепло?» — мгновенно отвечали: «Чувствуем!», и когда Дина, нагнетая атмосферу, спрашивала: «А теперь, дорогой, правда, горячо? Очень?» — не просто говорили в ответ, а буквально вопили: «Очень!» Я их не осуждаю прежде всего потому, что далек от мысли абсолютизировать собственные ощущения, не говоря уже о том, что их «каша» могла быть и в самом деле «сладкой». Одно могу с уверенностью утверждать: лично я никакого тепла не почувствовал и на том стою, хоть режьте меня на куски.

Однако была ли у меня возможность публично признаться в этом? Наверное, была. Читателю, глядящему на ситуацию «сбоку», она вообще кажется проще и разрешимее, тем более что я не малыш со слюнявчиком на груди и крестить своих внуков ни с Диной, ни с кем из присутствующих в комнате мне не предстояло. Но оказались бы вы на моем месте, уважаемые товарищи, хотел бы я послушать, какие вы пели бы песни! Я и сейчас, защищенный от той обстановки минувшим временем, письменным столом и искренним желанием говорить правду, и то испытываю кое-какие трудности — а тогда?