Таинственный возлюбленный - Сеймур Джулия

— Надо же, какая ты простая! — не переставала восхищаться монахиня. — А все говорят, что ты гордячка. И как здорово, что мы с тобой подружились! Теперь можно завертеть столько всего интересного! — И Антония уже тянула губы к ее уху, то ли для того, чтобы сообщить что-то неприличное, то ли для поцелуя. Но Клаудиа, выслушивая ее нашептывания, быстро вновь надевала на себя свою броню прилежания и замкнутости, и Антонии приходилось отступать.

Так за несколько месяцев притворства Клаудии удалось узнать больше, чем за три года настоящего труда и благочестивой жизни. Кардинал де Вальябрига регулярно справлялся о ней и посылал то несколько бутылок французского вина, то вольную греческую комедию, то даже румяна или пудру. И то, что было для нее гнетущим позором и ужасом, остальными в обители воспринималось почему-то как величайшее везение, и сама настоятельница, передавая подарки, глядела на Клаудиу почти влюбленными глазами. Как правило, все, кроме книг, девушка отдавала в обитель, и потом часто видела то яркую краску на щеках аббатисы, то бокал вина на ее столе. Аббатиса все чаще приглашала Клаудиу разделить с ней трапезу и вела долгие бессмысленные разговоры ни о чем. Она крала у Клаудии время от занятий, которые стали ее убежищем вдвойне, и доводила девочку почти до озноба своими жадными взглядами и ласковыми прикосновениями. Эти взгляды скоро стали беспокоить девушку гораздо больше кардинальских подарков. Вальябрига был в Мадриде, а мать Агнес — за стеной.

И однажды Клаудиа не выдержала и впрямую спросила об этом у Антонии.

— Сестра Антония, скажи, а почему мать аббатиса в последнее время смотрит на меня как-то странно? И так со мной ласкова?

Антония долго хохотала, но потом ответила:

— Ой, сестра Анна, знаешь что, лучше не говори об этом больше никогда и ни с кем, кроме меня. А за это я готова раскрыть тебе еще одну тайну.

При этих словах Клаудиа почувствовала, что теперь ей придется залезть в монастырскую грязь еще глубже, но, в конце концов, она уже достаточно взрослая, и чем больше узнает теперь, тем легче ей будет потом найти возможность покончить с этой ужасной монастырской жизнью. «Право, лучше уж стирать на рыбаков в первой прибрежной деревне, чем проторчать всю жизнь здесь!» — с тоской подумала она, но вслух весело сказала:

— Так расскажи мне скорей, сестра Антония.

— Хорошо, только придется тебе немного подождать…

* * *

Через несколько дней, в один из ненастных осенних вечеров, когда ветер дьяволом выл в монастырских башнях, Антония, лукаво улыбаясь, с видом заговорщицы предложила Клаудии прогуляться по саду. Лил дождь, подрясники прилипали к телу, но Антония шла в темноте уверенно, словно днем. Наконец, в глубине сада показалась небольшая, едва различимая в ночи часовня. В отличие от той часовни, в которой Клаудиа ожидала своего пострига, эта находилась на территории монастыря, но никем не посещалась и всегда была заперта на замок. Она в числе одной из немногих построек сохранилась при нападении, то ли благодаря своей заброшенности, то ли просто по недостатку времени у грабителей, рыскавших внутри монастыря.

— Это один из павильонов уединения, — удивилась Клаудиа. — Зачем мы сюда пришли? Он ведь заперт, а ключ только у настоятельницы и… — Но она не закончила фразы, ибо уже в следующее мгновение Антония жестом фокусника достала из кармана ключ и с тихим смехом открыла тяжелую, набухшую дверь.

Войдя внутрь, в кромешный мрак и сырость, она сунула Клаудии в руку огарок свечи, тщательно заперла часовню изнутри и, взяв Клаудиу за руку, подвела ее к алтарю. Затем сестра Антония отодвинула в сторону аналой, и удивленная Клаудиа увидела, что под ним скрывалось большое отверстие в полу. Антония взяла у Клаудии потухшую от пахнувшего снизу холода свечу и за руку повела по каменной лестнице вниз, предложив идти осторожно, чтобы не оступиться.

— Может, зажжем свечу? — предложила Клаудиа, чувствуя, что ей становится просто физически плохо от липкого мрака и потной горячей руки Антонии.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Нет, нельзя, — торопливо шепнула та и еще сильнее стиснула пальцы.

Они долго шли по подземелью, касаясь осклизлых стен, пока не достигли новых ступеней и не стали подниматься. Тут вдруг сестра Антония горячо прошептала Клаудии в ухо:

— Если тебе дорога жизнь, ступай тихо, как мышь, и не подавай никаких признаков жизни.

Теперь они оказались где-то наверху, ибо неподалеку тускло поблескивало маленькое оконце. Клаудиа хотела было подойти и попытаться рассмотреть, где они, но Антония вдруг зачем-то легла прямо на пол.

— Подойди сюда и делай, как я, — жестами приказала она.

Дрожа от холода и омерзения, Клаудиа последовала указаниям Антонии, и они вдвоем прильнули к щели среди мусора и сухих листьев. Перед ними, освещенная несколькими свечами, была видна просторная комната, в которой Клаудиа сразу же узнала покои настоятельницы.

Стояла глубокая ночь, но мать Агнес находилась в обществе послушницы, лицо которой было скрыто покрывалом, и новенькой девятилетней девочки, появившейся в монастыре на днях. С голубиным воркованием все трое делали такое, чему Клаудиа не знала даже названия… Бедная Клаудиа и не подозревала, что их строгая мать-настоятельница может быть настолько нежной и ласковой.

Сколько пролежали они так на ледяном полу, Клаудиа не помнила — наверное, на какое-то время она просто потеряла сознание. Наконец, Антония дернула ее за рукав.

— Уходим, быстро! Вышла луна — а нам еще надо пробраться обратно.

По подземному коридору они бежали уже бегом, и только на воздухе, где ненастье неожиданно сменилось ясной лунной ночью, Антония, довольная произведенным на подругу впечатлением, пояснила:

— На языке матери Агнес это называется «платонической любовью». А если тебя интересуют более интимные подробности, приходи завтра ночью ко мне в келью. Я вижу, с тобой можно иметь дело. — И она сунула в руку Клаудии ключ, который та механически взяла. — Этим ключом открываются в монастыре любые двери, кроме тех, что ведут наружу. Отдашь мне его завтра.

Клаудиа снова провела бессонную ночь. Она чувствовала себя преступницей, ключ жег ей руку, не помогали ни молитвы, ни воспоминания об отце. Теперь перспектива попасть в руки кардинала де Вильябрига, хотя девушка уже не сомневалась больше в его намерениях, начинала казаться ей чуть ли не спасением, по крайней мере, выходом. Весь день она провела, как в бреду, и после полуночи прокралась в келью Антонии. К ее удивлению, там пылал камин, а на столе красовались пастила и фрукты.

Клаудила намеренно остановилась у самой двери и протянула Антонии ключ.

— Вот он, а от остального меня избавь.

Монахиня проворно спрятала ключ.

— Я хочу тебе только добра. Привыкни к таким зрелищам. Это, в частности, поможет тебе понять, что от них не умирают, а заодно и быть готовой к более худшему. Буду с тобой откровенна: если ты, в конце концов, не согласишься на притязания настоятельницы, тебя ждет мало хорошего.

Клаудиа гордо вскинула голову.

— Я пережила смерть матери, провела несколько недель в лесной часовне на хлебе и воде, уцелела при разграблении монастыря…

— Ах, вот как! Ну, тогда тебе и вправду нечего бояться. В таком случае просто сядь со мной рядом и послушай, что я тебе расскажу. Время от времени в главном зале собираются все монахини и послушницы, и самую юную из них полностью раздевают и туго прикручивают ремнями к скамье, так что она не может даже двинуться. Вперед выходит какая-нибудь из «платонических» любовниц матери Агнес с пучком березовых веток и начинает хлестать обнаженное тело. Бедняжка извивается от боли и стонет. Спина ее постепенно начинает являть собой открытую зияющую рану, с которой обильно сочится кровь. Но вот нескончаемые крики обессиливают бедняжку, и она лишается чувств. Тогда наша добрая мать-настоятельница брызгает ей в лицо водой или одеколоном, и после того, как бедняжка приходит в себя, ей наносят еще несколько ударов, положенных до полного счета. Остальные, приговоренные к наказанию, сидят рядом, в ужасе ожидая своей очереди.