Таинственный возлюбленный - Сеймур Джулия

— А известно ли вам, сестра Анна, что у нас в Испании усомниться в католической вере — то же самое, что усомниться в вере христианской? — Клаудиа склонила голову. — И любой отец сам подкинет дров в костер еретички, которая читает недозволенные писания…

— Я читаю лишь Иоанна Дамаскина[53], — не поднимая головы, ответила Клаудиа и, не дождавшись окончания разговора, вышла.

Впрочем, скоро этот разговор принес Клаудии определенные перемены в ее положении. С самой весны по обители пошли слухи, что их посетит кардинал герцог де Вальябрига. К этому событию готовились все, начиная от настоятельницы и кончая последней посудомойкой. После разграбления, пожара и мученической смерти большинства салесок, в монастырь ручьем потекли пожертвования, и меньше чем через год, он снова уходил в небо всеми четырьмя башнями. Однако внутри все еще было пусто и сыро, а потому основную ставку мать Агнес решила сделать на подвижничество своих подопечных. Действительно, пережившие ужас монахини удвоили, если не утроили свою набожность, над обителью сиял ореол подвига матери Памфилы, и привлеченные его светом, сюда теперь шли многие. Однако пылкой южанке аббатисе все не хватало какой-то изюминки, какого-то блеска.

Вальябрига появился в полдень, но уже с шести утра салески стояли рядами во внутреннем дворике и молились, перемежая молитвы пением. Клаудиа, как самая юная, стояла в первом ряду и почти механически повторяла слова молитв и хоралов — она думала о том, что кардинал едет сюда из Мадрида и, несомненно, еще несколько дней назад видел того, кто после ночной атаки французов окончательно занял ее мысли. Ведь это именно он, как говорили все вокруг, смог остановить ужасное кровопролитие и заключить мир с Францией. Князь мира представлялся ей теперь уже не юношей на коне, а почти богом в золотых одеяниях и с ярким чувственным лицом уроженца Эстремадуры. Грезя о своем неведомом рыцаре, девочка даже не заметила, как прошли долгие шесть часов, и только вздрогнула, когда весь двор залил алый свет кардинальской сутаны. Монахини упали на колени, а Клаудиа, как ребенок, не сумев отвести глаз от восьмиконечных бриллиантовых звезд, все продолжала разглядывать этого высокого молодого человека в красных одеяниях. Кардинал улыбнулся, глядя на столь юное серьезное лицо, не скрывавшее детского восторга, но, проходя, плавным движением руки все же заставил девушку последовать примеру остальных.

После торжественной мессы дон Луис-Мария герцог де Вальябрига как член королевской семьи и к тому же человек молодой и вполне светский пил кофе в заново отделанных покоях аббатисы. Поговорив о столь неожиданном процветании монастыря и его благотворном влиянии на этот дикий горный край, он перешел на более интересные для него темы.

— Вы не слышали о последней выходке герцогини Осунской? — Настоятельница в восторге прижала руки к сердцу и приготовилась слушать. — Представьте себе, французский посол, этот безбожник, с коим мы теперь вынуждены водить дружбу, пригласил герцогов Осунских на ужин, и, увы, бедняга, выставил слишком мало шампанского. И что вы думаете? — Кардинал небрежно перекинул ногу на ноге под тяжелой сутаной.

Настоятельница, никогда в жизни не видевшая герцогиню Осунскую, но столько слышавшая о ней, изобразила на своем подвижном лице намек на нечто непристойное.

— Ни за что не догадаетесь. В ответ герцогиня приглашает посла к себе на ужин, и, когда он к ним прибывает, велит напоить до отвала шампанским… его лошадей.

— Да и поделом этому лягушатнику, — рассмеялась аббатиса. — А что слышно о герцогине Альба, нашей благодетельнице?

— О, герцогиня Альба устроила такое, чего, кроме нее, пожалуй, никто и никогда не смог бы сделать. Вы не слышали о пожаре в ее новом дворце?

— Нет, Ваше Высокопреосвященство. Мы живем уединенно, скромно…

— В таком случае вы не знаете этой истории.

— Не знаю, Ваше Высокопреосвященство.

— Так вот, герцогиня недавно построила себе новый роскошный дворец Буэнависта, решив затмить его прелестью даже королевскую резиденцию. Вы же знаете, она вечно во всем соперничает с нашей Марией Луизой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Да, это известно всей Испании.

— Вскоре в этом новом дворце случился большой пожар, нанесший значительный ущерб, и герцогиня, конечно же, обвинила в поджоге королеву. Однако, поскольку у нее не было прямых улик, она придумала следующее: восстановила дворец, сделав его еще более роскошным, и пригласила на открытие королевскую чету.

— И королева не отказалась от приглашения?

— Королева, должно быть, побоялась, что отказ будет расценен как доказательство ее виновности, и, конечно же, приняла приглашение.

— И что же герцогиня?

— О, это было фантастическое зрелище! В самом конце праздника, проходившего чрезвычайно весело и с предупредительнейшей любезностью, начался поразительный фейерверк. Все сверкало и взрывалось, рассыпая по парку целые снопы искр и языки пламени. Поначалу никто ничего не заподозрил, но потом вдруг всем гостям, находившимся в это время в саду, стало ясно — полыхает только что восстановленный дворец герцогини. Все потеряли дар речи, и вдруг в этой тишине, нарушаемой лишь треском гигантского пламени, прозвучал отчетливый и веселый голос герцогини, стоявшей рядом с Их Католическими Величествами: «Чтобы более ничем не утруждать своих друзей, я решила, что на этот раз лучше сама сожгу свой дворец!»

— Пресвятая Дева! А что королева?

— Королевская чета тут же покинула герцогиню. А на следующий день ей было предписано покинуть Мадрид и отправиться в самое отдаленное ее поместье, в Сан Лукар.

— Вот бедняжка. И она уехала?

— Да, через месяц после этого, сделав вид, что покидает столицу на три года из-за траура по мужу, который внезапно умер.

— Несчастный герцог. Ему же было никак не более сорока.

— Увы. Но он все последнее время болел, так что смерть его ни для кого не явилась неожиданностью.

— Но какова герцогиня! — с блестящими глазами вновь воскликнула аббатиса.

Насладившись произведенным эффектом, дон Луис позволил своим мыслям потечь в еще более свободном направлении и тут же вспомнил черные восторженные глаза в шпалере встречавших его монахинь.

— А что это за дикарка, которую мне пришлось едва ли не силой поставить на колени? — улыбнулся Луис-Мария.

— А, сестра Анна. Это одна из тех, кто пережил французское нападение, Ваше Высокопреосвященство.

— Бедный ребенок! Надеюсь, она осталась чиста? — кардинал многозначительно изогнул светло-каштановую бровь.

— О да. Она пряталась в лесу.

— Прекрасно. Позовите ее.

И Клаудиу вновь привели туда, где она еще совсем недавно впервые услышала страшное слово «постриг». На этот раз она быстро преклонила колени и поцеловала протянутую руку, не выпуская при этом прижатую к груди книгу.

— Встаньте, дитя мое, — бархатным голосом произнес кардинал. — Я вижу, вы усердны и никогда не расстаетесь с писаниями святых отцов.

— Да, Ваше Высокопреосвященство. Я стараюсь читать как можно больше.

— Ti mantchaneis? — заметив, что в руках девочки греческая книга, спросил Луис-Мария, с явным удовольствием оглядывая точеное бледное личико, капризный, но твердо очерченный рот, упрямый подбородок и пылкие, но печальные глаза.

— Plutarhe, о hiere pater. — И Клаудиа протянула старинный том.

— Kai ti legei ton axion patera?

— Prepon esti ten men psuchen odune, ton de gastera semo askein.

— Pos kalos legeis, о pail[54] Боже праведный, так эта малышка и в самом деле читает на греческом! — едва верил своим глазам кардинал.

— И на латыни, и на французском, Ваше Высокопреосвященство, — радостно ответила Клаудиа, не видевшая в своих умениях ничего особенного, но обрадованная возможностью поделиться ими.

— Кто же научил тебя?

— Испанскому и греческому — падре Челестино в Бадалоне, а латинскому и французскому — амма Памфила, да хранят ее ангелы в Царствии Небесном.