КГБ сегодня. Невидимые щупальца. - Джон Бэррон

В дополнение к другим делам, теперь он должен был взять на себя ответственность за курирование деятельности одного из наиболее ценимых резидентурой агентов — проводников влияния» — Такудзи Ямане, носившего кодовое имя Кант. Этот узколицый интеллигентный японец с профессорской внешностью был завербован еще в 60-е годы все тем же Пронниковым. За прошедшее время Кант неуклонно продвигался по службе — был помощником редактора консервативной газеты «Санкэй», личным советником издателя; в мае 1982 года его назначили главным редактором. Он искусно выдавал себя за непримиримого националиста антисоветского и антикитайского толка. В действительности Кант придерживался марксистских убеждений и симпатизировал Советскому Союзу.

Правда, японская контрразведка засекла встречу Канта с корреспондентом «Комсомольской правды» Николаем Лосинским, информировала его, что лицо, с которым он встретился, является сотрудником КГБ, и склоняла его к сотрудничеству против Советов. Кант изобразил испуг и негодование по поводу того, что эти зловещие красные осмелились подослать к нему шпиона, выразил на словах поддержку тайным операциям своей страны, однако решительно отклонил предложение о сотрудничестве с контрразведкой, поскольку как редактор газеты он не может участвовать ни в какой подобной деятельности.

КГБ на полгода прервал все контакты с Кантом и возобновил их вновь через посредство корреспондента Агентства печати Новости майора Бориса Смирнова. Когда умер китайский премьер Чжоу Эньлай, Смирнов обратился к Канту с оригинальным поручением, не терпящим отлагательства. Кто-то из сотрудников службы дезинформации КГБ вспомнил, что Ленин, умирая, продиктовал письмо, известное под названием «Ленинское завещание». Это письмо заставило Сталина потратить несколько лет на консолидацию сил в верхах партии.

Чтобы посеять аналогичный разброд и замешательство в компартии Китая, КГБ изготовил фальшивку под названием «Завещание Чжоу Эньлая» и забросил ее в Токио, распорядившись распространить этот текст через какой-нибудь респектабельный консервативный орган печати. Например, через «Санкэй». Кант задал в связи с этим такой вопрос: «Как я объясню, откуда у меня взялось это завещание? Ведь среди моих друзей и знакомых нет ни одного родственника Чжоу Эньлая!»

Корреспондент АПН посоветовал ему заявить, что некоему китайцу с материка удалось нелегально доставить это «завещание» в Гонконг, а оттуда оно, дескать, попало в Японию. Взвесив все «за» и «против», Кант отказался от этой версии. «Завещание» может быть вынесено на страницы «Санкэй» только в таком виде: он, Кант, напишет статью за собственной подписью со ссылкой на «завещание» и введя туда текст, исходящий якобы от Чжоу Эньлая. От любого другого издатель категорически потребует четкого указания на источник. Однако, желая застраховаться от возможных неприятностей после публикации «завещания», Кант настаивал, что в заголовке его статьи должно быть подчеркнуто: он лично не ручается за подлинность этого документа. Из Москвы сообщили: «центр» скрепя сердце согласился на такой компромисс.

Статья Канта, без промедления перепечатанная в Советском Союзе, действительно вызвала замешательство среди китайских руководителей. Они лихорадочно начали предпринимать попытки установить происхождение этого документа и его подлинность. Прошло порядочно времени, прежде чем они, к своей великой радости, установили, что речь идет об искусной подделке. Поскольку это удалось им далеко не сразу, на положении Канта в газете такой финал этой истории никак не отразился.

Тем не менее, ввиду предостережения, полученного от контрразведки, а также в связи с участием в акте дезинформации и отрицательным отношением издателя ко всему советскому, Кант не мог себе позволить открытые и сколько-нибудь систематические свидания с русскими. Он мог лишь эпизодически, как бы случайно встречаться с каким-нибудь советским журналистом, притом даже такие встречи должны были быть короткими, чтобы не вызвать подозрений. Вот почему резидентура решила связать с Кантом Левченко.

Весной 1978 года Левченко сообщил ему о приказе, полученном резидентурой из «центра» и адресованном всем агентам, завербованным в Токио. КГБ отчаянно требовалась любая информация, касающаяся позиции Японии на предстоящих переговорах между премьер-министром Фукудой и президентом Картером.

На этой ежегодной американо-японской встрече на уровне глав государств, которую на сей раз было намечено провести в Вашингтоне, предполагалось согласовать внешнеполитический курс обоих партнеров. КГБ отдавал себе отчет в том, что добыть конфиденциальную информацию об этих переговорах — значит показать высший класс мастерства, какой только доступен разведке.

Кант сомневался, что он сможет оказаться полезен в таком сложном деле, но сказал, что, как бы там ни было, они с Левченко увидятся не раньше чем 9 мая. В этот день в СССР ежегодно отмечался День победы над нацистской Германией, и Левченко понадобилось специальное разрешение резидента, чтобы отправиться из посольства на встречу с Кантом в кафе «Дин-Дон», рядом с редакцией «Санкэй».

Кант торопливо шмыгнул в полупустое помещение кафе и прошептал, что должен срочно вернуться назад в редакцию, где сейчас в самом разгаре совещание «мозгового треста» его газеты. Бросив на стол большую пачку из-под сигар, он добавил:

— Вот кое-какой материал о переговорах Фукуды. Не вздумайте печатать это в вашем журнале!

Кант почти никогда не опускался до кражи засекреченных документов — это вообще не подобало «проводникам влияния», и Левченко решил, что «кое-какой материал» означает нечто вроде схоластического набора предположений и догадок, о чем, собственно, может пойти речь на совещании в Вашингтоне. Желая избавиться от возможной слежки, он затратил шесть часов, чтобы добраться от посольства до этого кафе, и был огорчен, что половина выходного дня пропала впустую.

На обратном пути, в машине, затормозив на красный свет, Левченко открыл свободной рукой конверт и потянул из него за край первый попавшийся документ. Ему сразу же бросились в глаза гриф «Совершенно секретно» и заголовок: «Проект положений, формулируемых премьер-министром Фукудой на предстоящих переговорах с президентом Картером».

Не ожидая получить столь важные бумаги, Станислав на сей раз не взял с собой специальное приспособление для мгновенного уничтожения документов в случае автомобильной катастрофы или задержания полицией. Вне себя от волнения, он вел теперь машину так осторожно, словно она была начинена опасной взрывчаткой. Он решил ехать как можно медленнее, и проделал весь путь до посольства под непрерывный аккомпанемент автомобильных гудков: его беспрестанно поторапливали нервничающие водители, напиравшие сзади.

Посольский комплекс был ярко освещен весенним солнцем, внутри царила праздничная атмосфера. Кто пил пиво, кто играл в волейбол или шахматы с гостями, прибывшими из других посольств советского блока.

В поисках резидента Левченко ворвался на теннисный корт, гордо прижимая к груди документ, который в ближайшие же часы покажет Кремлю, что замышляет японское правительство, что оно намерено делать в окружающем мире и какими внешнеполитическими проблемами обеспокоена администрация Картера.

— На этот раз я достал нечто необыкновенное, — сказал Левченко, завидев Гурьянова.

Махнув рукой своему партнеру по теннисной площадке, резидент извинился, и они вдвоем отошли в сторону.

— Что у вас? — отрывисто спросил резидент. Левченко показал ему совершенно секретный японский документ.

— Станислав, я не хотел вам говорить… — пробормотал Гурьянов. — Конечно, вы с Кантом молодцы, но позавчера мы получили этот же самый документ от Девея (кодовое имя редактора токийского издания газеты «Санкэй»). Он уже в Москве. Не расстраивайтесь, вы делали все как надо… Идите отдыхайте, развлекитесь чем-нибудь, выпейте…

Председатель КГБ Андропов лично выразил благодарность сотруднику токийской резидентуры, опекавшему Девея. Последний получил вознаграждение в размере трехсот тысяч иен. По настоянию Левченко, Гурьянов распорядился выплатить 150 тысяч Канту — это была максимальная сумма, которую он мог выдать своей властью.

Правило, согласно которому КГБ не считался с достижениями сотрудника только потому, что кто-то другой успел чуть раньше добыть ту же самую разведывательную информацию, было, конечно, несправедливым. Более того, с точки зрения оперативной работы его можно назвать вредным.

* * *

После каждого выступления Брежнева Гурьянов требовал от Левченко, чтобы тот непременно разыскал нескольких японских журналистов и приготовил подходящий доклад о их реакции на брежневские речи.