Сентиментальные агенты в Империи Волиен - Дорис Лессинг

Снова наступило долгое молчание. Потом Инсент медленно поднялся.

— Никогда и ничто меня не завораживало больше, чем эта история, — наконец объявил он, с удовольствием анализируя свои собственные душевные процессы, что, казалось, ему никогда не приедалось. — Я совершенно точно знаю, что если бы я прошел Полное Погружение в эту историю, я бы сейчас валялся тут у вас в ногах, плача и крича, желая одного — поскорее это позабыть. С радостью могу сказать, что то, другое ужасное Погружение уже забыл! Я бы умолял вас стереть все мысли, воспоминания из моей головы. Я бы возносил протесты в Космос, обвиняя его в жестокости. Но, знаете ли, я могу слушать сколько угодно, однако в реальности не способен себе все это представить. В сущности, все это звучит довольно… нет, не привлекательно, не то слово… но любопытно… Видите ли, Клорати, я не верю этому. Нет, нет, я не хочу сказать, что этого не было или что подобное не происходит и сейчас. Я хочу сказать другое: я не могу заставить себя представить это как истину. Все это смахивает на сказку, этакую старинную, древнюю историю о том, что случилось где-то далеко и очень давно.

— Я не обижаюсь, Инсент! Конечно, это признак того, что твое состояние улучшается. Скажи мне, что ты чувствуешь при таких словах, как «кровь», «террор» и прочие?

— Ничего, только одно ощущение возникает: «Ой, не надо больше».

— Вот и хорошо. Ну а такая фраза: «Дерево свободы должно освежаться время от времени кровью патриотов и тиранов. Она его естественное удобрение».

Инсент пожал плечами и отрицательно покачал головой.

— «Мы обещаем вам вычистить из нашей среды каждого подлого предателя и всю человеческую накипь и омерзительные фразы из завезенной извне философии. Мы выбросим весь этот наносный хлам в навозную кучу истории».

При слове «история» Инсент дрогнул, но потихоньку улыбнулся.

— «Черви и личинки, которые проползли в наше здоровое новое общество, будут изгнаны из общества и разоблачены перед барьером истории в том качестве, кто они есть, — трущобные остатки мусора прошлого».

Инсент встряхнул головой. Он был явно доволен собой.

— Думаете, я выздоровел, Клорати?

— Конечно, еще недавно ты бы перед этими словами не устоял, даже, скажем, до встречи с Грайсом.

— Верно! Грайс для меня оказался откровением. Могу вам признаться. Я смотрел на него и думал: «Хорошо, что меня Бог миловал…»

— Для тебя опасность еще существует, Инсент.

— Я так хочу снова приносить пользу. Мне просто физически плохо, как вспомню, что позволял Кролгулу вертеть собой как угодно. Ох, Клорати, как я мог на это пойти? — Тут он вскочил с трагической улыбкой и выбежал за дверь.

Ну, догадываетесь, что я сейчас расскажу? Вот именно. Инсент не устоял, поддался Кролгулу, причем практически сразу, а тот так и ждал его в засаде.

Инсент бежал по улицам, улыбаясь от восторга. Он увидел, что в его сторону движется толпа, а в ней разглядел своих знакомых. Эта толпа была не похожа на другие, кричащие, вопящие, все разрушающие на своем пути: тут люди шли спокойно, выполняя решение, принятое ранее в доме общественных собраний, — сохранять дисциплину и ответственность. Те, кто двигался во главе колонны, дружескими криками приветствовали его.

— Вы куда? — закричал он в ответ.

— Идем потребовать всеобщей мобилизации для защиты Волиена от Сириуса! — крикнули ему. И еще: — Эти предатели там, наверху, дадут нас завоевать, пальцем не пошевельнут, чтобы хоть что-то сделать. Они там все — шпионы Сириуса.

И теперь Инсент уже шагал рядом с ними во главе колонны в сторону, противоположную той, которую выбрал поначалу. Вслух он прокомментировал:

— Очень толковая мысль. Хотя вас в любом случае завоюют, — добавил он, как бы про себя, и увидел, что руководители переглянулись и отодвинулись от него подальше. — Но это не имеет значения, — говорил он весело, все еще под впечатлением нашего недавнего урока. — Их вторжение продлится недолго. Как оно может быть долгим? Сириус взял на себя непосильную задачу. — Увидев по лицам товарищей, что они рассердились и не согласны с ним, Инсент удивился:

— Непонятно, как можно сердиться, когда перед вами факты.

— Факты, вот как? — сказал один из руководителей, — по-моему, так это все смахивает на предательство.

— Предательство? — выдохнул Инсент. Теперь он бежал вдоль колонны, вещая: — У каждой империи есть свой срок, и часто, незадолго до того как рухнуть, их правители вдруг лихорадочно начинают вести захватнические войны, словно бы внезапно спятив…

— Нам не нужны пораженческие разговоры! — заорал один из лидеров и оттолкнул Инсента. И тут же из толпы, маршировавшей за ними, послышалось сердитое рычание, потом крики:

— Предатель!

Другой лидер заявил:

— Такую накипь, как ты, мы искореним — выведем всю эту гниль. Ты один из них, судя по твоей речи.

— Да вовсе нет! — Инсент все еще бежал рядом с ними, даже держал за руку кого-то из своих знакомых. И в этот момент вдруг осознал, кого.

— Кролгул! — воскликнул он.

И именно в этих обстоятельствах бедному Инсенту пришлось пройти тестирование.

— Какая крайняя политическая наивность! — воскликнул Кролгул.

— Это про меня, что ли?

— Ревизионист, — прошипел Кролгул.

— Ой, только без глупостей, — сказал Инсент, но на него этот упрек произвел впечатление. — Разве вы не понимаете, что это ничего не значит?

Кролгул втащил его прямо в середину небольшой группки лидеров, возглавлявших колонну, и Инсента окружили угрожающие лица.

— Говоришь, ничего не значит? Ты оскорбляешь мысли Священного Руководителя, верно?

— Нет, нет, конечно, нет, я не…

— Реакционер, — было следующее ключевое слово, посильнее первого, и Инсента эти слова очень ослабили.

Но он все еще трепыхался.

— Разве я такой? Что значит это слово? Реакци… Да про какие реакции идет речь? Реакции на что? — требовал он ответа, а окружающие ругались и ворчали, как стадо зверей. Их независимое поведение, их самодисциплина, их решимость не быть толпой — все это растворилось, и всему виной был Инсент, тот самый, которым с улыбкой манипулировал Кролгул, воплощавший собой тип достойнейшего ответственного революционера. Глаза Кролгула горели решимостью разрушить все на тропе исторической неизбежности, или как ее там называют, лицо его оживлялось торжествующей жестокостью.

— Буржуй! — прошипел Кролгул, и Инсент почти сдался. Но он был еще самим собой. Хотя и не совсем.

— Фашист! — неожиданно выкрикнул Кролгул. И это был конец. Инсент был потрясен до глубины души. В один миг он стал одним из них, крича и вопя: «Смерть… Долой… Кровь…»

И так далее.

Но не стоит особенно беспокоиться за него. Мне подсказывает чутье, что Инсент далеко ушел от того жалкого состояния, в котором пребывал ранее; теперь он — не то большое пустое пространство, поступающую через которое энергию отсасывает Шаммат для своих целей. Нет сомнения, Инсент стал цельной и сильной личностью. И он на самом деле оказывает смягчающее влияние на комитет фанатиков, окружающих его. Когда он говорит: «Но, конечно, это ничего не значит», реагируя на какой-то очередной вдохновляющий продукт словотворчества, то смысл обсуждаемого выражения проверяется, и фанатики, правда, только на время, но проявляют склонность подумать.

И Кролгул вне себя от разочарования. Наши другие агенты простаивают. Инсент не принадлежит Кролгулу, хотя тот использовал свои самые сильные ключевые слова, и ему больше нечего предложить.

Следующее событие, оживившее общество, — иск Грайса против Волиена, я обязательно пойду в суд послушать.

Грайс против Волиена

Если бы Спаскок выступал в роли государственного защитника, он попытался бы провести слушания по этому иску в малом зале, расположенном на периферии Дворца Правосудия; но как вероятный агент Сириуса (бессонными ночами он стонет: «Агент я или нет?»), под нажимом своего начальства (каждый из которых тоже стонет: «Шпион ли я!? Или же я не шпион?») он настоял на проведении слушаний в главном судебном зале Волиена.

Это большое помещение, слабо освещенное, — чтобы внушать присутствующим должное почтение, если не благоговение. Все стены украшены изображениями на разные темы. «Членам нашего священного тела» — то есть каждому — Волиенадне, и Волиендесте, и планетам ВЭ 70 (Мейкен) и ВЭ 71 (Словин) — отведена своя стена. Волиенадна, например, представлена снежными бурями и льдом, а также счастливыми шахтерами во главе с Колдером. Над всем помещением выгибается сводчатый потолок, разрисованный сценами благодеяний Волиена, персонифицированного в облике Донора, Кормильца, Советника, а вокруг него — «члены» в признательных позах. Но Мейкен и Словин, только что сбросившие «ярмо» Волиена, прислали делегации, чтобы те закрасили соответствующие этим планетам стены, однако сделано это было в спешке, и теперь зал производит безобразное впечатление какой-то незаконченности. Они также забрызгали краской улыбающиеся лица «волиенов» на потолке.