Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович

«…Евразийство культурно-исторически богаче, интереснее, углубленнее сменовеховства. Поистине, оно пришло совершить то, что люди первого призыва смены вех не могли, а отчасти и не сумели сделать (кстати, бесспорна персональная одаренность евразийства по сравнению с первыми сменовеховцами)»44.

«Конечно, кое-что в евразийстве представляется мне спорным, но основное утверждение Евразии как особого мира я вполне поддерживаю. Также вполне разделяю религиозную настроенность евразийской системы. Согласен с идеей “демотизма”, отбора etc. Признаю принцип “соразмерности” государственного и частного хозяйства, идею собственности-функции и весь строй соответствующих мыслей. Готов признать и советский (евразийский) федерализм, хотя считаю эту проблему особо сложной и опасаюсь ошибочных крайностей в ее решении. Практически нельзя не опасаться возможности ослабления государственных связей, объединяющих советское государство, если не будет положен известный предел децентрализаторской политике.

Относительно “упадочного характера” современной европейской культуры — тоже во многом согласен с евразийцами, но ближе к тем из них, кто проявляет больше умеренности в формулировке этого тезиса. “Вульгарным европейским капитализмом”, конечно, не очарован, но не могу не признать, что начало соразмерности государственной и частной промышленности (отличная формулировка!) неизбежно предполагает относительную полезность и необходимость капиталистических элементов… Каюсь, от “соблазнов струвизма” я не совсем еще освободился: чту доселе крепкую государственность и считаю ошибочной недооценку индивидуалистической стихии в хозяйстве»45.

Устрялов видел ценность евразийства «в его пореволюционности, в его «имманентности» послереволюционным процессам. Таким процессам, как коллективизация и индустриализация. В связи с этим он ссылается на Ф. Адлера (одного из лидеров австрийской социал-демократии), справедливо подчеркивающего необходимость для советского хозяйства «искать пути к органическому сочетанию государственного начала в хозяйстве с частным». «Разве тем самым не оправдывается “правый уклон” (представляемый Н. Бухариным. — Э.М.), стоящий именно на этой точке зрения и обличающий все безумие нынешней ультраиндустриалистской, колхозной-совхозной, антикрестьянской линии в СССР?»46.

Дальше уже совет Сувчинскому: «В политике сейчас уместно переходить вплотную на платформу правого уклона ВКП. В последнем своем письме я послал Вам статью “Правый уклон”. Поручите кому-либо из сотрудников следить по советским газетам за мыслями бухаринской группы и связно излагайте эти мысли на страницах “Евразии”. Так Вы актуальнее ввяжетесь в процессы советской действительности»47.

И здесь Устрялов попадает в ловушку двух противоречивых начал — «безумия ультраиндустриализации» и необходимости укрощения мелкокрестьянской стихии. А ведь «правый уклон» и питает эту стихию. Как теоретик гегелевской школы, он понимает, что без укрощения этой стихии индустриализация не получится, более того — евразийство не пробьет себе дорогу. Поэтому он пишет, осаживая профессорский либерализм: «Ясно, что наступает критический момент, перелом определяющей значительности. Удастся ли переделать по-новому сельское хозяйство? Сломить мелко-крестьянскую стихию? Если б удалось, если б и в самом деле прошла б пятилетка и осуществились американские темпы, — с радостью готов бы воскликнуть: “Ты победил, Галилеянин!” А пока самое большое, что решаюсь сказать — “верю, Господи, помоги моему неверию!”»48.

Отдав дань евразийству как теории, признав, что «евразийство культурно-исторически богаче, интереснее, углубленнее сменовеховства»49, он критикует довольно основательно тактику ее продвижения, доказывает, почему она бесплодна в условиях того времени. Он пишет Сувчинскому:

«Но, чувствуя большую идейную свою близость (куда большую, чем к “сменовеховцам”) к Вашей группе, я не могу не высказать своих опасений, вызываемых Вашею тактикой… »50

«Вы пишете, что евразийство доходит до сознания некоторых политических (то есть партийных?) деятелей советской России. Дай, господи! Но лучше не обольщайтесь! Коммунизм — ревнив хуже Отелло. Нечего рассчитывать, что евразийство дойдет до сознания — нужно надеяться, оно найдет пути к подсознательному: это будет эффективнее и вернее»51.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

У евразийцев интересная литература, они пытаются привлечь к ней внимание. Например, книжка Н.С. Трубецкого «К проблеме русского самопознания», своего рода манифест евразийцев, или «Наследие Чингисхана» — популярная книжка для масс о евразийстве. Они пытаются мобилизовать общественное внимание и настроение в пользу евразийства и подготовили листовку для распространения в СССР. Эта листовка заканчивается обращением52:

«Ты прочел листовку. Ты знаешь о существовании евразийства. Оно пришлось тебе по сердцу. Что ты будешь делать дальше? Ты будешь работать на евразийское дело. Ты расскажешь о евразийстве одному или двум верным товарищам. Если они согласятся с тобой, вместе вы будете вести совместную работу.

Дай почитать то, что у тебя есть.

Какова будет ваша работа?

Прежде всего, вы сами постарайтесь узнать больше о евразийстве. Вы постарайтесь найти нашу литературу и по прочтении будете сообщать друг другу ваши мысли. Если у вас будет связь с другими евразийцами, вы будете писать им о мыслях, волнующих вас.

Но нужно, чтобы евразийство шло дальше.

Для этого вы должны дать ему проникнуть в ваш круг влияния:

Перепишите и передайте наши листовки.

Составьте сами листовки, которые вам покажутся наиболее отвечающими духу вашей среды. Возьмите отдельные фразы и лозунги и размножайте их. Делайте это сообразуясь с вашей средой.

Если ты партиец, говори то, что понятно для авангарда трудящихся. Если ты рабочий, напирай на то, что отвечает запросу твоих товарищей. Если ты крестьянин, напомни, что евразийцы ставят, прежде всего, землю и народ. Если ты верующий — проповедуй своим братьям то духовное возрождение, которое евразийцы ставят как фундамент будущей человеческой жизни.

Если ты знаешь интересного человека и не хочешь говорить с ним лично, пошли ему какую-нибудь листовку. Посылай вообще по всяким интересным адресам. Говорим также о евразийстве людям для него, может быть, не подходящим, некоторые честны, и в ГПУ не донесут. Таким образом распространится евразийство.

На всяком поприще ты можешь дать знать о евразийстве окружающим тебя. Пусть тот или иной из них, в свою очередь, образует тройку и ведет агитацию дальше, поддерживая и связь с вами. Но не выступайте открыто, ибо вас разгромит ГПУ. Тут лишнее говорить, как вы должны быть осторожны. Но помните одно: ГПУ совсем не так страшно, как его малюют.

Нужно только верить в свое дело!

Сильно ГПУ, но еще сильнее возрождающаяся жизнь».

Листовка эта, призывающая создавать «тройки» и вести агитацию, очень насторожила Устрялова, расстроила его. Получается, что и его, как советского лояльного гражданина, призывают создавать подпольные структуры?! И вообще, что даст такая политическая борьба — борьба подпольными методами? Это борьба внутри политического класса, чем занимаются в настоящее время троцкисты и эсеры? Занимаются и терпят поражение.

Очень сомнительно, что с помощью таких методов евразийская идея овладеет умами элиты. Да и массой тоже. Губителен этот путь для евразийского дела. Поэтому так непреклонен Устрялов в письме к Сувчинскому:

«Все-таки в области тактико-политических высказываний нас разделяют известные разногласия. Вы — партия, — открыто заявившая о своем желании, подобно большевикам, быть единой и единственной, то есть, следовательно, желающая сместить и заменить ВКП. Я — проповедник “политической аскезы” для настоящего времени и лояльный гражданин (да вдобавок спец) советского отечества. Все мои рецепты целиком приспособлены к внутрисоветской психологии и внутрисоветским условиям. Я не хочу сейчас никаких интеллигентских организаций и партий “своего” направления и охотно готов предоставить троцкистам и меньшевикам монополию советского подполья; и мы здесь душевно грустим, когда по Вашим листовкам для СССР видели, что евразийцы словно стремятся эту монополию разделить и оспорить. Всякая противоправительственная партия в СССР, по моему глубокому убеждению, в настоящее время сможет сыграть в лучшем случае для себя лишь отрицательную роль — расшатать или сдвинуть с места власть. Но непременно — ценою собственного исчерпания, вырождения и гибели. Если, тем не менее, такие партии все же исторически неизбежны, — то пусть это будут меньшевики и троцкисты!»53