Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

словам убедительную, зажигающую силу.

Поездка получилась удачной: несколько сот казахов пошли на работу. Прохоров вернулся обратно, а Тансык решил объехать степь. В нем были сильны привычки, которые он получил, будучи вестником Длинного уха, — любовь к бродяжничеству, к болтовне с каждым встречным. Сделавшись владельцем многих новостей, Тансык не мог не расславить их на всю степь.

— Ты можешь потерять службу, — сказал ему Прохоров.

— Службу? Я возьму любую.

— Ну-ну, как знаешь.

Тансык ехал с не меньшим почетом, чем Аукатым, когда вел Зымрыка на гонки с машиной. Его встречали, провожали, около него постоянно вертелись менее удачливые перевозчики новостей. Шутка ли, был пастухом инженеров, мерил землю, выгружал цемент, нанимал рабочих, может в любой час, когда вздумается, ездить на шайтан-арбе!

В одном из аулов к Тансыку привели Исатая. Старик низко поклонился и спросил, можно ли сесть рядом: ему было известно, что Тансык сделался важным человеком. Тансык усадил Исатая на свое место.

— Исатай, видят ли твои глаза хоть немножко? — спросил он.

— Мало видят. Ночь и день. Ночь черная, день желтый.

— И больше ничего?

— Ничего больше. Тебя я узнаю по голосу.

— Все равно ты поедешь со мной и послушаешь, какие у нас дела.

— Ты говоришь, пошли хорошие дела. Исатаю не везет. Он всю жизнь видел плохое, а когда началось хорошее, бог закрыл ему глаза.

Исатай и Тансык отдыхали у степного колодца. Они пробирались в горную часть Казахстана, ехали оба на одном коне, от двойного груза конь сильно утомлялся, а потому приходилось делать частые привалы.

Тансык любил степные колодцы. Около них собирались люди со всех концов, всякого звания и занятий, здесь можно было услышать любопытные новости; для вестника же Длинного уха степные колодцы — это посты и засады, где они подстерегают добычу.

Исатай дремал. Тансык же, как горный ястреб, оглядывал степь. Он тосковал по людям. Рассказывать постоянно, много раз повторять одно и то же было слабостью Тансыка, его страстью, и день, проведенный в молчании, был для него черным, мертвым днем. Рассказы, расспросы, разговоры всюду, со всеми, в аулах, на дорогах, у колодцев были самой главной частью жизни Тансыка. Без них он не мог жить.

Исатай почувствовал дуновение прохладного предвечернего ветра.

— Поедем, — сказал он, — конь отдохнул.

— Нет! — отказался Тансык. — Я подожду, на ночь должен прийти какой-нибудь караван.

Исатай снова начал дремать.

Над дальними барханами поднялось желтое облачко. Тансык сначала предположил, что барханы задымились от вихря, но, завсегдатай степных дорог, он скоро догадался, что идет караван: песок поднимался небольшими клубами, как бы вспышками — было ясно, что тревожат его ноги верблюдов и лошадей.

Тансык вскочил, набрал кучу сухих скотских отбросов — вся степь вокруг колодца была засыпана ими, — разложил костер и начал звать коня.

— Поедем? — спросил Исатай.

— Идет караван. Позаботься о костре! — и уехал навстречу каравану.

Два верблюда и семь лошадей шли узкой сыпучей тропой к колодцу. На одном из верблюдов висели пестрые кошмы и кожаные мешки, на другом белой горой громоздилась скатанная юрта. Над ней трепыхался красный флажок. На лошадях были всадники — казахи и русские, — двое из них с винтовками, в казенных халатах и фуражках с тесемками красного сукна: милиционеры.

— Что за люди, куда едут? — спросил Тансык у милиционера.

— Районный исполнительный комитет, — ответил тот. — Скоро будет колодец?

— Скоро, скоро, у меня готов костер. Куда идете?

— На джейляу…

— Это все начальники? Какие же?

— Председатель, секретарь, судья, доктор и зоотехник.

Караван заночевал у колодца. Тансык до полуночи рассказывал про постройку. Он весь искрился от удовольствия, что такие важные люди, как районный исполнительный комитет, внимательно слушали его. Внимательней всех был судья, он переспрашивал, интересовался мелочами и все повторял:

— Вот хорошо, что мы встретились, мне все это очень кстати, — и угощал Тансыка папиросами.

С началом постройки у судьи появились новые дела: нарушение договоров, заключенных со строительством дороги на поставку дров, сена, овса, самовольные уходы рабочих.

Утром вышли все вместе — Тансык решил пристать к кочующему райисполкому.

В первое десятилетие после Октябрьской революции большинство населения Казахстана было кочевым. Зимой оно держалось со своими стадами на равнинных пастбищах, в степях, летом уходило в горы, на джейляу.

Летом создавались особо трудные условия для работы советских, судебных, торговых организаций. С дальних пастбищ, через несколько горных хребтов, из диких ущелий трудно вытребовать человека — неаккуратного налогоплательщика, нарушителя закона или свидетеля, трудно получить необходимые сведения, — и многие советы и другие организации вместо бесполезной посылки письменных распоряжений и запросов сами переходили на кочевое положение.

Заседлают коней, погрузят на верблюдов свою контору — юрту и канцелярию, заберут знаки своей власти — мандаты, штемпеля, печати, бланки, значки, портреты вождей, советский красный флаг — и следом за гражданами.

«Кочующий закон», как называло население такие советские организации, остановился в центре большого джейляу. Раскинули юрту, развесили портреты, плакаты, на куполе — красный флаг, расставили низенькие, тоже кочующие столики.

Конные вестники — и посланные и добровольцы — промчались по пастбищам, по стоянкам, по горным дорогам, оповестили всех, что приехал закон, суд, доктор… Все, кто нуждается, могут искать здоровье, совет, правду.

Началась работа. Рассказывали о внутреннем и внешнем положении страны, разъясняли советские законы, собирали налоги, распределяли финансы, мирили, штрафовали. Доктор лечил больных, принимал новорожденных. Зоотехник лечил скот, учил ухаживать за ним.

Каждому, кто работал в «кочующем законе», приходилось работать не только по своей