Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

Сухомлинова совсем разжаловал в разряд легкомысленных.

Разошлись мы поздно, и старик долго затем гулял по коридору нашего вагона, шлепая туфлями.

12-го с утра все были встревожены и в ожидании, как и что оформится. От генерала Сухомлинова была получена государем телеграмма о сдаче им должности Вернандеру. Сейчас же после завтрака приехал Поливанов и прямо с вокзала проехал к великому князю. Оттуда он был вызван через дежурного флигель-адъютанта к его величеству.

Немного спустя Поливанов вышел, и стало известно уже от него о его назначении. Старшие поздравляли. Наш Дмитрий Николаевич озабоченно и горячо доказывал, что лучшего выбора нельзя было и сделать, что он всегда говорил… и т. д.

Генерал Поливанов и Кривошеин были приглашены к высочайшему обеду. Вечером уже передавалось, что государь в самых милостивых словах объявил Поливанову о его назначении, расспрашивая его про сына и, расставаясь, поцеловал его, желая успеха.

13 июня в 10 утра государь, как обычно, прошел в домик генерал-квартирмейстера на доклад. У крыльца дежурный офицер рапортовал его величеству. На крыльце без фуражки [стоял] генерал Данилов. Доклад делался от [лица] Верховного главнокомандующего. Его читал генерал Янушкевич перед большой картой, присутствовал и генерал Данилов.

На этот раз на доклад был приглашен и генерал Поливанов, что было сразу же замечено и учтено, как особо хорошее отношение к генералу со стороны великого князя, который не допускал на доклады генерала Сухомлинова. После доклада государь ходил несколько минут по аллее с генералом Поливановым, выслушивая какой-то доклад. Фонды генерала еще более поднялись.

Дубенский горячо упрашивал барона Штакельберга приказать фотографу Гану (Ягельскому) немедленно же снять Поливанова. Фельдъегерские офицеры, получив новое начальство, бегали особенно деловито. Даже появился их начальник — полковник Носов, нарядный и лихой. В Аракчеевском кадетском корпусе он отличался широкой и высокой грудью и был особенно молодцеватым. Маленькие кадеты старались подражать ему.

После завтрака пришел поезд со всеми министрами, во главе с престарелым Горемыкиным. Приехали: П. Л. Барк, С. Д. Сазонов, С. В. Рухлов, П. А. Харитонов, князь Шаховской и князь Щербатов. Все были в белоснежных кителях при орденах и звездах, и только князь Щербатов, моложавый и веселый, был в защитной форме и высоких сапогах и выглядел совсем по-военному. Горемыкин заехал к великому князю, после чего великий князь вышел к министрам, поджидавшим премьера на скамейках около поезда. После ухода великого князя состоялось совещание министров у Горемыкина. Горемыкин объявил о новом курсе. Этот новый курс — «на общественность» — не вязался с присутствием в Совете почтенного Щегловитова и маститого Саблера. Решено было просить государя, для примирения с общественностью, заменить Щегловитова Александром Хвостовым, Саблера — Самариным.

После совещания Горемыкин имел доклад у государя и, вернувшись, сообщил, что его величество соизволил на назначение Самарина и Хвостова [согласиться] и что на завтра, в два часа, назначается заседание Совета министров под председательством его величества. Согласился государь и на подписание декрета о новом курсе на имя Горемыкина.

Это была инициатива все того же Кривошеина, который составил и проект, и показывал его великому князю.

Из лиц свиты заметно волновался из-за всего происходящего князь Орлов. Его тучную, изнывающую от жары фигуру можно было неоднократно видеть с портфелем в руках шествующим к поезду великого князя и обратно. Над этими деловитыми визитами не раз подтрунивал за чаем государь.

Особенно торжественно, но спешно, деловито проходил то туда, то сюда Янушкевич. Погода была дивная, жаркая. В огороженном барановичском пространстве, где уютно в лесу расположились все поезда, было все на виду. Новости передавались из уст в уста. Министры были в ажитации. Ставка и того больше. Политический момент был очень важный. Получив приказание от Штакельберга, Ган бегал с аппаратом и даже с помощниками, снимал и министров, и генералов, в одиночку, по два, группами. Вообще все указывало на важность переживаемого момента.

Нилов ругался и пил от жары виски с содовой, Федоров радовался повороту к общественности, Воейков, красный от жары, попыхивал сигарой и глубокомысленно ронял иногда: «Политика нас не касается…» Он не терпел Поливанова, с которым у него были какие-то столкновения, но теперь тактично не говорил ничего против него и даже помог ему получить высочайшее разрешение на временное проживание в Лицейском флигеле в Царском Селе. Государь повелел предоставить и стол от двора.

Вечером были у Всенощной. После все министры обедали у его величества. Позже князь Орлов беседовал с Поливановым, после чего тот имел совещание с Янушкевичем и Даниловым о взаимной работе. Устанавливалась столь необходимая дружная работа Ставки с военным министром, чего не было при Сухомлинове, которого великий князь не терпел.

14-го, в воскресенье, все с утра были в каком-то приподнятом, праздничном настроении. С 10 утра государь слушал доклад, на котором опять присутствовал Поливанов. Затем все отправились к обедне. Были и министры. Служили особенно торжественно. Пели отлично. Молебен был с коленопреклонением. На высочайшем завтраке были великие князья и все министры. Завтракали в роще, под большим навесом. После завтрака под тем же навесом состоялось заседание Совета министров под председательством государя. Навес издали был окружен охраной, которой распоряжался сам Воейков. Заседание продолжалось от двух до пяти часов.

Кроме министров присутствовали великий князь, Янушкевич и московский генерал-губернатор князь Юсупов. Юсупову государь предложил доложить о происшедшем в Москве погроме немцев. Волнуясь и жестикулируя, Юсупов приписал всю вину за погром Министерству внутренних дел, и в частности генералу Джунковскому, которые-де, покровительствуя постоянно немцам, возвращали из ссылки удаленных из Москвы немецких подданных, и это возмутило наконец простой народ, и он устроил погром. Московская же полиция не сумела ни предупредить его, ни прекратить.

Доклад продолжался более часа и произвел странное, неясное впечатление. Выходило так, что он сам натравливал население на немцев. После ухода Юсупова перешли к текущим вопросам по комплектованию армии, после чего государь удалился.

Обсудили проект высочайшего рескрипта Горемыкину о решимости вести борьбу «до полного торжества русского оружия», о том, что государь ожидает «от всех правительственных и общественных учреждений, от русской промышленности и от всех верных сынов родины, без различия взглядов и положений, сплоченной дружной работы для нужд доблестной армии».

Объявлялось о созыве законодательных палат в августе месяце. Хитрый Кривошеин развил перед великим князем мысль о необходимости и желательности и впредь подобных высоких совместных совещаний представителей правительства и Ставки. Ловко и умно продвигали все выше и выше великого князя. У Янушкевича, и так променявшего всякую стратегию и тактику на внутреннюю политику, совершенно, видимо, кружилась голова.

Все расходились из палатки в счастливо-приподнятом настроении. Фотографы вновь ловили моменты. Вышедший из вагона