Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг. - Александр Иванович Спиридович

к губернатору, сказал, чтобы пленным офицерам не разрешалось впредь гулять по бульвару. «Пусть гуляют по огородам».

Уже было поздно, когда императорский поезд покинул Тверь. Государь был в восторге от приема. Вернувшись в Царское, он, в один из первых же дней, высказал свое удовольствие по поводу Твери князю М. С. Путятину, тверскому дворянину. «И откуда вы выискали такого Демосфена?» — смеялся государь, рассказав про блестящую речь Менделеева.

«Ваше императорское величество сами изволили принимать участие в его избрании». — «Как так?» — спросил удивленный государь, и ловкий, умный князь Путятин напомнил, что дворянство выбирает всегда двух кандидатов в предводители дворянства и утверждение кого-либо из них принадлежит его величеству. Государь рассмеялся.

Двенадцать лет спустя, разговаривая о том приеме с Менделеевым и его супругой, я видел, с каким восторгом они вспоминали ту, последнюю встречу с государем.

«Государь говорил так умно, так содержательно, — передавал Менделеев. — Он так верно выражал нам все то, что чувствовали и переживали мы, что в нем тогда как бы соединились, как бы воплотились все мысли, все чаяния русского человека. Между всеми нами и государем тогда как бы установилась какая-то флюидная, что ли, особая близкая связь, которая, казалось, соединяла всех нас. Я, например, несколько недель ходил положительно именинником».

Почтенная же супруга его, Иродиада Ивановна выразилась так: «Мы чувствовали тогда, как будто к нам приехал дорогой друг».

Глава 10

С конца апреля до июля 1915 года. — Впечатления по возвращении в Царское Село. — Императрица. — Слухи о неудачах в Галиции. — Удар немцев. — Начало отступления в Галиции. — Выезд государя 4 мая в Ставку. Восьмая поездка государя на фронт. — Тревога в Ставке. — Как объясняли тогда причины отступления. — День 6 мая. — Награды. — Назначение великого князя Андрея Владимировича. — Производство меня в генералы и представление его величеству. — Прорыв на Сане. — Настроение против наших дипломатов. — Возвращение 13 мая в Царское Село. — Настроение в Петрограде. — Немецкий погром в Москве. — Смерть великого князя Константина Константиновича. — Беседа с генералом Сухомлиновым. — Уход министра Маклакова. — Спуск дредноута «Измаил». — Весть об оставлении Львова. — Отъезд государя 10 июня в Ставку. — Девятая поездка государя на фронт. — Ставка ищет опоры у общественности. — Увольнение министра Сухомлинова. — Генерал Поливанов. — Съезд министров в Ставке. — Экстренное совещание под председательством государя. — Новый курс. — Рескрипт. — Оживление. — Кривошеин и его игра. — Нажим слева. — Отъезд Распутина в Сибирь. — Первые слухи о заговоре. — Проекты государственного переворота. — Князь Владимир Николаевич Орлов. — Поездка государя в Беловеж. — Положение на фронте. — Возвращение государя 28 июня в Царское Село

Странное, нехорошее настроение царило и в Царском Селе, и в Петрограде, когда мы вернулись из последней, столь богатой бодрящими впечатлениями поездки. Царица была больна почти до половины апреля: сердце, нервы. Вышла лишь 15 апреля и сразу же посетила больную подругу А. А. Вырубову, куда приезжал на полчаса и старец. Затем стали снова говорить, что царице нездоровится. Она уже около месяца не была в состоянии работать.

Петроград же был полон сплетен и, казалось, меньше всего думал о здоровой работе для фронта. Говорили о скандале Распутина в Москве, о котором мы в путешествии почти забыли, о случившемся с неделю назад большом взрыве на Охтинских пороховых заводах, что приписывали немецким шпионам, а затем уже стали буквально кричать, с каким-то удивительным злорадством, о начавшихся наших неудачах в Галиции.

Там было неблагополучно. В то время как наши армии готовились начать наступление и вторгнуться в Венгрию, немцы начали наступление по направлению от Кракова. 18 апреля они начали ужасную по силе огня бомбардировку между Тарновом[51] и Горлице по нашей 3-й армии генерала Радко-Дмитриева, а 19-го прорвали фронт. 3-я армия стала отступать, что влекло за собой отход и 8-й армии. Все покатилось к Сану и Днестру. Походило на катастрофу.

4 мая, в 10 часов вечера, государь экстренно выехал в Ставку, куда прибыли на другой день в 6 часов вечера. Стояла теплая весенняя погода. Пахло лесом. Все уже зеленело. Дивная весенняя природа не соответствовала настроению Ставки. Приехав, отправились в церковь ко Всенощной. Кроме государя и великого князя Николая Николаевича были: великие князья Петр Николаевич, Кирилл Владимирович, Димитрий Павлович и принц П. А. Ольденбургский. Тревога и сосредоточенность видны у всех на лицах. Не мог скрыть это и сам Николай Николаевич. После обеда он делал продолжительный доклад государю, причем был крайне нервно настроен. Он даже спросил государя, не думает ли его величество о необходимости заменить его более способным человеком…

После обеда мы в нашем поезде имели уже полную информацию о том, что делается в Галиции и что думает Ставка.

Несмотря на геройское поведение наших войск, удар со стороны немцев был столь силен, что наши продолжают отступать. На нас обрушилось много немецких корпусов. Ставка винила генерала Радко-Дмитриева в недостаточной осведомленности и в том, что он, несмотря на отданные своевременно приказания, не озаботился укреплением в тылу позиций, что влечет продолжение отступления. Громко обвиняли начальника штаба фронта Драгомирова, поведение и распоряжения которого были столь непонятны, что его признали как бы нервнобольным и сменили. Генерал же Иванов отчислил от должности Радко-Дмитриева. Про самого же Иванова говорили, что он растерялся, выпустил командование из рук. Бранили Иванова за его план похода через Карпаты в Венгрию. Теперь, когда начались неудачи, этот план уже не приписывали авторам Генерального штаба, генералам Алексееву и Борисову, а относили всецело к Иванову, не Генерального штаба генералу.

Выходило так, что Ставка (Данилов, Янушкевич и великий князь) все знала, все предвидела, и в том, что произошло, виновны все, только не Ставка. Этому немногие верили. Все отлично знали деспотизм Ставки, знали и ее растерянность в трудные минуты и ее нервозность, доходившую до болезненности.

Было уже за полночь, когда в салон-вагоне, где мы беседовали, появился нарочный с письмом от генерала Джунковского на мое имя. Так как наступило уже шестое число, день рождения его величества, день наград и милостей, то генерал Джунковский, получивший праздничный приказ, поздравлял меня с производством в генералы. В очень милой, любезной форме генерал выражал сожаление, что ему не удавалось сделать для меня то, что сделал генерал Воейков.

Тут было много правды, но много и лицемерия. Я прочитал письмо вслух, меня стали поздравлять, принесли и генеральские погоны. С производством в генералы я уходил из Корпуса жандармов, зачислялся по армейской пехоте и оставался при занимаемой мною должности по-прежнему в распоряжении дворцового коменданта. Мне было сорок два года, а службы в офицерских чинах я имел двадцать два года. Дубенский прозвал меня: