Глотнуть воздуха - Джордж Оруэлл

Я свернул за угол, подъехал к «Георгу». Исчезновение поилки настолько выбило меня из колеи, что я даже не посмотрел, торчит ли еще труба пивоваренного завода. В «Георге» тоже от прежнего осталось лишь название. Фасад обновили и принарядили до полного сходства с шаблоном курортных гостиниц, вывеску поменяли. Интересно: за двадцать лет ни разу я ее не вспоминал, но сознание хранило примелькавшуюся с детства старую вывеску, она мгновенно всплыла в памяти во всех деталях. Наивно намалеванная композиция изображала святого Георга на очень тощем коне, топчущем очень жирного дракона, и в облупившемся углу на выгоревшей краске мелкими буковками подпись: «Уил. Сандфорд, маляр и плотник». Новую, чрезвычайно стильную вывеску, несомненно, писал подлинный художник: нынешний святой Георгий выглядел образцовым педиком. Мощеный двор, где когда-то стояли фермерские двуколки, куда выбегали накачавшиеся до рвоты пьянчуги, увеличился примерно втрое, стал бетонным и по периметру оброс рядами гаражей. Поставив машину в гараж, я направился к дверям гостиницы.

Человеческий мозг, если вы замечали, работает какими-то рывками. Никакое переживание долго не держится. Последние четверть часа я находился просто в шоке. Когда, глядя с Чэмфордского холма, я вдруг увидел, что нет больше Нижнего Бинфилда, меня чуть удар не хватил; открытие, что и конской поилки больше нет, сразило окончательно. По улицам я рулил в печали и унынии Ихавода[50]. Но стоило мне вылезти из машины, нахлобучить мягкую фетровую шляпу, как отлетели, к дьяволу, угрюмые думы. Денек был такой солнечный, во дворе было так хорошо, так по-летнему: цветы в зеленых кадках, всякая прочая краса. К тому же я проголодался и предвкушал возможность неплохо перекусить.

Ну, с важным видом захожу в гостиницу – а ко мне уже кинулись встретить, уже тащат следом мои чемоданы, – чувствую себя этаким успешным-процветающим и впечатление, видно, произвожу соответственное. Как пить дать солидный делаш (во всяком случае, если автомобиль мой не увидеть). Правильно, что я новый свой костюм надел: чистая шерсть, синий в узкую белую полоску; он мне идет и, как портные выражаются, «стройнит». Нет, точно я в тот день тянул на биржевого брокера. И ведь приятно, согласитесь, чудесным июньским деньком, когда солнце играет в розовых геранях под окнами, зайти в славный провинциальный ресторан, поджидающий тебя жарким из ягненка под мятным соусом. Не то чтобы гостиницы мне в радость, я их до черта повидал, и девяносто девять из ста – завалящие «номера для семейных пар и бизнесменов» вроде того бирмингемского «Роуботем-отеля», где я, предполагалось, сейчас занимал номер: пять бобов за ночевку с завтраком, простыни всегда сырые, и краны в ванной не работают. Но «Георг» стал таким роскошным, не узнать. Раньше-то и гостиницей он назывался с большой натяжкой – просто паб, имевший пару комнатенок для приезжих и предлагавший по базарным дням «фермерский ленч» (ростбиф с «йоркширом»[51], жирный яблочный пудинг и стилтонский сыр). Все нынче было по-другому, только главная барная стойка, на которую я глянул мимоходом, выглядела как прежде. В коридоре, устланном мягким ковром, украшенном по стенам гравюрами со сценами охоты, медными плошками и прочим «антикварным» хламом, смутно вспомнились звеневшие тут под ногами каменные плиты, запах пропитавшейся пивным духом штукатурки. Шикарная молодая особа в черном платье и с модной завивкой (надо думать, администратор) попросила представиться для записи в регистрационной книге:

– Желаете номер, сэр? Конечно, сэр. Будьте любезны, ваше имя, сэр?

Я чуть помедлил: наконец-то миг триумфа. Знакома ей наверняка моя фамилия – не частая и выбита на многих плитах церковного кладбища. Семейство наше было из самых почтенных в городе – нижнебинфилдские Боулинги. И хотя несколько неловко обнаруживать свое известное имя, я был готов достойно встретить это испытание.

– Боулинг, – очень отчетливо произнес я. – Мистер Джордж Боулинг.

– Да, сэр, записываю: Бо… простите! «Бо-у» или «Бо-а»? Спасибо, сэр. Вы прибыли из Лондона, сэр?

Отклика никакого, ноль эмоций. Слыхом не слыхивала обо мне. Знать не знала про Джорджа Боулинга, сына Сэмюеля Боулинга – того самого Сэмюеля Боулинга, который, черт побери, более тридцати лет каждую субботу выпивал свои полпинты в этом пабе!

2

Столовый зал тоже переменился.

Хоть сам я никогда не ел в нем, хорошо помнилось помещение с закопченной каминной полкой, бронзово-бурыми обоями (то ли такого цвета, то ли побуревшими от дыма), с изображавшей битву при Тель-эль-Кебире[52] картиной кисти все того же Уил. Сандорфа, маляра и плотника. Теперь интерьер отделали в некоем «средневековом» стиле. Камин кирпичный, с местечком посидеть «у камелька», поперек потолка массивная балка, стены обшиты дубовыми панелями, и во всем издали бьющая в глаза фальшь. Балка, например, была действительно дубовая (вероятно, брус от старого парусника), но накладная, ничего она не подпирала, а стенная обшивка сразу мне показалась подозрительной. Усевшись за стол, сделав заказ игравшему салфеткой лощеному официанту, я пальцами постучал по стене за спиной. Точно! Даже не дерево – какая-то выкрашенная «под дуб» искусственная пакость.

Однако завтрак оказался вполне на уровне. Подали мне моего ягненка с мятным соусом, подали бутылку белого вина (или чего иного) с французским названием – напиток, вызвавший легкую отрыжку, зато весьма поднявший настроение. Завтракал я не один, в зале еще сидела белокурая дамочка лет под тридцать, по виду вдовушка. Поглядывая на нее, я размышлял, остановилась ли она в гостинице, прикидывал: не выйти ль вместе с ней? Смешно, какая мешанина в наших чувствах. Все время виделись призраки; прошлое так и лезло из настоящего. Виделось, как съехавшиеся в базарный день здоровяки фермеры, вытянув ноги под длинными столами, звякая по каменным плитам пола сапожными гвоздями, работают челюстями, перемалывая абсолютно непосильные для человеческого организма порции мяса и яблочных пудингов. И тут же вновь перед глазами столики со сверкающими на белых крахмальных скатертях бокалами и свернутыми салфетками, вся эта стильная дороговизна, весь этот фальшивый декор. И тут же мысли: «На мне новый костюм, в бумажнике двенадцать фунтов. Ну кто бы мог поверить, что я, малыш Джордж Боулинг, когда-нибудь приеду в Нижний Бинфилд на собственном автомобиле?» И тут же по телу теплой волной приятность от выпитого вина, и, кинув взгляд на белокурую дамочку, я ее мысленно раздеваю.

После ленча я перебрался к бару в салоне отдыха (опять-таки разделанном под Средневековье, но уставленном обтекаемыми кожаными креслами и столиками со стеклянным верхом): лениво развалясь, попивал бренди и попыхивал сигарой. Призраки продолжали осаждать, но вообще я блаженствовал. Честно сказать, будучи под хмельком, я все надеялся, что зайдет белокурая дамочка, завяжется знакомство. Дамочка, однако, так и не появилась. Время уже подходило к послеобеденному чаю, когда я вышел из гостиницы.

Неспешно дойдя до Рыночной площади, я повернул налево. Магазин, наш магазин! Чудно, ей-богу. Двадцать один год назад, в день похорон матери, я, проехав мимо, из окна кеба поглядел на заколоченную дверь, пустую пыльную витрину, счищенную паяльной лампой надпись на вывеске, и хоть бы хны. А сейчас, по прошествии стольких лет, когда уже кое-какие детали родного жилища позабылись, у меня от мысли, что снова увижу мой дом, сердце ныло и внутренности холодели. Я миновал парикмахерскую. Она сохранилась, только хозяин значился другой. Из дверей на меня пахнуло теплой пеной миндального мыла; не так душисто, как прежней табачно-одеколонной смесью гвоздики и «Латакии». Магазин – наш магазин – был всего в двадцати шагах отсюда. Господи!

На нашем доме, исполненная в изящном духе, видимо, тем же живописцем, что рекламировал «Георга», красовалась вывеска:

ЧАЙНОЕ КАФЕ «ОБИТЕЛЬ ЭЛЬФОВ»

Утренний кофе

Домашняя выпечка

Кафе!

Наверняка меня бы равно потрясла мясная или скобяная лавка и вообще что угодно вместо нашей торговли семенами. Считать, что коль родился в некоем доме, то у тебя на него вечные права, нелепо. Нелепо, но так ощущаешь. Что ж, заведение отлично соответствовало вывеске. В витрине лазурные драпировки и несколько стандартных кексов: таких, знаете, политых шоколадной глазурью и с воткнутым наверху одиноким грецким орехом. Я вошел. Чаю нисколько не хотелось, мне просто надо было посмотреть.

В кафе, как выяснилось, превратились и магазин, и наша скромная гостиная. Что касается заднего двора, где стоял мусорный ящик и где на грядках отец растил травы разных сортов, двор полностью замостили, расставили там нарочито грубо сколоченные столы, горшки гортензий, прочие «крестьянские» прелести. Я прошел в помещение нашей бывшей гостиной. Море призраков! Призраки пианино, вышитых цитат из Библии на стенах, пары продавленных бордовых кресел, сидя в которых по обе стороны камина, отец с матерью по воскресеньям читали их любимые газеты: он – свой «Народ», она – свои «Всемирные новости». Для оформления новые хозяева выбрали стиль еще более «исконно древний», чем в «Георге»: массивные столы на створчатых опорах, кованый железный светильник, развешанные оловянные тарелки. И замечали вы, какую темень непременно устраивают в этих кафе, претендующих на тонкий вкус? Элемент стильной старины, я полагаю. Вместо обычной официантки девица в какой-то узорчатой хламиде. Встретила она меня кисло и хмуро, заказанный чай принесла лишь минут через десять. Известного сорта чаек – китайский, такой слабенький, что от воды не отличишь, пока не дольешь молока. Сидел я почти точно на том месте, где когда-то располагалось отцовское кресло. Сидел и чуть не наяву слышал, как отец вслух зачитывает нам «кусочки» (его слово) из газетных статей о летательных машинах или о моряке, которого проглотил кит. От полноты своих тайных переживаний даже тревожило диковатое чувство, что я втерся обманом и меня, разоблачив, погонят вон, и в то же время ужасно тянуло рассказать кому-нибудь, что я родился здесь, вот в этом доме, и даже более того: искренне ощущаю – этот дом мой. Других посетителей не было. Девица в узорчатой хламиде томилась у окна, мое присутствие явно мешало ей со вкусом поковырять в зубах. Я попросил ее принести ломтик кекса. «Домашняя выпечка»! Как же! На маргарине и яичном порошке. Но все-таки очень хотелось поговорить, и я спросил: