Русские провидцы и предсказатели - Виктор Меньшов

В 1807 году она окончательно расстается со светской жизнью, уверенная в том, что должна посвятить себя исполнению Божественных указаний. Проповедует она страстно, можно сказать неистово, чем привлекает множество людей со всей Европы. Поначалу она во многом повторяет пророчества Кумрин и своего учителя, предсказывая в 1836 году наступление конца света. Проповеди собирают тысячи людей. Слова ее настолько убедительны, а сила внушения такова, что многие слушатели распродают имущество, бросают семьи и дома, отправляясь по ее призыву к горе Арарат готовиться начинать заново мировую историю.

Вскоре она начинает не только повторять чужие предсказания, но и сама пророчествовать. Новоявленная предсказательница путешествует по Германии и Швейцарии, пользуясь огромным успехом. Она предсказывает великие бедствия и потрясения в Европе в 1809–1810 годах, предрекая наступление длительной «ночи ужасов». Крюденер пророчествовала: «Приближается великая эпоха, все будет ниспровержено: школы, человеческие науки, государства, троны…»

Что касается повторяемого ей предсказания Юнга-Штиллинга, то никакого конца света в 1836 году не последовало. А вот ее собственные пророчества, как свидетельствуют современники, часто сбывались. Она предсказала нашествие Наполеона, предрекла, что спасительницей мира выступит Россия. Благодаря многим сбывшимся предсказаниям слава ее к окончанию войны с Наполеоном выросла до невероятных размеров. Число ее почитателей и последователей росло. В то же время в Карлсруэ проживала Роксана Струдза, жена Веймарского министра графа Эдлинга, любимая фрейлина императрицы Елизаветы, супруги Александра I. Она увлеклась проповедями Крюденер, посещала ее религиозно-наставительные сеансы, на которых баронесса призывала следовать ее учению, обратиться к «океану любви», восклицала: «Любовь, это я!», «Небо, это я!»

Дамы познакомились и подружились, а некто Бергкейм, генерал-комиссар полиции Майнца, сопровождавший Струдзу в походах на проповеди, настолько проникся увещеваниями баронессы, что бросил семью, «отказался от всяких повышений и посвятил себя Царству Божию». Впоследствии он женился на дочери баронессы, которую звали так же Юлией.

Роксана Струдза была женщиной незаурядной, отличалась острым умом, в кругу ее друзей были известные мистики Кошелева, Мещерский и князь Александр Николаевич Голицын. Последний – человек необычайно влиятельный, входивший в пятерку самых могущественных людей России, в тридцать лет назначенный указом Александра I на должность обер-прокурора Святейшего Синода и возглавивший высшее церковное учреждение России. В 1816 году он назначен министром народного просвещения, а в 1818-м – министром духовных дел и народного просвещения.

Появление такой фигуры на политическом небосклоне России было неслучайным. Хотя, казалось бы, абсолютный парадокс – масон, возглавляющий Святейший синод! Но это как раз не было противоречием, а скорее характеристикой времени. Не случайно во главе двух департаментов – духовного и просвещения – председателями были такие одиозные фигуры, как А. И. Тургенев и В. М. Попов, оба активные участники так называемого Библейского общества. Масоны, мистики, сектанты всех мастей наводнили Россию.

Стараниями князя Голицына духовенство было максимально удалено от двора. В придворной церкви указом Голицына были запрещены проповеди. Могущество князя основывалось на личной дружбе с императором в юные годы. В более зрелые годы Голицын был постоянным поверенным и товарищем государя по амурным интрижкам и похождениям, хранителем его любовных секретов. Вот потому столь практически безграничным было доверие к нему Александра I, вот почему заместители князя имели дерзость именовать своего патрона «патриархом», чем вызывали гнев неистового Фотия, в некоторой мере предтечи Распутина. Фотий писал о князе Голицыне с возмущением: «Овца он непотребная, или, лучше сказать, козлище, князь хотел в мирских своих рубищах, не имея сана свыше и дара божественной благодати, делать дела, принадлежащие единому архиерею великому, образ Христа носящему».

Не стоит, однако, думать, что Голицын был врагом Церкви и оголтелым мракобесом. Он был верующим человеком, но в то же время, что очень важно, человеком своего времени. О таких писал Знаменский: «К сожалению, все почти такие люди тогдашнего высшего общества, питомцы XVIII века, при обращении своем к вере имели обыкновение примыкать не к православию, на которое смотрели свысока, как на веру исключительно простонародную, а к аристократическому, блестящему католичеству, или еще чаще – к бездогматному, мнимо-возвышенному и модному тогда по всей Европе мистицизму, который позволял им верить во все и ни во что».

В эти времена было модно понятие единой, высшей церкви, ширились разговоры и суждения о том, что между религиями нет больших, принципиальных различий и все в конечном итоге молятся единому Господу. Распространение таких настроений в российском обществе во многом определялось и позицией монарха. Император Александр I был исключительно неустойчив в воззрениях и поисках духовной опоры, легко внушаем, что объясняет его часто менявшиеся, иногда до «наоборот», убеждения. Его постоянным религиозным и духовным поискам и метаниям есть более чем серьезные обоснования. Именно они предопределили не только всю его жизнь, но и окутали мистическим туманом его уход из жизни.

Роковым событием стал для будущего императора день 11 марта 1801 года, день убийства его отца, царствующего императора Павла I. А вернее, дни, предшествовавшие этому трагическому событию, когда он дал согласие на участие в дворцовом перевороте. Юный цесаревич не мог не понимать, что, давая согласие заговорщикам принять из их рук корону, он тем самым становится соучастником убийства отца.

Убийство произошло в комнате над покоями Александра. Он не мог не слышать шума, когда в переходах Михайловского замка метались заблудившиеся мятежники, находившиеся в основательном подпитии, бранясь и бряцая оружием. Он не мог не слышать шума, когда убили камер-гусара, охранявшего вход в покои государя, единственного во всем огромном дворце вставшего на защиту императора, которому он присягал. Не мог не слышать Александр и шума борьбы в спальне Павла.

Во время убийства отца, Александр молился в своих покоях, а после с ним случился тяжелейший истерический припадок, едва ли не силой заговорщикам удалось заставить его сообщить о смерти отца. Утром после убийства императора возникли осложнения – гвардейские полки отказывались присягать Александру I до тех пор, пока им не покажут умершего Павла I. Откуда-то распространился странный слух, что Павел I был взят кем-то в плен.

Пришлось показать кое-как приведенное в порядок растерзанное тело императора выборным от гвардейских полков. Гвардия присягнула, но по городу поползли новые слухи о том, что царя извели и украли Золотую грамоту, которую он собирался дать народу. Тело Павла I было выставлено в Петропавловском соборе для прощания, но можно было только поклониться покойному монарху и быстро проходить дальше, останавливаться возле гроба запрещалось, слишком очевидны были на лице покойного следы убийства.

Через шесть месяцев в Москве прошла грандиозно пышная коронация Александра I. Толпа выражала восторг, бесновалась, захваченные порывом патриотизма люди целовали сапоги императора и даже копыта его коня. Свита императора была обеспокоена его душевным состоянием. Царь был на грани помешательства и тяжелого нервного срыва. А как еще мог чувствовать себя человек, который по меткому и горькому замечанию современника «шел по собору, предшествуемый убийцами своего деда, окруженный убийцами своего отца и сопровождаемый, по всей видимости, своими собственными убийцами».

Не случайно после коронации он стал искать утешений душевным страданиям и нравственным мукам. Не имея твердой веры, он легко поддавался мистическим настроениям, активно интересовался гадалками, ворожеями, прорицательницами, мистическими учениями. Одно время всерьез увлекся работами проповедника и пророка Квирина Кульмана, которого сожгли в срубе в 1689 году в Москве как еретика.

В учениях и обрядах квакеров государю импонировали декларация веры в добро, отправление обрядов без алтарей и образов, без пышности, песнопений, музыки – квакеры не признавали никаких церемоний, обрядов и таинств. Всеми силами искал он искупления своей вечной вины и страшного греха. Сам он покорно признавал: «Я должен страдать, ибо ничто не может смягчить моих душевных мук». Император был очень восприимчив к любым учениям. Вот что писал Шишков о том, как знакомил государя с книгами пророков: «Я просил государя прочесть отдельные выписки. Он согласился, и я прочитал их с жаром и со слезами. Он также прослезился, и мы довольно с ним поплакали».