Приходи вчера (сборник) - Мастрюкова Татьяна

Поэтому бабушка позвала какую-то дальнюю родню, троюродную племянницу, Тамаркой звать. Что-то там ей говорила-шептала, в поле водила, книги и тетрадки свои отдала. И то помирала потом тяжело, потому как только шепотки, слова отдала.

Фельдшер приехала, осмотрела, сказала: «Мужайтесь, день-два, и отойдет ваша бабушка», укол сделала и укатила. А бабушка еще полторы недели мучилась. Выла, как зверь, особенно по ночам. А над домом воронье кружилось, каркало настырно и раздражающе.

Сноха с сыном по очереди рядом с бабушкой сидели, иначе она чудить начинала. Оставят ее одну в комнате, возвращаются, а старушка под диван закатилась и кряхтит, будто бы выбраться пытается и не может.

Маня верила бабушке, когда та в короткие минуты просветления просила забрать у нее Шишков, ну хоть на старый веник. Знамо дело, ведь веник предмет опасный в отношении порчи и колдовства.

Манин отец наконец смирился с неизбежным. Устал он не высыпаться ночами. Жалея мать и поддавшись на уговоры жены, принес бабушке требуемый старый, лысый веник. Та вцепилась в этот веник, к себе прижала, зашептала пересохшими губами. Маня подсматривала через приоткрытую дверь: бабушка лежала страшная, непохожая на себя. После визита фельдшера она ничего не ела и практически не пила, из-за чего высохла, почернела, глаза ввалились. Будто уже покойница на диванчике лежит, только все никак не успокоится.

Бабушка велела Маниному отцу веник в реку бросить, чтобы никто, кроме него, в руки этот веник не брал и с ним на реку не ходил. Тот пообещал все сделать, лишь бы мать успокоить. А пока стоял этот веник рядом с бабушкиным диваном, куда она его прислонила.

Бабушке и правда полегчало, но отошла она только, когда Манин отец с мужиками крышу разобрали над бабушкиным диваном, окна-двери нараспашку раскрыли.

До похорон бабушка лежала в своей комнате в гробу, поставленном на две табуретки. Строгая, с чужим заострившимся лицом. Деревенские старушки приходили сидеть с ней, а Маня следила, чтобы никакие животные в дом не лезли, не перепрыгнули через гроб, не терлись у табуреток и в бабушкино мертвое тело никто не вселился.

Чтобы не тосковать по бабушке, бросила через левое плечо горсть песка с могилки: «Бросаю песку, оставляю боязнь и тоску», а дома все по очереди в печь заглянули и руки на ней погрели. Все правильно сделали, по правилам. Конечно, все равно горевали и бабушку вспоминали, но ни разу она им ни в сорок дней, ни потом не являлась.

А про веник тот забыли в суете, а потом он куда-то делся. Вроде бы отец Мани поставил у дивана, а потом задвинул в угол в сенях, когда гроб с бабушкой через окно протаскивали. Не до веника было. Думали, кто-то исполнил бабушкину волю, выкинул в реку, но не выясняли, кто именно. Народу тогда с бабушкой прощаться много пришло, и родные, и чужие, невозможно было за всеми уследить.

В тот год зима не особо лютая была, обычная для нашей местности. Январь к Крещению снегом завалил, как и ожидалось. Маня тогда жила уже одна. Мужа схоронила пять лет назад, дети разъехались из родных мест за лучшей жизнью кто куда. Но ничего, не одна такая в деревне. Да и привыкла уже. Крепкая еще баба, и с хозяйством управлялась, и скотину держала. И снег сама расчищала. Все как у всех, и жизнь как у всех.

Маня, разумеется, все предвестники несчастья сразу считала. Ночью вдруг сама собой дверь открылась в комнату, хотя какой может быть сквозняк в доме зимой? Сорока прямо над головой пролетела, когда Маня из магазина возвращалась.

Собака у соседей выла.

Но, привыкшая замечать и тут же трактовать мелочи повседневной жизни, Маня к каждому знаку подобрала случай воплотившейся неприятности. Поскользнулась на дороге и ушибла ногу, обнаружила, что забыла вовремя докупить сахар, у соседей приболел внук. Это очень успокаивало, когда можешь сразу все распознать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вышла в тот день поутру на крыльцо, краем глаза зацепилась за что-то непривычное, смотрит, а у калитки в утреннем сумраке фигура какая-то стоит, за штакетник забора держится. Маня аж вздрогнула от неожиданности. Присмотрелась, не сразу, но узнала.

Дочка бабушкиной троюродной племянницы, той самой, которой бабушка свои шепотки передала. Берет малиновый модный, пуховик, сапоги тоже выходные какие-то. В руке пакет полиэтиленовый с изображением котика в цветах.

Знала ведь Маня, какой сегодня день, да так не ожидала тут, у себя в деревне, эту родственницу увидеть, что ничего лихого не заподозрила.

— Клавдюшка, а ты какими судьбами здесь?

— Вот, тетя Маня, проезжала мимо вашей деревни, дай, думаю, заскочу в гости.

И стоит улыбается как ни в чем не бывало. А там крюк здоровенный от ее деревни до Маниной, никак мимо не получается. Хотя кто ж знает, куда Клавдюшка ехала или откуда. Неудобно прямо на улице выпытывать. Маня родственницу в дом пригласила, но та дальше крыльца не пошла.

— Да я, — говорит, — по-быстрому, только поздороваться. Давненечко не виделись.

Это точно, давно. В основном на похоронах встречались, как это обычно теперь у родственников бывает. Последний раз Клавдюшка с матерью приезжала как раз тетушку Манину хоронить в соседней деревне пару лет назад. А так открытки друг другу по праздникам слали на день рождения, Новый год, Восьмое марта, к этому все общение и сводилось. Клавдюшкина ветка родни как-то особняком всегда держалась, собственно, никто и не думал ситуацию менять.

— Сама-то вы как, тетя Маня? Держитесь?

А что держаться, если у Мани вроде бы все в порядке. Дети — в городе, она — здесь, на здоровье не жалуется.

— Ой, что-то в горле пересохло, водички дайте попить. Нет-нет, заходить не буду, наслежу еще, а тороплюсь, тороплюсь.

И так быстро говорила, так заморочила Маню, что та послушно пошла за водой в дом, а когда вернулась с кружкой, Клавдюшка уже у калитки рукой махала:

— Ой, простите, тетя Маня, бегу уже. Счастливо оставаться, приезжайте как-нибудь в гости.

И лишь малиновый берет по дороге мелькнул. Маня только плечами пожала.

Если бы Клавдюшкина мамаша Тамарка вдруг у калитки образовалась, разумеется, Маня сразу заподозрила бы неладное. И если бы эта Клавдюшка ей стала что из еды и продуктов пихать, не переступая порога, тогда бы она тоже сразу заподозрила неладное. А тут заморочила, заболтала. Чего приходила?

Пакет с изображением котика в цветах Маня обнаружила случайно, уже почти в обед, когда и по хозяйству управилась, и с соседями новости последние обсудила. Неаккуратно так валялся в сенях среди обуви и ящиков, как если бы его швырнули через порог с крыльца, не заходя в дом. Раззявился, как беззубый рот, показывает, что в него положили.

Точно, у Клавдюшки в руках ничего не было, когда она так шустро убежала. Может, забыла случайно? Теперь уже не догонишь, не окликнешь, и связаться-то как?

Маня знала, как от нечисти защищаться. Потому Клавдюшка и за калитку только с приглашением вошла, потому и через порог не переступала, на крыльце осталась. Подозревала, что Маня не станет у нее ничего брать. Но все же обхитрила Маню. В пакете с котиком в цветах лежал завернутый в какие-то старые тряпки старый, лысый веник.

Много лет прошло, но Маня сразу его узнала. Веники-то у них бабушка вязала, и всегда какой-то особенный узор пеньковой веревкой на каждом выплетала, что на банном, что полы подметать. Больше у них так никто не умел делать.

Вот, значит, куда он с похорон тогда пропал, вовсе не в реку брошен по бабушкиному наказу. Мало Тамарке оказалось шепотков, захотелось власти посильнее. С тетрадками и книгами заодно бабушкиными шишками завладела.

Никто в семье ни разу не рассказывал, откуда бабушка свой дар получила. Маня точно знала, что бабушка могла и порчу навести, и приворот на смерть сделать, но никогда этими своими умениями не пользовалась. И выгоду себе тоже колдовскими знаниями не привлекала.