Приходи вчера (сборник) - Мастрюкова Татьяна

Выл, как по покойнику, пес Рыжок. Он жил в будке во дворе, раньше охранял хозяйство и домашний скот, а после продразверстки и образования колхоза осталось ему стеречь только хозяйский дом.

Соседи все утро не видели стариков, те не выходили во двор, а Рыжок завывал, не вылезая из своей будки, и не замолк, даже когда пришли люди. Не бросился облаивать чужаков, так был напуган. Изба оказалась заперта, и первая версия была: дед с бабкой рано ушли по делам. Но Рыжок никак не мог заткнуться, уж и куски ему бросали — не жрал, и палкой тыкали. К полудню выяснилось, что никуда его хозяева не уходили и будто бы даже в пределах деревни должны были что-то делать или с кем-то встречаться.

Приехали из соседних сел дочери, посовещались друг с другом и мужьями, решили избу вскрыть. Один из зятьев высадил стекло в одном из окон и отпер закрытую изнутри дверь. Да-да, дом оказался заперт изнутри на железный засов. И окна все закрыты.

Все вещи, включая верхнюю одежду, находились на своих местах. На столе осталась ничем не прикрытая посуда, что в деревенском укладе неприемлемо. Всегда салфеточкой прикроют или хотя бы соломинку поперек положат — обязательно надо, чтобы нечистый не осквернил пищу. А тут тарелки с едой открыты, никогда не бывало такого.

Окна, как упоминалось, все изнутри затворены. Зато за печью была откинута крышка в подполье. Название громкое, а на деле это скорее была маленькая тесная каморка под домом, с земляным полом, где хранились кадушки с соленьями, стояли клети для зерна и мешки с остатками брюквы и картошки, чудом не реквизированными.

Все говорило о том, что старики ужинали, бабка спустилась за закуской к столу в подполье, долго не возвращалась или, может, позвала на помощь, за ней спустился дед. На ступеньках голбца осталась стоять тарелка с двумя солеными огурцами, выловленными из кадушки. Понятное дело, что никуда из подполья, кроме как в дом наверх, выхода нет.

В доме никого не было. Смотрели и под кроватью, и под лавками, и на полатях, на печи, в печи, в сундуках и шкафах. Ничего не было тронуто, даже ценности остались. Искали тела, даже копали земляной пол в подполье — ничего. Дед с бабкой как в воздухе растворились.

Рыжка как с цепи сняли, он с воем ломанулся со двора и сбежал из деревни в поле, где и пропал.

По решению родни в доме стариков стали жить тетя Поля с матерью. Еле сводили концы с концами, а чуть Поля подросла, ходила наниматься на работу в соседнее село. Судьба пропавших родителей Полининой матери так и осталась неизвестной. Время было смутное, потому решили деталей не выяснять, продолжали жить как умели. Через десять лет Полинина мать сильно занедужила, и Полине пришлось вернуться в родную деревню ухаживать за больной. Недолго мать протянула и вскорости померла. Организовали похороны, помянули и оставили сиротинку в доме одну.

К тому времени церковь уже разобрали на кирпичи, а священника с семьей сослали. Потому покойницу не отпели, только пришедшие старушки что-то пошептали над гробом, украдкой крестясь.

Тетя Поля была уже достаточно взрослой самостоятельной девушкой. Она и раньше никому из остальной родни не была по большому счету нужна — лишний рот, обуза. Теперь и вовсе осталась сама себе за главную.

Слезы по матери были выплаканы раньше, пока та угасала от болезни. Осталось только смирение и размышления: как жить дальше. Так тетя Поля просидела без сна полночи, думала, вспоминала. Сильное горе опустошило ее, заглушило эмоции.

В доме стояла тишина, только часы тикали. За окном практически не стемнело — белые ночи. И вдруг раздался глухой стук, как кулаком.

Сначала тетя Поля подумала, что ее решил навестить кто-то из родни. Заметили, что не гаснет свет всю ночь, может, заволновались — как там круглая сиротинушка ночует.

Но когда она подошла к двери, то поняла, что стук раздается за печкой. Все еще не сильно задумываясь, на автомате, не делая предположений, пошла заглянуть туда. Стучали из подполья. Крышка была, разумеется, закрыта. Изнутри открыть проблематично, но можно, если снаружи не накинут крючок. А крючок накинут, разумеется.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Конечно, во время поминок туда спускались, доставали к столу угощение. Подполье использовалось как холодильник. Но крышку за собой каждый раз закрывали и запирали, чтобы никто из детей случайно не свалился и ничего себе не переломал. Так что и на этот раз тетя Поля не удивилась. Может, кто-то из бывших на поминках спустился в подполье за чем-то да пьяный и заснул, а теперь очухался. Его не заметили, вот крышку и заперли.

Тетя Поля подошла и уточнила:

— Кто там?

Ей потребовалось несколько секунд, чтобы узнать откликнувшиеся голоса:

— Полюшка, пусти домой, мы вернулися!

Дедушка и бабушка! И страха не было, и удивления особого, и радость приглушенная какая-то. Вот, мамы не стало, вернулись старики. Ох, мама была бы счастлива. Если бы на неделю раньше…

Такие мысли промелькнули у тети Поли в голове, и уже крючок от крышки в подполье откинуть собирается, только заел он что-то, тугой. А дедушка с бабушкой поторапливают, ласково, но настойчиво. Тетя Поля с крючком возится, а сама спрашивает:

— Куда же вы пропали тогда? Где были? Что случилось?

— К нам, Полюшка, с повесткой пришли. Враги, говорят, народа, жрете-жируете, против власти народной прете! А мы через окошко спаслись, огородами ушли. За вас, детушек, боялися, вот и скрывались как могли!

— Вот верю им, все складно говорят, — рассказывала на прабабушкиной кухне тетя Поля. — И крючок уже поддался, и крышку откинула. Отупела от горя, все на веру приняла. Ведь совсем сиротой круглой осталась, никому не нужной. А тут дедушка с бабушкой, как в сказке! А как их увидела, так и слезы сами собой прорвались. Рукавом глаза отираю и случайно пуговичкой, что на манжете рубашки, себе щеку царапнула. И как толкнуло меня изнутри.

А дедушка с бабушкой рядышком, плечом к плечу стоят внизу, головы подняли, смотрят на меня и улыбаются:

— Пусти нас домой, Полюшка!

Только как же узнали они меня? Мне-то уже семнадцать, десять лет прошло, я уж девушка взрослая. А они все такие же. Баба Ганя — гладкая да румяная, в переднике парадном. Дед — в рубашке, как на праздник. Как на фотокарточке, что в красном углу на месте икон прикреплена.

И как же они в окошко-то вылезли бы, если у деда нога не сгибалась в колене, артрит! А даже если бы вылезли тогда, бог с ними, как опять в подполье-то очутились?! В него вход-то только через избу!

Тут тетя Поля, даже не думая, как захлопнет крышку подполья, крючок обратно накинула и еще какие-то ведра поверх натащила. А оттуда, из погреба, — грохот, рыки, визг. То снова дедушка с бабушкой просят пустить в свой дом, то будто собака скулит.

И стучит, стучит, так что сваленный хлам на крышке подполья подпрыгивает. Потом в окошко стали стучать. И будто бы те же дедушка с бабушкой, которые десять лет назад пропали, в дом заглядывают:

— Пусти домой, Полюшка!

Кто третий с ними стоял, в белом платочке на голове, как в гроб обряжали, тетя Поля даже присматриваться не стала. Знала, кого увидит. Хорошо их видно, ночи-то белые. А в доме ни креста, ни икон. Не комсомольской же брошюркой, которую ей для просвещения выдали, от нечисти отбиваться?

Мать и дедушка с бабушкой сначала ласково упрашивали пустить их, потом злиться начали, мол, это наш дом, мы здесь хозяева. Такие гадкие, жалящие слова говорили, от которых слезы наворачивались.

Тетя Поля на голову одеяло накинула, подальше от печи села и до первых петухов просидела, вспоминая все молитвы, каким ее в детстве учили. Как петухи пропели, так и стучать перестали — и в окна, и из подполья. И следов никаких, только поленница развалена, будто бесился кто-то.

Поутру, ни с кем не советуясь и особо не разговаривая, собрала свой нехитрый скарб в узелок да на перекладных в город подалась. Хорошо, что в колхозе не состояла, а то не отпустили бы.