Корабль в пустоте - Андрей Венедиктович Воронцов

улыбаясь. – Мы же в Венеции.

– Надеюсь, не против меня?

– И не надейтесь. Хорошо, если яду в бокал не подсыплем. А вы что, ревнуете Ольгу Витальевну, Павел Трофимович?

– Что значит – ревную? – несколько смутился тот. – Какая может быть ревность? Я ректор, она – моя помощница, мы в заграничной командировке…

– Но Ольга Витальевна делегат конгресса?

– Конечно!

– Почему же мы как участники конгресса не можем переговорить тет-а-тет на профессиональные темы? – Мне не нравилась перспектива того, что он, ревнуя молодую любовницу, не даст мне возможности общаться с ней – единственным человеком, догадывающемся о тайне «болота».

– Нет, ну на профессиональные, ради Бога… Только что же о них секретничать, мы бы тоже с интересом послушали.

– Извольте: молодая жена старого дожа Марино Фальеро слишком много внимания уделяла любовнику, о чем один патриций не преминул оповестить дожа в форме оскорбительного стишка. Дело было, когда они все плыли в гондоле, – возможно, по этому же каналу. Фальеро захотел наказать наглеца; сенат отказал. Тогда дож восстал против сената, но проиграл и в итоге лишился головы.

Ректор растерянно смотрел на меня, явно не понимая, шучу я или всерьез.

– Да, есть такой сюжет четырнадцатого века, – подтвердил Колюбакин. – На него еще писали Байрон и Гофман. И композитор Доницетти.

– И Пушкин было начал: «Ночь светла; в небесном поле…», да не завершил.

– И вы это рассказывали Ольги Витальевне? – усомнился Стригунов. – В чем же здесь смысл?

– Вот видите: а вы говорите, что надо вещать сразу граду и миру, а не кому-то тет-а-тет. Но град и мир требует смыслов. А до них еще надо добираться. Как вы считаете, Павел Трофимович: может быть, старому дожу не стоило обращать внимания на эти стишки?

Стригунов насупился: намек, похоже, он понял.

Мы уже приближались к устью Большого канала, как вдруг в его створ вплыло нечто невиданное. Поначалу мне показалось, что это движется по воде многоэтажный дом, как давеча экскаватор на барже. Он закрыл своей белоснежной громадой даже величественный собор на противоположном острове. Мгновение спустя мы поняли, что это восьмипалубный круизный лайнер, медленно идущий пересекающимся курсом.

– Господи, вот левиафан! – воскликнул я. – «Титаник» отдыхает! Где же, у какого прикола это чудовище хочет швартоваться?

– А в Стацьоне Мариттима, неподалеку от Площади Рима, там специальный терминал для них, – объяснил Колюбакин. – Если бы мы плыли по внешней акватории, то увидели бы в Санта-Кроче целое стойбище таких левиафанов. Туристы живут в них, как в отеле. Да они и есть плавучие отели: видите, при каждой каюте имеется лоджия с шезлонгами.

– Вот это жизнь! – вздохнула Лилу. – Не то, что у нас, в «Альвери» этом, у черта на куличках, со шкафами нараспашку.

– Да ведь «Альвери» тоже корабль, только сухопутный, – засмеялся я. – Кстати, у меня на «корме» и лоджия с шезлонгами есть, довольно большая.

– Это у вас. А у меня в одноместном только выход на общий балкон и никаких шезлонгов.

– Ну, приходите ко мне, шезлонг в вашем распоряжении, – предложил я и, заметив быстрый косой взгляд Стригунова, добавил: – Побеседуем на профессиональные темы.

Глазова прыснула.

Пропустив левиафана, вапоретто вышел из Канала и лег на новый курс.

– Посмотрите налево, – простер длань над морем Дмитрий Евстигнеевич. – Перед нами – Палаццо Дукале, Дворец дожей, венецианские столпы, собор Сан-Марко, знаменитая стометровая колокольня, и, конечно, площадь Сан-Марко. А за Дворцом, между прочим, начинается Рива дельи Скьявони, что можно перевести как Славянская набережная. Почему она так называется, никто уже теперь толком не знает. Как вы полагаете, Борис Сергеевич, можно ли, вслед за «бриколами», считать это «Скьявони» свидетельством славянского влияния в Венеции?

– Слово «Венеция» тоже, мне кажется, из этого же ряда. А как будут славяне по-итальянски?

– Slavi.

– Вот видите, а здесь «скьявони», то есть склавины. Так славян называли в византийских источниках седьмого-десятого веков. Это как раз время образования Венеции. А в более поздние времена набережную назвали бы Рива дельи Слави.

– Неплохо вы сымпровизировали! На этом конгрессе вы положите всех на лопатки!

– Историков не положишь на лопатки. Они скользкие софисты и быстро докажут вам, что собственным ушам и глазам верить не надо.

* * *

– Если вы суеверны, не советую проходить между этими колоннами, – Колюбакин указал на два монолитных гранитных столпа на набережной – святого Марка и святого Теодора. – Считается дурной приметой. На этом месте некогда казнили людей, причем ставили их лицом во-он к тем часам, напротив, на башне Оролоджо, чтобы приговоренные видели, как бегут последние минуты их жизни.

Мы не стали искушать судьбу, – впрочем, не только мы: никто из толпившихся у колонн туристов, как я заметил, не пересекал невидимую линию между ними. Гиды трудились на славу.

– А что это за святой Теодор? – поинтересовался я.

– По-нашему – святой великомученик воин Феодор Тирон. Кроме Венеции нигде в католическом мире не почитается. Он считался главным духовным покровителем города до того, как в девятом веке купцы Буоно и Рустико похитили в Александрии и привезли сюда мощи апостола Марка. Статуя наверху колонны, конечно, не святого Феодора: взяли торс скульптуры неизвестного римского полководца второго века, а голову – Митридата VI Понтийского, правившего Боспорским царством в первом веке до нашей эры. – Колюбакин хмыкнул: – Скрестили – и вот вам Феодор Тирон.

– Да ничего, он похож на наш иконописный образ. Копье так же держит. А голова-то, стало быть, наша, керченская! – отметил я.

– Ну да! А крылатый лев на колонне святого Марка ничего не напоминает? Например, символику Боспорского царства – грифон с телом льва и головой орла? Такой, между прочим, есть и в этом соборе на мозаичном полу.

– И на гербе Крыма тоже. А венецианцы долго были православными?

– Считается, что максимум до одиннадцатого века, – ну, наверное, до разделения церквей. Точных сведений нет. Они ведь и в религиозном плане всегда держались наособицу – и от Константинополя, и от Рима. Например, глава местной католической епархии до сих пор именуется не кардиналом, а патриархом.

– А я смотрю, Дмитрий Евстигнеевич, вы здесь-то придерживаетесь официальной хронологии, а в Южноморске студентам фоменковскую пропагандировали. Выходит, на ней далеко не уедешь?

Колюбакин насторожился.

– А вы что же – посещали в Южноморске мои лекции?

– Ну, не посещал, а услышал случайно из-за дверей.

– Видите ли, я одно время здесь туристов из СНГ водил в качестве гида, а для этой работы альтернативная хронология не очень подходит.

– Как выяснилось, она ни для чего не подходит, – усмехнулся я. – Ну что – идем в собор?

– Сейчас? – удивился Дмитрий Евстигнеевич. – Когда там такая движуха? – Он указал на шумящую, но скрытую